Несмотря на то что затрещина вряд ли была сильнее, чем в прошлый раз, когда Миша зашел слишком далеко, юноша ответил ударом на удар, неожиданно для самого себя ударив ее слишком сильно. Сондра упала на пыльную площадку. Жон, который пел для Сондры и наблюдал за тем, какое впечатление производят на нее слова песни, отшвырнул лютню и бросился на обидчика.
За время своей жизни в гостинице Джонатан несколько раз видел в таверне, как дрались между собой посетители, и он предвидел, что однажды и ему придется участвовать в такой схватке, но он и не подозревал, что в нем может быть так много ярости. Когда он увидел, что Миша ударил Сондру, внутри него как будто что-то взорвалось, словно какая-то злая сила, о которой он не подозревал, вырвалась на свободу. Миша был рослым и крепким парнем, но Жон действовал быстрее, да и Гектор за годы тренировок неплохо его подготовил. Первый удар Миши пришелся в пустоту; воспользовавшись тем, что противник потерял опору, Жон атаковал, используя весь свой вес. Миша упал на спину, получив несколько ударов по голове, и, прежде чем зрители успели растащить бойцов, его лицо покрылось кровью, которая текла из глубоких царапин, оставленных ногтями Жона.
– Пойди, умойся, – сказал Мише без тени сочувствия один из старейшин. Затем он повернулся к Жону: – А что касается тебя, то тебе придется остудить свой пыл, иначе ты не приживешься в поселке.
Жон попытался овладеть собой, одновременно оглядываясь по сторонам в поисках Сондры. Девушка быстро бежала по тропинке в направлении гостиницы, и Жон хотел было последовать за ней, но в этот момент старейшина объявил громко:
– Маэв, пора спеть охотничью песню и принести жертву!
И снова настроение собравшихся изменилось столь же резко, как и тогда, когда Жон бросил свою лютню, чтобы броситься на Мишу. Примолкнув в ожидании, жители поселка снова встали в круг, окружив плотным кольцом затухающие угли праздничного костра. Музыканты отложили свои флейты и лютни, заменив их длинными барабанами, которые стояли прямо на земле.
Маэв вышла к кострищу и начала странный ритмичный танец, повинуясь мелодии барабанов. Их стук все убыстрялся и становился громче, так что постепенно ритм начал отдаваться в груди у всех, кто собрался вокруг, и когда он внезапно оборвался, толпа не дыша внимала громкому речитативу Маэв:
– Ржаной волк! Кукурузный волк! Пшеничный волк! Ячменный волк! Выходите!
Из толпы выступили четверо мужчин. Каждый из них срезал в полях последние стебли зерновых, и теперь пучки колосьев были привязаны к их лодыжкам и запястьям. Снова зарокотали барабаны, и мужчины, взявшись за руки, стали танцевать, двигаясь по кругу вокруг костра и во все убыстряющемся ритме поднимая руки вверх и опуская их вниз. Постепенно на руках и ногах их выступил пот, а шаги стали неуверенными от усталости. В конце пляски они бросили колосья на угли костра, заставив его снова вспыхнуть.
– Жертва! – выкрикнула Маэв, вытянув вперед руки и указывая ими на четверых мужчин. – Кто из вас станет нашей жертвой?!
– Все мы готовы отдать жизнь за благополучие нашего края, но просим другого занять наше место, – ответили мужчины.
Затем они отправились в ближайший хлев и вынесли оттуда стальную клетку, целиком сделанную из толстых решеток. В клетке бесновался рыжеватый гоблин, изловленный во время традиционной осенней охоты. За дни его пленения деревенские ребятишки сполна отыгрались на нем за гибель своих родственников, тыкая в него прутьями и палками и не позволяя ему передохнуть. Тем не менее гоблин был еще достаточно силен: он грыз шесты, которые были продеты сквозь клетку, и пытался дотянуться сквозь прутья решетки до ненавистных ему людей.
Пока мужчины выносили на шестах клетку, старейшины деревни подложили в костер несколько сухих валежин, так что угли снова разгорелись ярким желтым пламенем. Староста бормотал подходящее к случаю заклинание:
– Духу этой земли приносим мы жертву. Пусть его боль и кровь сделают землю плодородной, пусть прорастут весной семена и придет на поля влага…
Жители поселка вторили старейшине. Мужчины подняли клетку высоко в воздух и встали по сторонам костра таким образом, чтобы клетка оказалась над огнем. Пламя опалило подошвы гоблина, а густой мех на его ногах задымился и затрещал. Существо в клетке пронзительно завизжало и стало биться о прутья решеток, но мужчины крепко удерживали клетку над костром, постепенно опуская ее все ниже, по мере того как пламя затухало.
– А что, если не удастся поймать ни одного гоблина? – спросил у Андора Жон. – Тогда в жертву принесли бы какое-нибудь домашнее животное?
– Нет, домашний скот не считается. Если не удастся поймать гоблина, то в этом случае в жертву принесли бы преступника, приговоренного к смерти. Если нет преступника, то четверо мужчин должны тянуть жребий, – шепотом объяснил Андор. – Праздник солнцестояния – это праздник жертвоприношения, и в этот день – единственный день в году – поселковые благодарны судьбе за то, что в наших краях еще встречаются твари.
Жон уже не слышал его последних слов, сосредоточившись на пронзительных визгах гоблина, эхом отражающихся от обнажившихся холмов.
