Она велела заложить возок и наскоро собралась в Эстергом, Авраамка же во главе небольшого отряда венгров выехал встречь разведённой императрице.
Дорога оказалась трудной, пути всадникам преграждали разлившиеся реки, через которые приходилось переправляться по узеньким, надрывно скрипящим мосткам или же отыскивать редкие спасительные броды.
Наконец промокшие и грязные Авраамка и его спутники достигли австрийской границы. По обе стороны дороги шумел лес, на деревьях наливалась свежестью и соком молодая листва, дожди прекратились, земля быстро высыхала под лучами вешнего солнца.
Возок Евпраксии вынырнул из-за поворота. Он был просторен, покрыт серым грубым сукном без всяких изысков, без росписей по бокам, тащившая его четвёрка лошадей неторопливо брела по каменистой дороге. Авраамка, принарядившийся, в красном кафтане с золотой прошвой, высокой шапке и тимовых сапогах с боднями, спешился и с торжественным видом вышел к остановившемуся возку. Высокая статная женщина в тёмном плаще и капюшоне на голове спустилась наземь с деревянных ступенек. Авраамку поразила мертвенная бледность красивого лица, ледяное сияние очей, казавшихся безжизненными и пустыми. Даже не видящий левый глаз Коломана источал больше жизни, чем эти красивые и одновременно отчуждённо страшные глаза Евпраксии.
Из-под её капюшона выбивались непослушные густые пряди слегка тронутых сединой светло-русых волос. Вообще, всё в чертах этой несчастной коронованной красавицы было удивительно соразмерным, но отталкивало своим холодом, и выглядела Евпраксия намного старше своих лет, словно каждый год, проведённый на чужбине, шёл у неё за полтора, а то и за два. В лице бывшей императрицы не угадывалось страдания, оно уже схлынуло и уступило место равнодушию к жизни и к своей несчастливой судьбе.
Авраамка преклонил колено, Евпраксия милостивым жестом велела ему подняться.
Стараясь не смотреть ей в лицо, гречин говорил обычные приветственные слова, понимая всю их суетность и бессмысленность.
– Король Коломан будет рад видеть тебя, светлая императрица. Спрашивает о здоровье твоём. Не утомилась ли наша гостья в пути? Ждут её в стране мадьяр мир и покой.
– Благодарение Господу!
Авраамка услышал её голос и едва не содрогнулся. Старуха, старуха жалкая говорила с ним – хрипло, глухо, безжизненно.
Евпраксии подвели коня, она ловко вскочила в седло, и только сейчас Авраамка подумал: ведь она молода, совсем молода. Бывает молодость цветущая, яркая, а бывает до времени увядшая, обратившаяся в прах и пепел воспоминаний. Вот такова и была молодость Евпраксии, до дна испившей горестную чашу позора, клеветы, обманов и лицемерия.
Чем-то стала напоминать Авраамке Евпраксия незабвенную княгиню Роксану. Та тоже была глубоко несчастна, измучена, но она всё-таки познала в жизни и высокую пламенную любовь, и вкусила радостей земных, а эта! Игрушка чуждых страстей в бушующем мире, одинокая и жалкая, с мёртвой опустошённой душой!
Примолк Авраамка, молчала Евпраксия, так и ехали они, едва перемолвившись единым словом, до самого Эстергома.
С какими только людьми не сталкивался Авраамка на извилистых перекрёстках судьбы, но чтоб увидеть живого мертвеца – такое случилось с ним впервые, он поёживался от внезапного холода, охватывающего тело.
Снова пошёл дождь, тяжёлые капли неприятно ударили в лицо, императрица пересела обратно в возок, и Авраамка вдруг почувствовал глубокое облегчение, даже дышать словно бы стало свободнее.
При виде зубчатых стен и башен Эстергома он набожно перекрестился и прошептал:
– Слава Христу! Довезли.
Глава 26. Ночная схватка
В нарядном ромейском одеянии – расшитом золотом пурпурном скарамангии[195], с диадемой в густых волосах стояла красавица Евпраксия перед Коломаном. Одежда сверкала, переливалась в свете хоросов[196] и лампад, а восково-бледное лицо с пустыми глазами было всё таким же, каким увидел его Авраамка на дороге. Как ни ряди мертвеца в паволоки, ни украшай парчой, ни осыпай золотом, он останется недвижим, не оживёт, не отверзет сомкнутые навеки уста, не улыбнётся. Так и Евпраксия, вроде живая и красивая, но с навсегда застывшим, словно замороженным лицом, стояла возле короля – высокая, статная, вытянувшаяся в струнку.
Она даже не удивилась, не содрогнулась, как другие, увидев перед собой на троне жалкого кривого горбуна с посохом в руке, холодные пустые глаза её бесстрастно скользили по безобразной фигуре коронованного уродца.
Коломан был любезен с бывшей императрицей, называл её сестрой, но держался скованно и насторожённо. Накануне в Эстергом примчался скорый гонец от Генриха и потребовал выдачи беженки. Король не сказал ни «да», ни «нет», он не знал, как правильно поступить. Палатин и старая Анастасия советовали ему дать Евпраксии приют, отказать германцу – он ведь всегда был врагом угров. Но некоторые баны, а особенно королева Фелиция, настраивали Коломана против дочери Всеволода.
