огых людей и з животы поймали»548. Польско-литовская же версия, по традиции, чем дальше по времени и месту от события, тем красочнее рисовала очередную победу над московитами. Литовский аноним, автор «Вестовой отписки» (датированной, кстати, 11 февраля 1564 г.), сообщал о том, что-де «тое войско Московское, которое за Дубровной кошом было положилося, послышавши о нашом войску, до себе тягнучи, повтекали, возы и сани порубали, и тегиню покинувши и сами на вьюки складшися в скок побегли до свое земли», преследуемые по пятам гетманом549. М. Стрыйковский приписывал честь одоления этого неприятеля хитроумию Ф. Кмиты, который, имея в своем распоряжении меньше 2 тыс. всадников550, получил от Радзивилла письмо об одержанной победе на Уле с подробным перечнем убитых и пленных московитов и затем устроил так, чтобы эти письма оказались в руках у князя Серебряного. Последний, прочитав их, немедля пометал все свои обозы (общим числом 25 тыс. возов551) и бежал, преследуемый Кмитой, который отстающих московитов бил, сек и в полон имал552.
И снова московская версия представляется более правдоподобной – во всяком случае, из реляции Радзивилла следует, что он оставался «на костях» еще неделю, и только после этого пошел к Орше553, следовательно, у Серебряного было время для того, чтобы «роспустить войну». Получив же известия об одержанной неприятелем победе и его выдвижении навстречу его полкам, русский воевода, не имея численного превосходства над литовцами, решил не рисковать и со взятой добычей и пленниками отступил к Смоленску, пометав при этом лишние тяжести. Каких-либо серьезных столкновений между русскими и литовским войсками при этом не было, хотя, безусловно, отдельные стычки между загонами с той и другой стороны вполне могли иметь место. И как это обычно бывает в таких случаях, обе стороны отчитались о своих победах над неприятелям и взятых «языках» и трофеях.
4. Начало войны на истощение: кампания 1564 г
Итак, зимняя кампания 1564 г., на которую в Москве возлагались большие надежды, завершилась болезненным ударом по самолюбию Ивана Грозного и русского воинства. Оказалось, что Литву рано списывать со счетов. В самой же Литве и в Польше известия об победе М. Радзивилла Рыжего вызвали волну энтузиазма и надежд на будущее, тем более что победа на Уле была сполна использована литовской пропагандой для создания нужной общественной атмосферы и настроений и в самой Литве, и в Польше, и в Европе554.
Ульский успех имел в первую очередь не столько военное, сколько психологическое и моральное значение. А.Н. Янушкевич отмечал, что «главный военный результат Ульской битвы 1564 г. для литвинов заключался в уничтожении значительного количества живой силы противника, в первую очередь командного состава армии», однако, на наш взгляд, здесь налицо явное преувеличение значения этого боя, основанное на недостаточно критичном восприятии сведений, что дают польско-литовские источники. Потери рати Шуйского именно в живой силе хотя и были чувствительны, однако совершенно некритичны для русского войска на литовском порубежье (судя по всему, мор в Полоцке летом – осенью 1563 г. был более губительным, чем победа литовцев на Уле). Хуже было другое – те, кто сумел уйти от преследования и вернуться в Полоцк, на некоторое время утратили боеспособность и в весенние и летние месяцы 1564 г. могли не учитываться в расчетах русского командования. И сам белорусский исследователь нехотя признает это обстоятельство, когда отмечает, что «отсутствие территориальных изменений после битвы снижает ее военно-стратегическое значение», ибо литовские войска не сумели вернуть себе после победы хотя бы часть утраченных ранее территорий. «Московиты сохранили господство на всем пространстве правобережной Полотчины и ее части на левом берегу Двины», – подвел он итог зимней кампании для Литвы555. Снова напрашивается аналогия с событиями пятидесятилетней давности, когда после взятия Смоленска русские войска потерпели обидную неудачу под Оршей, которая не привела к возвращению Смоленска и перелому в ходе войны. Напротив, и тогда, и сейчас конфликт перешел в вялотекущую стадию войны на истощение, когда периоды активизации боевых действий перемежались с очередным этапом переговоров о заключении мира или перемирия.
Поражение рати Шуйского создало новою ситуацию. И Москва, и Вильно оказались перед необходимостью выработки новой стратегии ведения войны. «После успеха в Ульской битве руководство ВКЛ стремилось перехватить инициативу и осуществить широкомасштабную военную операцию против Московского государства, чтобы окончательно взять реванш за поражение под Полоцком», – отмечал А.Н. Янушкевич556. В Москве решили не менять принятую после взятия Полоцка стратегию на «удержание счета», а продолжить ведение войны на истощение неприятеля набегами и «малой» войной на порубежье. В итоге лето и осень 1564 г. ознаменовались всплеском военной активности с обеих сторон.