– Прими смерть нашего врага! – хором заключили старейшины, и жители поселка нестройным хором повторяли за ними эти слова.
Маэв подвела к костру мать Арлетты, по щекам которой катились крупные слезы. Все ее тело вздрагивало от горестных рыданий – она горевала по своей дочери, убитой гоблинами во время сбора облачных ягод. При помощи Маэв, которая поддерживала ее, женщина обошла вокруг костровой ямы, подливая в огонь топленый жир. Жадное пламя взметнулось вверх, и черный силуэт гоблина скрючился за прутьями клетки.
– Пусть обильной будет наша зимняя охота. Пусть земля удовлетворит нашу нужду! – вскричали старейшины, и собравшиеся громко повторили эти слова.
Жон обратил внимание на хищное выражение, появившееся на лице Андора. Он неотрывно смотрел на гоблина, теребя на груди волчий амулет. Жон отвел взгляд и тоже посмотрел на клетку. Внутри себя он чувствовал нарастающую мрачную радость и странный голод, природу которого он никак не мог понять. Пламя костра сверкнуло в его глазах, когда он увидел, как Маэв ударом ноги выкатила из огня клетку и высоко подняла вверх нож.
– Пусть плоть нашего врага сделает нас сильными! – воскликнула она, отрезая полоску мяса от обугленного трупа гоблина. Внутри мясо было совсем сырое, но Маэв, похоже, не обратила на это никакого внимания, захваченная религиозным экстазом. Положив кусок мяса себе в рот, она передала остальное матери Арлетты, и женщина сделала то же самое.
Деревенские жители подались вперед, и Маэв принялась кромсать труп, оделяя кусками мяса всех собравшихся, которые жадно тянули к ней руки. Жон тоже получил кусок мяса и его вкус – мерзкий, как он и ожидал, – все же наполнил его ощущением победы после долгой и кровавой войны.
Праздник закончился. Жители поселка стали расходиться по домам. Маэв подошла к Жону и, взяв его за руку, увлекла за собой в рощу между дорогой и берегом реки.
– Ты можешь прийти повидаться со мной, когда захочешь, – шепнула она, целуя его.
Джонатан попытался вырваться, но Маэв держала его крепко, а чувства, которые она пробудила в нем, были так же сильны, как и его недавняя ярость.
– Существуют вещи, которые тебе следует знать, мой мальчик, – продолжила она и засмеялась, когда, вырвавшись от нее, Жон быстрым шагом пошел к дороге, навстречу приветливым огням гостиницы.
В гостинице мужчины распевали праздничные песни, причем голоса их звучали гораздо менее согласованно, чем обычно.
Миша со своими приятелями – Алденом и Джозефом – поджидал Жона у дверей гостиницы. Они заслонили ему дорогу, провоцируя его позвать на помощь. Жон молчал. Он даже позволил оттащить себя в темноту, под деревья, окружающие деревенскую площадь. Он сжал руки в кулаки, сдерживая те силы, которые пробудились в нем. Одного слова, жеста было бы достаточно, чтобы эти трое никогда больше его не беспокоили.
– Я видел, как ты глядел на луну, – прошептал Миша. – Что, наш праздник не был столь диким и необузданным, к каким ты привык?
В его словах явно была насмешка, но Жон не понял ее.
– Была ли женщина-оборотень столь же нежна, как девчонка, которую ты отбил у меня?
На этот раз оскорбление было более чем понятно. Этой ночью его один раз уже удержали, но теперь никто не помешает ему проучить наглеца. Жон был гораздо меньше Миши, но он с удовольствием предвкушал эту схватку. Бросившись на соперника, он, однако, ничего не достиг, так как приятели Миши схватили его за руки и поволокли глубже в чащу. Миша, закатывая рукава, поспешил следом.
Миша поступил как трус и дрался как трус. Сначала он избивал Жона таким образом, чтобы не оставалось синяков, но после того, как Жон удачно пнул его ногой в живот, Миша рассвирепел и принялся молотить его куда попало.
– Тащите его к реке! – задыхаясь, приказал он друзьям. – Привяжем его там, и пусть ночные твари выгрызут ему кишки.
– Ты не пойдешь с нами? – удивился Алден.
– Меня будут искать, – шепотом объяснил Миша, – лучше припомните, кто избавил вас от Владиша, когда он явился по ваши души.
Стараясь не потерять сознания, Жон молчал, пока его волокли сквозь густой подлесок к реке. У него были средства спастись, не прибегая ни к чьей помощи.
– После сегодняшнего праздника тут должно быть полно тварей, жаждущих мщения, – тревожно проговорил Джозеф, внимательно осматривая кусты.
Словно в ответ на его слова, в кустах на берегу реки что-то громко затрещало.
– Брось эту падаль! – крикнул Алден. Бросив Жона, оба парня бросились наутек.
Джозеф, чуть замешкавшись, внезапно почувствовал, как что-то схватило его за ноги. Падая, он перевернулся на спину, готовясь защищаться. Какое-то чудовище, гораздо больше и чернее, чем известные ему гоблины Тепеста, навалилось на него. Когтистые лапы разрывали его тело, а щетинистое рыло без труда запрокинуло его голову назад. Сдавленный крик, вырвавшийся из горла Джозефа, оборвался.