– Прогони её! Выдай Генриху! – злобно шипела каждый день над ухом гневающаяся жена. Коломан, глядя на её вытягивающуюся в ожесточении шею, чувствуя около себя её жаркое дыхание, вспоминал горькую судьбу куманки Сельги. Воистину, эта коварная сицилийка что угодно может створить, с неё станется.
Коломан сумрачно молчал, говорила с Евпраксией в основном старая Анастасия.
– Мы дадим тебе приют, дочка. Король милостив, здесь ты сможешь успокоиться и забыть прошлое. Ушли и не воротятся более обрушившиеся на рамена твои несчастья, бедная моя девочка.
– Разве такое забывается? – Чуть приподнялись на восковом лице Евпраксии тонкие брови.
Анастасия не нашлась что ответить и вопросительно воззрилась на Коломана. Но король не торопился утешить несчастную. Сославшись на усталость, он закончил приём, встал с трона и поковылял к двери. Фелиция змеёй метнулась за ним следом.
Анастасия, недовольно хмурясь, приказала конюхам запрягать лошадей. Ей не терпелось как можно скорее увезти племянницу к себе в Вишеградский замок.
…Талец почти не заметил приезда в Эстергом Евпраксии, мысли его занимало совсем иное: в начале весны Ольга разрешилась от бремени сыном. Маленький Ивор, названный так в честь отца Тальца, простого людина – крестьянина, родился здоровым и крепким ребёнком, с жадностью сосал он материнскую грудь и весело сучил крохотными ножками.
– Воин будет, – подымая сына на руки, говорил с улыбкой Талец.
– Нет, друг! – возражал ему Авраамка. – Взгляни на его длани. Персты экие длинные. А вот на среднем персте на деснице впадинка, словно для пера назначена. Списатель будет.
Ольга с притворным гневом ударяла Авраамку кулачком в бок и заливалась счастливым радостным смехом, приговаривая:
– Иди ты! Тож скажешь! И где узрел тамо свою впадинку?! Чтоб мой сын да пером гусиным скрипел?! Нет, не будет тако! Николи не будет!
…Мир и покой счастливого семейства был нарушен внезапно, в одночасье. Поздним вечером в ворота воеводского дома постучался плотно закутанный в серый плащ человек.
Талец с беспокойством вышел на крыльцо и приказал привратнику ввести странного посетителя в сени.
Человек откинул надвинутый на глаза капюшон.
– Барон Карл! – воскликнул поражённый Талец, узнав столь хорошо знакомого седовласого немца.
– Да, это я, воевода Дмитр. Случилась беда. Вернее, готовится преступление. Большое несчастье может совершиться. Вы слышали о посланце императора Генриха? Он требовал выдачи императрицы. Так вот: этот посланец имел тайную беседу с королевой. На ней присутствовало также несколько баронов, пригласили и меня. Решили так: этой ночью в Вишеградский замок поедут люди королевы и немцы из свиты посла. Им поручено именем короля вывезти Евпраксию из замка. А если что-нибудь не выйдет – убить её.
– Ты слыхал? – Талец обернулся к стоявшему за его спиной Авраамке. Гречин задержался у друга допоздна и мыслил заночевать у него в доме.
– Как же, всё до единого слова.
– Что деять будем? Упредим круля?
– Нет, Талец. Короля нельзя.
– Почто тако?! – изумлённо спросил Талец.
Опять плелась какая-то паучья сеть, начинались какие-то хитрости, которых он терпеть не мог.
– Видишь ли, король сам не знает, укрыть ли Евпраксию или выдать её Генриху, колеблется. Надо по-иному. Оседлаем коней, поскачем в Вишеград, упредим старую королеву. У неё под рукой куча гридней, да у барона люди, да твоя, Талец, челядь. Сладим с ворогами.
На удивление спокойно и уверенно, словно какой воевода, излагал Авраамка свои мысли. Талец и Карл одобрительно кивали.
Вскоре они уже мчались по ночному лесу при тусклом свете луны, падающем на извилистую горную дорогу.
К воротам замка подлетели около полуночи, долго препирались со стражей; наконец, на заборол вышла сама старая королева и велела осветить лица приезжих факелами. Узнав Тальца, Карла и Авраамку, она приказала отпереть ворота и впустить непрошеных гостей.
Срывающимся голосом, тяжело, с надрывом дыша, Авраамка изложил всё слышанное от Карла.
– Что ж, изготовимся, встретим немцев, – холодно усмехнулась Анастасия. – Догадывалась я, что недоброе замышляет Фелиция. Боится, что Коломан увлечётся Евпраксией, а та родит ему сына. Тогда её Ладислава могут отстранить от власти.
Они ходили с факелами по заборолу, старая королева сама расставляла людей, проверяла посты, наставляла и наказывала:
– Как ворота откроют, тут же на них кидайтесь. Ни един чтоб не ушёл.
…Талец и Авраамка напряжённо всматривались в ночную тьму. Не было видно ни зги, лёгкий вешний ветерок ласкал возбуждённые лица, где-то в лесу, за крепостью, раздавалась соловьиная трель.
– Светает скоро, – заметил гречин. – Не наврал ли чего барон?
– Нет, друже, не думаю. Верный он человек. И честный.
На каменистой дороге послышался вдруг конский топот, внизу засверкали огоньки факелов. Заржал резко остановленный перед крепостным рвом скакун.