923. Однако дальше этого возмущения, высказанного в послании, датированном 24 февраля 1569 г., царь не пошел, хотя мог бы это сделать – 12 января, т. е. спустя день после того, как князь Полубенский со товарищи «засел» Изборск, он получил из Смоленска от тамошних воевод письмо с сообщением, что Сигизмунд отправил своих великих послов, которые вот-вот должны прибыть в Оршу924. Иван же, посовещавшись с боярами, решил отправить в Литву своего гонца с письмом с изборскими претензиями, а также с новой опасной грамотой, ибо прежняя из-за действий вольмарского старосты была «порушена».
3 февраля Иван получил письмо из Смоленска, что литовское великое посольство явится на рубеж 15 февраля. 21 февраля он был извещен, что 15-го посланники от Сигизмунда пересекли границу. 28 февраля царский гонец с «изборским» письмом, новой опасной грамотой и соответствующими инструкциями покинул Москву925. 15 марта Мясоедов выехал из Смоленска на русско-литовский рубеж, где его встретили литовские приставы и повели с собою дальше, в Оршу.
Тем временем великое литовское посольство медленно ехало к Москве. 27 февраля Ивану доложили, что оно миновало последний ям перед столицей, и на следующий день королевский гонец Ф. Скумин с сопровождавшими его лицами и купцами, на свой страх и риск решившими попытать счастья на Руси, прибыл в Москву. Сам Иван, правда, в это время отсутствовал в столице, пребывая в своей резиденции в Александровской слободе, откуда он вернулся в Москву только 20 марта и 22-го принял королевского посланца. 2 апреля, выполнив свое поручение, передав грамоту королевскую Ивану и королевские же слова, Ф. Скумин отъехал обратно с царскими грамотами на руках. В первой из них говорилось об обмене гонцами и о том, что Иван ждет великих послов на Петров день, 29 июня, или на день Ильи-пророка, т. е. 20 июля. Во второй грамоте речь шла об обмене тела жены бывшего полоцкого воеводы Довойны, которая умерла в Москве, на тело убитого после поражения на Уле воеводы князя И.И. Шуйского926. На всякий случай Иван приказал, чтобы Ф. Скумин был отпущен за границу не раньше, чем прибудет на нее Ф. Мясоедов. Этот размен состоялся 17 июля 1569 г., а уже 23-го Мясоедов был в Москве, откуда незамедлительно отъехал в Вологду, где в это время пребывал Иван Грозный.
С собой Мясоедов доставил королевскую грамоту. В ней, помимо всего прочего, Сигизмунд писал Ивану, что рейд Полубенского на Изборск стал ответом на неоднократные набеги, которые учиняли государевы ратные люди на ливонские волости, находившиеся под управлением королевских старост и державцев. По словам короля, 2 декабря 1568 г. некие братья Ивашенины, Григорий и Иван, приходили из Юрьева посылкой тамошнего воеводы князя А. Пронского на окрестности замка Эрмес (ныне Эргеме) «и там сказу и плен чинили, людей многих в полон повели, а статки их побрали». Спустя шесть дней братья с детьми боярскими, казаками и стрельцами снова объявились в литовской Ливонии, на этот раз под замком Кашгельм (Кирхгольм, совр. Саласпилс?) «и также воюючи, много шкод поделали». 11 декабря из Говьи/Адзеля от воеводы князя Г. Оболенского голова Никита Аничков приходил с ратными в Трекатскую волость (за которую, кстати, отвечал князь А. Полубенский) и там «немало пошкодили и в полон людей свели». 12 декабря другой «выходец» из Говьи, некий Лось, пришел под замок Шмильтен (ныне Смилтине), а затем, спустя три дня, он же объявился в Трикатской волости, и везде «шкоды не мало починил, людей бил, мордовал, а других в полон свел». 20 декабря голова Иван Киреев со многими людьми, выступив из Говьи, опустошил волость Тырмо, а 256-го все из той же Говьи другой голова, Никита Аничков, напал на Шмилтенский повет и чинил там немалые козни и мордовал тамошних обитателей. И в завершение этого длинного списка обид, причиненных подданным короля московскими служилыми людьми, Сигизмунд писал о том, как в начале января 1569 г. русские напали на мызу некоего королевского «земянина» Яна Блюма, «его самого взяли и вся люди, маетность его, побрали», после чего попытались взять замок Мариенгаузен (совр. Виляка)927. Естественно, продолжал король, что князь Александр, видя все эти безобразия, решил отомстить и, подступив к Изборску, взял его (каков, однако, неожиданный поворот сюжета изборской истории!).
Как видно из этого «обидного списка», не только литовцы совершали успешные набеги на контролируемые русскими территории, но и русские не менее успешно отвечали ударом на удар и набегом на набег. И такая картина, надо полагать, имела место быть не только в «Ифлянской земле», но и в Полоцкой земле, на Смоленщине и прилегающих к ней литовским волостям – везде, где владения Ивана соседствовали с владениями Сигизмунда.