Весна 1564 г. прошла относительно спокойно – источники молчат о крупных военных событиях, хотя, конечно, «малая» война продолжалась. Обе стороны копили силы в преддверии больших событий. Вильно в этом отношении находился в более сложном отношении, поскольку, как показали предыдущие кампании, проблемы с мобилизацией и финансированием войска удовлетворительно решить никак не удавалось. В июне 1564 г. в Вельске собрался великий вальный литовский сейм, на котором обсуждался в первую очередь вопрос об условиях унии с Короной, а до вопросов, касающихся продолжения ведения войны с московитами, у делегатов сейма руки не дошли. И хотя при роспуске остатков рушения, остававшегося на службе, 27 февраля 1564 г. было объявлено о скором его новом созыве, известие это вышло не скоро. Лишь 7 апреля 1564 г. началась рассылка соответствующих «листов», в которых указывалось, что всем служилым людям надлежит явиться «зо всими почты своими, сполна, ничого не затаиваючи, з ездными и пешими» в Друцк на День святого Николая вешнего (т. е. 9 мая 1564 г.). Те же, кто ранее на службу не являлся, должны были под угрозой сурового наказания с удвоенными против прежнего почтами явиться на сбор в Мяделе 24 апреля 1564 г.557 Сам Сигизмунд собирался было выехать к армии, но сперва сеймовые дела не позволил ему сделать это, а затем в июле татары напали на Брацлавщину558, и король в Литве так и не появился559, а вместе с ним традиционно не стала являться и шляхта.
Скорому началу боевых действий препятствовала и сохраняющаяся нехватка денег в великокняжеском скарбе. А.Н. Янушкевич отмечал в своем исследовании, что «серебщина собиралась со значительным опозданием: за 1556 г. добиралась в 1561 и 1563 гг., за 1561 г. дошла до скарба лишь в 1563 г. и собиралась еще в 1564 г.», в результате чего «в 1564–1565 гг. в сборе налогов наступил настоящий кризис», ибо «поступления по сравнению с 1563 г. снизились соответственно на 40 и 25 %»560. В итоге бюджетный дефицит стал хроническим – если в 1563 г. он был сверстан с нехваткой 477 коп грошей (мизерная сумма по сравнению с предыдущим годом, когда дефицит составил 66 377 коп грошей), то в 1564 г. он составил уже 16 769 коп грошей561. При пустой казне активизировать боевые действия было затруднительно.
Одним словом, желание литовских властей использовать должным образом и как можно скорее эффект Ульской победы столкнулось с непреодолимыми препятствиями. Москва не испытывала в такой степени затруднений, подобных литовским. Связано это было, на наш взгляд, с тем, что политический организм Русского государства, в отличие от литовского, эволюционировал в ином направлении, и к середине XVI в. в нем сложилась система отношений, которая позволила Ю.Г. Алексееву назвать его «земско-служилым – русским вариантом централизованной монархии позднего средневековья»562. Правда, без трений не обошлось, и если Москва пока не столкнулась в полный рост, как Вильно, с разногласиями между шляхтой и магнатерией и столкновением партикулярных интересов, сводившими на нет военные усилия Литовского государства, то у нее были другие проблемы.
Нет, сказать, что в московском обществе не сталкивались интересы разных социальных групп и слоев, провинции и столицы, нельзя, но пока они более или менее успешно гасились, в том числе за счет привлечения «земли» к управлению государством на низовом, местном уровне и успешной внешней политики. Но для Москвы, для Ивана Грозного опаснее была другая проблема – рост напряженности внутри неоднородной по своему составу и происхождению московской правящей элиты, жадной толпой собравшейся у трона и раздираемой борьбой за власть и влияние при дворе. Достигнутый было с большим трудом в конце 1540-х гг. консенсус дал первую трещину в 1553 г., во время кризиса, вызванного тяжелой болезнью Ивана Грозного. В конце же 1550-х – начале 1660-х гг. эта трещина продолжила углубляться, в том числе и из-за нарастающего вала внешнеполитических проблем, вызванных допущенными царскими советниками ранее, в годы юности и молодости Ивана, ошибками. Попытка окончательно разрешить татарский вопрос, которая привела к резкому обострению русско-крымских отношений и полномасштабной, хотя и необъявленной, «войне двух царей», явно зашла в тупик, а Ливонская война 1558–1561 гг., хотя и закончилась успехом, однако немало поспособствовала росту напряженности в отношениях с Великим княжеством Литовским. И после того, как московские предложения о заключении «вечного мира» и антитатарского союза были отвергнуты Вильно, а затем закончились неудачей переговоры о продлении перемирия и началась еще одна война, то в полный рост встал вопрос: кто виноват и что делать в сложившейся ситуации? К несчастью, 31 декабря 1563 г. скончался митрополит Макарий, весьма влиятельная на московском политическом Олимпе фигура, который своим авторитетом сдерживал накаляющиеся страсти. Неудача зимней кампании 1564 г., поражение на Уле и бегство в Литву в апреле 1564 г. князя А.М. Курбского