За пляжем начинался отвесный берег — могучие слои ракушечника, спресованного за миллионы лет. Мы отыскали расщелину. Вскарабкались по ней наверх (Сырая Веранда бубнила под нос и похныкивала). Увидели степь под пухлыми белыми облаками. Широченную, до горизонта. А горизонт был такой далекий и громадный! Мы на астероидах отвыкли от земных просторов.
Трава была желтовато-серая, наполовину высохшая. Шелестящая. Ее головки — желтые метелки и шарики с шипами — зацарапали нам ноги.
Из травы торчали редкие высокие камни.
Мы встали кучкой и начали оглядываться.
Над травою, близко от нас, пролетела большая темная птица. Представляете, настоящая живая птица! Не то коршун, не то еще кто-то. Птица летела к мысу, который подымался у входа в бухту.
— Какие там странные скалы, — сказала Аленка. — Будто малыши понаделали куличей из песка.
И правда, желтые скалы были ровной круглой формы. Они стояли, прижимаясь боками друг к другу. А иногда и друг на дружке.
Мы запереглядывались. Потому что многим показалось одно и то же.
— По-моему, это башни, — сказал Минька.
— Похоже на крепость, — согласился Голован.
— Кажется, там амбразуры и бойницы, — добавил Доня, прищурившись.
И только Веранда сказала, что мы ненормальные.
Мы двинулись через шуршащую траву к мысу. Навстречу летел соленый ветерок, трепал матросские воротники.
2
Да, это была крепость. С круглыми башнями, с треугольными выступами бастионов, с черными глазницами полукруглых амбразур. Когда-то она, видимо, охраняла вход в бухту. Но очень давно. Теперь башни и бастионы стояли заброшенные, это видно было даже издалека. Верхние кромки укреплений развалились, по стенам змеились трещины, в них росли кусты с черными листьями.
Перед крепостью лежала мощеная плитами площадь, она полого подымалась к бастионам. Здесь травы было меньше. Редкие высокие камни торчали на площади, как и в степи. Вокруг камней росли мелкие пыльно-белые цветы.
Сердце у меня колотилось. У других, по-моему, тоже. Доня кашлянул и сказал:
— Если есть крепость, должны быть и люди.
— Были когда-то… — негромко отозвался Голован.
— Ты полагаешь, они все покинули планету?
Голован пожал плечами.
«А может, мы, как и раньше, просто не видим людей? — стучало во мне. — Но птица… Но трава… Они-то живые! И мы их видим»…
Всегда желающий справедливости Кириллка звонко напомнил:
— Но собаки-то должны быть обязательно! Иначе зачем же мы летели!
И навстречу нам стали выходить собаки. Из-за камней, из густой травы у подножия бастионов.
Их было множество! Всякие! Мелкие и крупные, терьеры и овчарки, сеттеры (как Белый Бим!) и узкомордые колли, бульдоги и болонки, пудели и таксы, но больше всего — беспородных псов. Клочкастых, вислоухих, с пыльными шкурами разных расцветок.
Мы обомлели. Десятой части этой песьей стаи хватило бы для того, чтобы сходу сожрать нас без остатка. Бродячие псы — они ведь хищники пострашнее волков.
— Скользящие скафандры! — быстро скомандовал Голован.
Я напряг воображение. Скафандр не получался! То ли с перепугу, то ли от того, что здесь были иные, не астероидные законы. То ли мы забыли какие-то правила.
А еще мы со страху забыли, на какой планете находимся.
Но собаки-то этого не забывали!
Они не стали подбегать к нам. Садились там и тут на плиты. Иногда скребли за ушами. И смотрели на нас желтыми и коричневыми глазами. Между взрослыми псами резвились щенята. Они гонялись друг за другом, опрокидывались на спины и дрыгали лапами. Тонко тяфкали. Но к нам не подбегали.
— Ребята! — опять очень звонко сказал Кириллка. — Вы что? Не бойтесь! Это же некусачие собаки!.. Эй, собаки, идите сюда!
И тогда они побежали к нам! Они тыкались носами нам в животы, лизали наши колени, терлись мордами о наши белые штаны и голландки. Повизгивали и махали хвостами так, что над площадью поднялся ветер и пригибал пыльные цветы.
Две псины — великанский пудель и курчавый терьер прыгали вокруг Веранды и пытались лизнуть ее лицо. Она слабо отмахивалась: «Да ну вас…» А они все равно прыгали.
Минька бесстрашно обнимася с белой остроухой лайкой.
Рыжая большущая дворняга взвалила мне на плечи лапы и дохнула в лицо розовой пастью. В ее глазах были веселые огоньки. Я не удержался и поцеловал псину в мокрый нос.
Из-за мохнатого рыжего уха я увидел нашего Локки. Он сидел на корточках прядом с косматой кавказской овчаркой и что-то говорил ей на ухо. Овчарка внимательно слушала. Потом лизнула коричневую щеку. После этого она взяла Локки за подол и куда-то повела. Я торопливо погладил рыжую дворнягу еще раз и пошел за Локки и овчаркой. Остальные резвились с собаками и не обращали на нас внимания.
Овчарка подвела Локки к похожему на мельничный жернов камню. Из-за него выкатился нам под ноги серый щенок. Наверно, месячного возраста. С толстыми лапками, круглым животом, полувисячими маленькими ушами и веселой мордашкой. Замахал хвостом, похожим на согнуиый мизинец.
Локки взял собачьего малыша на руки и оглянулся на меня.
