. Ученые (Кромер, Длугош, Матезиус и др.) неоднократно упоминали курганы и недоумевали по поводу встреченных там находок. Матезиусом (XVI в.) было высказано даже предположение, что курганные горшки не что иное, как «произведение природы (!)»[15]. Белорусскими археологическими древностями интересовался В. Н. Татищев, который, отыскивая место Тмутаракани, поместил ее в верховьях р. Прони, где, сообщал он, по сведениям одного «знатного дворянина», «есть запустелое городище и неколико здания каменнаго видно, имени же никто не знает»[16].
Первые, крайне любопытные известия о раскопках в Белоруссии и, в частности, именно в Полоцкой земле, дошли до нас благодаря собранию Винцентия Меницкого и относятся к концу XVIII в. У него хранилось ответное письмо последнего польского короля Станислава Августа от 24 февраля 1790 г. «чеснику» Бжостовскому. Сильно заинтересованный раскопками последнего в кургане у имения Мосар Витебской обл. коронованный любитель древностей просил дополнительных сведений: не найдено ли при скелете, помимо бубенчиков на ремешке, каких-либо еще предметов? Принадлежит ли скелет мужчине или женщине («это может выяснить всякий цирюльник»), находился ли он в гробу или без[17].
В изданиях, выходивших в первые три десятилетия XIX в. (до опубликования работ братьев Е. П. и К. П. Тышкевичей), неоднократно мелькают сведения об археологических древностях Белоруссии. Будущий известный историк Литвы Ф. Е. Нарбут[18], командированный М. Б. Барклаем де Толли в качестве военного инженера для возведения укреплений между Могилевом и Рогачевом в 1810 г., вскрывает в районе Рогачева несколько курганов. Он также раскапывает курганы под Новогрудком, а в 1822 г. — в своем имении (очевидно, Шавры Лидского уезда)[19]. Ему принадлежит (1818) первое в Белоруссии определение курганов, как древних могил, оставленных, как он считал, каким-то неизвестным народом, жившим «до русинов» в этих местах[20]. В «ученое путешествие» пускается молодой П. И. Кеппен (1819), воспользовавшийся поручением ревизовать почтовые станции Белоруссии и собирающий материалы для будущей книги «Список русским памятникам»[21]. Однако курганы и городище тогда еще не входили в разряд исторического источника, на них внимание не обращалось; исследователи интересовались только «несомненными» историческими предметами, т. е. предметами с надписями; Борисовыми камнями, крестом Евфросинии Полоцкой и т. д.
Рано умерший талантливый ученый Зориан Доленга-Ходаковский первый обратил серьезное внимание на археологические памятники. Хода-ковский исходил русские губернии с целью отыскания и нанесения на карту городищ, курганов и других урочищ[22]. Труды этого исследователя частично касались и Белоруссии: ему были известны, например, городище в Старом Селе под Витебском[23], городища в Северной Белоруссии; судя по его карте, опубликованной М. П. Погодиным[24], он исследовал также городища в м. Радомле Чаусскога у., Дороговичи Бобруйского у. и т. д.[25] Труды 3. Ходаковского вызвали большой интерес, стали широко известны и послужили, очевидно, толчком к началу массового увлечения местными древностями и «раскопками» на местах.
Первые исследования Западнорусского края принадлежат помещикам, преимущественно польского происхождения, а иногда и монахам местных монастырей[26]. Повысился интерес к краеведению и древностям. В 30–40 годах XIX в. говорили уже о появлении девятитомного труда Ф. Е. Нарбута, а также «Obrazy Litwy» Крашевского (1844–1845), этнографического труда Я. Чечота, Зенкевича и др. Под воздействием духа времени начались в Белоруссии и первые, сравнительно серьезные раскопки местных помещиков — К. П. и Е. П. Тышкевичей и в соседних западных землях их двоюродного брата А. С. Платера[27], с 1800 г. собиравшего археологические предметы. Однако основы археологической науки в Белоруссии были заложены Е. П. Тышкевичем[28] начавшим в 1835 г. в Логойске систематические раскопки древних курганов (продолжавшиеся восемь лет)[29]. В вышедшей вскоре небольшой статье он описывал свои первые исследования, сообщая о трудностях и даже страхе, который ему пришлось преодолевать, берясь впервые за раскопки погребений[30]. Уже тогда автор сделал совершенно правильный вывод, что раскопанные им курганы (речь шла об 11 насыпях в Логойске) содержали не братские могилы, оставшиеся после войны, как это утверждало, по-видимому, местное население, а были погребениями «какого-то знатного рода». Автор понимал, что раскапывает курганы славян, но о датировках ни в этой, ни в последующих работах еще речи не было. Он первый начал сопровождать свои работы рисунками[31].
