871.
Выполняя наказ, Сангушко решил попытать счастья там, где фортуна не улыбнулась жмудскому старосте. В конце августа 1568 г. он совершил молниеносный рейд к Уле. Имея в Чашниках чуть больше 1,1 тыс. конницы и полутысячи пехоты (всего до 1,7 тыс. бойцов)872, он выступил на север и вечером 20 августа вышел на ближние подступы к Уле. О том, что случилось дальше, подробно рассказывает Б. Папроцкий873, описанием которого мы и воспользуемся, дополнив и скорректировав его повествование сведениями из других источников.
Опытный воин и искусный мастер «малой» войны, дворный гетман выбрал удачный момент для нападения – по донесениям «шпегков», в Уле должен был смениться гарнизон874, и можно было рассчитывать на то, что новоприбывшие, не освоившись на новом месте, будут не столь бдительны, как прежние бойцы875. Расчеты дворного гетмана оправдались – то, что не удалось сделать Я. Ходкевичу посредством осады, Сангушко удалось сделать «изгоном».
Как князю удалось взять Улу? Если принять на веру версию польских хронистов, то Сангушко подвел своих людей к Уле двумя колоннами – казаки во главе с ротмистрами Бирулей, Минкой и Оскеркой подошли к Уле водой, по Двине, а сам дворный гетман с главными силами, конными ротами своей, Тышкевича, Войны и князя Лукомского, а также пешими драбскими ротами ротмистров Тарновского и Рачковского по лесным дорогам вышел к Уле с севера, со стороны Туровли, с тем расчетом, чтобы не дать неприятелю прислать подкрепления ульскому гарнизону (впрочем, можно предположить, что в этом случае князь стремился ввести русских в заблуждение – подходящие с севера, со стороны Полоцка войска могли вполне быть приняты за своих)876.
Ула была атакована сразу с нескольких сторон. Казаки Минки зажгли одну из башен со стороны Двины, а затем вместе с ротой Оскерки прорубились через «фортку» («fortka», т. е. небольшие ворота для вылазок) внутрь замка. Бируля со своими людьми тем временем расчистил от завалов и рогаток подступы к замку с другой стороны, со стороны р. Улы и начали рубить ворота, чтобы впустить внутрь замка переправившиеся через Улу и подступившие к ним конные роты. Драбские же роты в это время по приставленным лестницам начали взбираться на валы и стены Улы, причем часть драбов прикрывала действия штурмующих огнем из своих ручниц.
Русский гарнизон Улы, видимо, на первых порах действительно был застигнут врасплох, однако быстро опомнился и оказал неприятелю упорное сопротивление877. Исход штурма был решен в конечном итоге действиями казаков Бирули – они сумели в буквальном смысле прорубиться через главные ворота Улы и открыть дорогу внутрь замка конным ротам. Ввод в бой свежих сил и численное превосходство неприятеля в конечном итоге и предопределили победу литовцев. Ула пала. В плен, согласно сведениям с «той» стороны, попали оба ульских воеводы, братья Вельяминовы, и 300 «зацных» воинов (надо полагать, из числа тех, кого Б. Папроцкий назвал «людом рыцарским»). Сколько уцелело из 800 ульских стрельцов – польские хронисты и писатели не сообщают, хотя пишут о том, что мало кто уцелел от гарнизона замка, – часть погибла в бою, часть сгорела в пламени, охватившем Улу, третьи утонули в Двине, когда пытались выбраться из пылающей крепости и спастись878.
Кроме пленников, торжествующим победителям больше ничего не досталось – Ула сгорела дотла вместе со всеми припасами и вооружением879.
Неожиданная и блестящая (на фоне, почитай, месячного топтания под Улой Я. Ходкевича) победа Р. Сангушко произвела неожиданный эффект. Сам дворный гетман, находясь под впечатлением от своего успеха, предложил Сигизмунду организовать подобный же рейд на Полоцк, где, по его сведениям, было мало ратных людей, и взять его880. Правда, для того, чтобы повторить ульский успех под Полоцком, Сангушко требовал дать ему больше людей. Сигизмунд уклонился от прямого ответа на это предложение дворного гетмана, переведя стрелки на М. Радзивилла Рыжего, воеводу Виленского, который на тот момент (октябрь 1568 г.) пребывал в Минске. К нему и предложил обратиться король, посовещаться насчет плана похода на Полоцк и заодно поговорить об отправлении к Сангушко дополнительных воинских контингентов. Сам же король, судя по тону его письма князю, полагал первостепенной задачей укрепиться в Уле и не допустить реванша с русской стороны.
В том же, что Москва попытается вернуть Улу, в Вильно и на «фронтире» не сомневались. Практически сразу после того, как стало известно о нападении литовцев на Улу, из Невеля к замку была послана помочная «лехкая» рать (три полка, Большой, Передовой и Сторожевой, три воеводы, не больше 1 тыс. «сабель и пищалей»881) под началом одного из лучших воевод Ивана Грозного И.В. Шереметева Меньшого882. Естественно, что выступление этой рати на помощь Уле потеряло смысл практически сразу – крепость была взята литовцами молниеносно, и, пока войско Шереметева собиралось и выдвигалось, неприятель успел кое-как укрепиться на пепелище883. В итоге, не располагая большими силами и явно не имея наряда, Шереметев не рискнул идти на Улу. Но чтобы хотя бы частично поквитаться с неприятелем и заодно дать своим воинам поживиться, он повел полки на Витебск.