— Это ц-тот самый щенок. Для нас…
— С чего ты взял?
— Потому что других щенков собаки с нами не отпустят. Не захотят расставаться со своими детенышами. А его маму вчера прибило камнепадом в каком-то ущелье… — Локки потрепал щенка по ушам. — Глупый. Не понимает еще, что мама не придет… — Откуда ты это знаешь-то? — засомневался я.
— Вот она сказала! — Локки посмотрел на свою спутницу-овчарку. Та махнула хвостом.
— Ты умеешь говорить с собаками?!
Локии глянул удивленно и честно.
— А ц-што такого? В нашей стране это многие умеют. По крайней мере, ц-дети…
Я оглянулся и закричал:
— Ребята! Эй, ребята! Идите сюда!
3
Собаки были не только некусачие и добродушные, но и… деликатные такие. Поиграли с нами, поласкались, но особенно не приставали. И не стали увязываться, когда мы решили пойти внутрь крепости. И щенка нам отдали. Не спорили, не рычали, когда мы взяли его с собой.
Аленка несла щенка на руках. Иногда тыкалась носом в его шерстку. Она дала ему имя Мухтар. Сказала, что когда-нибудь песик вырастет и станет как служебная собака из всем известного кино. А в том, что он «мужского рода», не было ни малейшего сомнения.
«А вырастет ли, если улетит с нами? — подумал я. — Ведь мы-то не растем…» И опять стало тревожно. Вернее, непонятно как-то…
В течение часа мы лазили по крепости. Везде было одинаково. Крутые полуразвалившиеся лестницы, пустые помещения и площадки. Всюду голый камень и только. Лишь в одном бастионе, в нижних капонирах (кажется, так называются камеры для орудий) мы нашли несколько тупорылых пушек. Они были черные, но пахло от них старой медью. А деревянные лафеты (как у наших палубных карронад) почти полностью сгнили.
Коптилка (он же артиллерист!) застрял у одной пушки и принялся колдовать.
Да, здешний мир не очень-то слушался наших фантазий. Бедный Коптилка взмок, его белая голландка прилипла к спине. Но все же за полчаса он сделал орудие новеньким. Брусья лафета стали крепкими и просмоленными, на скобах и кольцах исчезла ржавчина. Ствол заблестел желтой медью (или, может, бронзой).
Коптилка поднатужился еще и соорудил дюжину ядер с начинкой из космической сжатой энергии.
— А зачем? — спросил Минька.
— Мало ли что…
Наш клипер мирно желтел посреди бухты Фляга Морского Бродяги. Вся Фляга была отлично видна из амбразуры. Слоистые обрывы сделались еще более желтыми — здешнее солнце склонялось к вечеру.
Щенок Мухтар присел у новенького орудийного станка и сделал круглую лужицу. Поднимать ногу по-взрослому он пока не научился.
— Бессовестный, — сказала Сырая Веранда. — Убирай вот теперь за ним…
— Он же еще ребенок, — заступился Кириллка.
— Мало ли кто ребенок! Вот Локки, например… Он, что ли, тоже должен так?
— Я ц-могу… Только во мне сейчас пусто.
Минька присел и погладил Мухтара.
— В нем сейчас тоже сделалось пусто. Он запросит есть и пить. Он ведь не мы…
Аленка ухватилась двумя ладонями за веснушчатый подбородок, насупила брови. И… на каменном полу появилась глиняная плошка с молоком.
— Им в таком возрасте молоко полезнее всего, — сказала Аленка.
Минька поскреб затылок:
— А годится ли для него придуманное?
Мы не знали. Но Мухтар решил, что годится. Вылакал все. И вылизал плошку. Помахал хвостом-мизинцем.
В этот момент резко потемнело. Словно быстрая туча пробежала под солнцем.
Но никакая не туча!
Это спустился с неба и сел на воду рядом с нашим кораблем пиратский клипер.
Мы ничего не успели сделать. Даже подумать ничего не успели! Вдоль черного борта полыхнули огни. На нашем корабле разлетелись надстройки, посыпались реи, рухнула вперед фок-мачта, обрушила своей тяжестью бушприт.
Еще залп — и вообще не осталось мачт!
— Коптилка! — заорал Голован. — Чего ты стоишь как пень! Стреляй!
Коптилка будто проснулся.
— Помогите!
Мы вдвоем с ним закатили в орудийный ствол зеркально-блестящее ядро. Коптилка навел орудие.
— Огонь!
Но я же говорю: в этом мире были другие законы. Здешняя пушка не хотела выплевывать ядро по команде незнакомого мальчишки.
— Нужен заряд! — догадался Голован.
Коптилка уронил руки:
— У меня нету…
И тогда Минька Порох впервые в жизни придумал порох. Кажется, настоящий. Когда-то с соседскими пацанами они баловались у костра вот с такой серой крупой (крупинки взрывались упругими огоньками). Потом пришел папаша мальчишки, который наковырял порох из отцовских охотничьих патронов, и… но это уже другая история. Минька рассказал ее после. А пока он просто поставил перед Коптилкой красное пластмассовое ведро с чем-то вроде крупного песка.
Коптилка наклонил ствол, выкатил оттуда снаряд. Снова поднял дуло. Встал на цыпочки, высыпал в него из ведра порох (ведро опять сделалось полным, когда оказалось на полу). Сорвал через голову голландку, затолкал в пушку вместо пыжа. По плечо засунул в жерло ствола руку, утрамбовал заряд.