Капитальные труды по археологии его старшего брата стали выходить позднее. Если Е. П. Тышкевич писал почти исключительно о курганах, то К. П. Тышкевич[32] обратил внимание и на городища, которым и была посвящена первая его работа[33]. В этом исследовании мы встречаем не только описание десяти обследованных им городищ, но и первые топографические планы памятников. Однако раскопки их еще тогда не производили. Вторая книга К. П. Тышкевича основана на большом опыте раскопок курганов в Белоруссии, но, к сожалению, при далеко идущих сравнениях (например, с римскими и западноевропейскими древностями) конкретного материала она содержит чрезвычайно мало[34]. Посмертная книга К. П. Тышкевича носит скорее этнографический характер, и археологических сведении в ней сравнительно немного[35].
Одновременно с Тышкевичами западнорусскими древностями занимался А. К. Киркор (1812–1886), в работах которого мы встречаем первые соображения о датировках[36] и этнической принадлежности погребенных[37]. Впрочем, собственно Полоцкой земли его исследования касались меньше.
Следующее поколение исследователей Северной Белоруссии было моложе первых в среднем на 10–15 лет. На очереди дня стоял вопрос о выявлении археологических памятников, регистраций их и составлении археологической карты. Этим и начинают заниматься все, работающие в области археологии. К. А. Говорский обследует и копает курганы под Полоцком[38]. С ноября 1863 г. А. М. Сементовский[39] начинает собирать сведения о древних археологических памятниках Витебщины и через четыре года публикует результаты своих работ вместе с первой еще далеко не подробной археологической картой[40]. Тем же занимается и его младший современник М. Ф. Кусцинский[41], известный своими большими раскопками в Лепельском у. и в Гнездове под Смоленском[42]. С этого же начинает исследования минских древностей в 1877 г. и Р. Г. Игнатьев (1829–1886), сделавший интересные наблюдения при раскопках в Соломеречье под Минском (об этом см. ниже) и начавший составление археологической карты Минской губернии.
Археологические исследования — Западнорусских (и Прибалтийских) земель получили особенно сильное развитие в последнем десятилетии XIX в., когда Археологическая комиссия начала подготовку к IX и X археологическим съездам. По специальным программам, публиковавшимся в местной прессе[43], были начаты сборы сведений об археологических памятниках и составление археологических карт[44]. Проводились также специальные раскопки, среди которых прежде всего следует назвать массовые исследования В. 3. Завитневича[45] и Ф. В. Покровского[46]. В крае впервые проводились целенаправленные раскопки. К началу съездов был издан ряд специальных археологических трудов[47], однако не все намеченное было, к сожалению, выполнено. Так, например, археологические карты Западнорусских губерний составлены только Ф. В. Покровским[48]. Е. Р. Романов и А. П. Смородский по каким-то причинам своих карт так и не опубликовали, хотя материалы карты Романова неоднократно просачивались в печати[49]. Здесь же, попутно, упомянем археологическую карту прибалтийских губерний, выпущенную в 1896 г. И. Ситцке, представляющую также подробный каталог древностей с их библиографией, захватывающий и Западнополоцкие земли, начиная с Дриссы[50].
Вообще же надобно сказать, что во второй половине XIX в. идея археологических раскопок приобрела необычайную популярность. Уже К. П. Тышкевич в конце своей жизни жаловался на то, что «в последнее время нашлось много охотников разрывать или, лучше сказать, портить курганы»