29 сентября 1568 г. Шереметев подступил к городу и два дня стоял под ним, разоряя его окрестности и заодно запалив витебский посад (и даже, если верить М. Стрыйковскому, приступал к замку). Город был спасен благодаря хитрости («фортелю») его воеводы Ст. Паца, который подбросил русскому воеводе известие о том, что на помощь осажденному Витебску идет сам дворный гетман со своими войском.
Испуганный русский воевода и его воинство бежали от Витебска, а храбрые витебляне преследовали его по пятам, писал дальше польский хронист (оставим это замечание на его совести)884.
Вторая попытка, сведения о которой сохранились в переписке литовских воевод и ротмистров на «фронтире», была более серьезной. 7 октября 1568 г. поручник дрисский Ш. Жабровский сообщал дворному гетману, что литовские «доброхоты» доносили ему «з земли неприятелское», что в Себеже собирается русская рать под началом некоего Никифора, воеводы Опоцкого, «а при нем повет Новогородцкий, а другой Шоломский, окромя иншого люду военьного» (здесь надо полагать, что речь шла о служилых людях Новгородчины, в том числе и Шелонской пятины). Наряд для этого похода, а также порох и ядра для него Никифор должен был взять в Полоцке. В одной команде с Никифором должен был действовать и князь Ю. Токмаков, который пообещал Ивану Грозному вернуть Улу. Увы, этот поход завершился неудачей, но не по причине успешных действий литовских войск, но из-за «Божьего посещения». Как сообщал оставшийся неизвестным информатор Шимона Жабровского, Никифор «с тым людом тогды тягнул до Улы и вернулся от Полоцка недалеко для поветрея»885.
В общем, литовцам сильно повезло, что русские воеводы сразу, по горячим следам, не сумели (по объективным причинам – из-за эпидемии?) организовать военную экспедицию и вернуть Улу до того, как неприятель сумеет там закрепиться. Между прочим, с этим у литовской стороны снова возникли большие, но вполне традиционные трудности. Удержание Улы, ставшей своего рода «чемоданом без ручки», превратилось в серьезную проблему. Оставить то, что от замка осталось после штурма и пожара, было нельзя – мало того, что это место имело стратегическое значение, но трудно было и представить, насколько серьезным ударом по моральному состоянию литовской шляхты стал бы отказ от сохранения Улы за великим литовским князем. В общем, как отмечал А.Н. Янушкевич, восстановление ульских фортификаций на некоторое время стало основной задачей, которую решали литовские власти886. Так, 10 сентября 1568 г. наивысший гетман писал Сангушко: «Што так Ваша Милость, милостивый княже, рачиш писати до мене около потреб вшеляких, до будованья замку, на оном же копцу Ульском, спешного и прудкого поратованья, яко людми, жолнери, посохи для роботы, живности, пенезей потребуючи, около того сезде уставичне без перестаня и ден и ночи не всипаючи, пильность и старане працовитое чиню, яковых мог што наборздей подлуг наболшого преможенья и усилованя тыми таковыми потребами Вашу Милость подпереть и посилить»887.
Правда, по установившемуся «обычаю» работы эти велись снова ни шатко ни валко, что дало возможность литовскому подканцлеру О. Воловичу заявить, что «але иж речи лениво идуть, трудно за так короткий час, яко ся осень вжо близко примкнула, может тот замок стати»888. Еще бы – пустая казна и неповоротливость литовской бюрократии вкупе с ее безынициативностью (преодолеть которую могла бы королевская «наука», но Сигизмунд был больше заинтересован вопросами, связанными с унией, чем удержанием какого-то, пусть и важного, замка на полоцком «фронтире») не позволяли ни Ходкевичу, отчаянно пытавшемуся наскрести по сусекам людей, оружие, провиант и деньги и отправить их Сангушко для скорейшего приведения Улы в боеспособное состояние889, ни тем более самому дворному гетману ускорить работы. Отчаявшись завершить работы в обозримом будущем и опасаясь, что московиты предпримут новую экспедицию с целью вернуть Улу890, дворный гетман предложил королю отправить в Москву гонца якобы для возобновления переговоров о заключении перемирия, а на самом деле «для того, абы потужнейший способ войны за часом быти мог», т. е. выиграть время для доведения работ по восстановлению Улы до конца891.
2. И снова дипломатия и война вперемежку…
Когда князь Р. Сангушко писал Сигизмунду о желательности отправить в Москву гонца для того, чтобы выиграть время, он еще не знал, что такой гонец уже пребывал в пути. Еще 30 июля 1568 г., вскоре после возвращения из Москвы Юрия Быковского, Сигизмунд подготовил свой ответ Ивану Грозному. В королевской грамоте царю написано было, в частности, что гонец из Вильно едет в Москву еще и затем, что «посланьца або гоньца нашого послали к тобе, брату нашому, по опасный лист на послов наших великих, которим бы можно было на покой хрестианьский дело доброе за тем опасъным листом твоим, им будучи от нас до тебе посланным, меж нами становити»