Возвращаясь к посланию короля московскому государю, отметим, что, перечислив обиды, нанесенные московскими людьми литовским подданным в Ливонии и выговорив Ивану за его прегрешения, Сигизмунд тем не менее сделал шаг к примирению, заявив, что он отпускает вместе со своими послами взятых Полубенским в Изборске пленников и возвращает их имущество и что ждать их нужно будет уже в августе. Иван же, в свою очередь, должен был вернуть пленников и их «статки», что взяли московские служилые люди в Ливонии в декабре – январе 1568–1569 гг.928 Иван приказал передать литовской стороне половину изборских пленников, а другую придержать в Москве до тех пор, пока король не сыщет всех взятых в Изборске подданных Ивана и не вернет их домой929.
7 августа 1569 г. смоленский воевода князь С. Пронский писал Ивану, что оршанский староста Ф. Кмита прислал грамоту, в которой сообщал – король выслал своего гонца, некоего А. Халецкого, а вслед за ним должны прибыть и великие послы, которых надлежит должным образом встретить. 10 сентября Халецкий приехал в Москву, а 12-го он были принят Иваном Грозным. В своей речи, обращенной к московскому государю, Халецкий от имени своего господаря предложил Ивану Грозному взятых в Полоцке и в иных поветах литовских пленников всех чинов обменять или отпустить под выкуп и передал царю королевское послание. В этом послании, помимо всего прочего, Сигизмунд сообщал Ивану, что «иж помочью Божиею и з позволеньем нашим государьским панства наши Великое Княжство Литовское с Коруной Полскою в одинацство и розную милость братцкую… соединачились», почему он и посылает в Москву своих великих послов, от Коруны пана Яна Скротошина, воеводу иновроцлавского, а от Литвы – пана Юрия Тышкевича, воеводу берестейского930.
26 сентября 1569 г. А. Халецкий с опасной грамотой для великих послов выехал из Москвы и направился в Оршу, а оттуда – в новое государство, возникшее в результате Люблинской унии, к которой так стремился король, в Речь Посполитую. Сигизмунд не зря приложил столько усилий и не зря манкировал своими обязанностями как военного предводителя. Умело играя на противоречиях в интересах шляхты и магнатерии Великого княжества Литовского, измышляя одну интригу за другой, он довел начатое дело до конца. Люблинский сейм, открывшийся в начале 1569 г., после долгих и ожесточенных споров литовской и польской делегаций, достиг своей кульминации 1 июля того же года, когда был подписан соответствующий акт. «Так закончилось самостоятельное существование Литовско-Русского государства и произошло „втеление“ его в корону Польскую», – подвел М.К. Любавский итог случившегося, «давнишние вожделения поляков получили наконец полное удовлетворение благодаря Ливонской войне, поставившей великое княжество почти в безвыходное положение (выделено нами. – В. П.), и благодаря литовско-русской шляхте, искавшей в унии с Польшей облегчения своего бремени и усиления своего политического значения», ибо она «чувствовала себя слабою перед своими магнатами, которые не только наполняли господарскую раду, но и сейм в лице княжат, панят, урядников земских и дворных»931.
Однако за всеми этими политическими перипетиями мы совсем упустили саму войну и окружавшие ее обстоятельства. А они, эти обстоятельства, к концу 60-х гг. для Москвы (впрочем, и для Вильно тоже, но в меньшей степени) складывались все менее и менее благоприятным образом. «Окно возможностей», приоткрывшееся в начале 60-х гг., спустя несколько лет фактически захлопнулось. Эрик XIV, с которым Ивану Грозному как будто удалось найти общий язык, был свергнут в результате дворцового переворота, и власть перешла к его брату Юхану, от которого ожидать благожелательного настроя по отношению к Москве не стоило уже хотя бы потому, что Иван договорился было с Эриком о том, что жена Юхана Екатерина Ягеллонка (к ней в свое время сватался русский царь) будет передана ему. К тому же Северная война между Швецией, с одной стороны, и Данией в союзе с Любеком близилась к концу и стоило ожидать оживления шведов в Ливонии, Карелии и на Крайнем Севере.
Однако это было не самое опасное. Намного более серьезная угроза обозначилась к исходу 1560-х гг. с юга. Отношения Москвы и Крыма миновали давно уже точку замерзания, и «холодная» война де-факто переросла в «горячую». Возросшая крымская активность в Поле в 1568 г. обозначила эту перемену более чем ясно932, а в 1569 г. в Москву стали стекаться сведения о том, что готовится совместная крымско-турецкая экспедиция на Астрахань. К исходу весны военные приготовления османов были завершены, и поход начался. 2 сентября 1569 г. турки подступили к Астрахани, однако взять город не смогли и 26 сентября были вынуждены начать отступление, в ходе которого понесли большие потери933. И хотя в Москве приняли решение не ввязываться в прямое противостояние с османами, оборона южной границы должна была быть усилена. Само собой, при далеко не безграничных ресурсах Русского государства отбиваться от татар и турок, одновременно наступая еще и на литовском «фронте», было невозможно. Добавим к этому еще нарастающую политическую нестабильность в самом Русском государстве и крайне неблагоприятное состояние экономики, переживавшей глубокий кризис не только из-за войны, но и из-за голода и мора. В одном из рукописных сборников XVII в. под 7077 (1568/69) г. отмечалось, что «того ж году недород был великой хлебного плоду: рожь обратилась травою мялицею, и бысть глад велий по всей вселенной». Голод и вызванный им мор в последующие два года затронул