Роси Мономах и Святополк идти не решились. За голубой гладью реки простиралась безбрежная Дикая степь, и не было там проторённых шляхов, не было пути, одна высокая иссушённая солнцем трава шумела под порывами горячего ветра да шары перекати-поля катились по равнине.
Чтобы воевать в Половецкой степи, нужно было иметь под рукой гораздо больше сил. Понимал это и Святополк, в ярости кусающий запёкшиеся от белой пыли уста.
Поворотив коней, двухродные братья пустились в обратный путь.
…Тогорту и его сына Святополк велел похоронить возле сожжённого княжеского села Берестово, меж дорогами, одна из которых вела в село, а другая – в Печерский монастырь. Над могилой старого врага Русской земли насыпали высокий курган, видный на многие вёрсты.
Глава 32. Плен Иакова
Стареющий черноризец Иаков, когда ворвались половцы Боняка в Ближние Печеры, в последние мгновения вытолкнул в тёмный земляной переход своего ученика и младшего друга Нестора, но сам спастись не успел. Набросились на него два огромных степняка, связали крепко арканами, выволокли на монастырский двор, грубо толкая, швырнули в запряжённую конями повозку.
– Зачем нам этот старик?! – крикнул один из беков. – Такого никто не купит на невольничьем рынке в Крыму! Отсеките ему голову!
– Может, он из знатного урусского рода. И за него каназ или его люди хорошо заплатят. У него в келье – только пергамент и перо! Посмотри, какие у него руки. Он не копал ими землю, не пас скот! – возразил ему другой половец, молодой, в панцирном кояре[209] и булатном шеломе на голове.
Хорошо знавший язык кипчаков, Иаков уразумел, что был сейчас на волосок от гибели. Впрочем, смерти монах не боялся. Пожил он неплохо – седьмой десяток шёл. Рад был, что Нестору удалось скрыться. Будет кому продолжить его летописные труды. И не просто продолжить. Видел Иаков, что Нестор намного талантливее его и, даст Бог, напишет и ярче, и интересней, и подробней.
После Иаков понял, что молодой половец в кояре и есть сам хан Боняк. По его приказу резко снялась орда с места и, оставляя за собой огни пожарищ, галопом поскакала на полдень. Яростно скрипя, покатилась по степи повозка, на которой трясся связанный Иаков.
Мимо промелькнули строения Халепья, Триполье, град Святополч на Витичевом холме, позади осталась Стугна. Нещадно палило жгучее летнее солнце, ветер бросал в испещрённое морщинами лицо сухие горячие струи, пыль стояла столбом.
Уходя от погони, Боняк то и дело менял направление своего движения. После переправы через Рось половцы сначала повернули на заход, затем резко рванули на полдень, потом, уже в вечерних сумерках, переведя уставших коней на шаг, стали держаться ближе к видному вдали могучему Днепру.
Спустя два дня, переплыв на левый берег Днепра и по броду пройдя через Самару, оказались они на берегу реки Волчьей, в главной ставке Боняка.
Иакову велено было сойти с телеги. Его ввели в одну из войлочных юрт, приказали сесть на кошмы, развязали руки. Два тонкоусых стража с длинными копьями в руках встали по обе стороны от пленника.
Вскоре появился Боняк. Кояр и шелом сменил он на цветастый халат из восточной фофудии и папаху.
– Кто ты? Ты из знатного рода? Из бояр? – забросал хан инока вопросами. – Мы пошлём к твоим родичам в Киев! Пусть платят за тебя выкуп!
Жестом руки остановив готового переводить слова хана на русский толмача, Иаков, к изумлению хана, ответил по-кипчакски:
– Нет, я не знатен и не богат. Занимался перепиской книг, вёл летопись. За меня тебе не дадут много.
– Он лжёт! – перебил Иакова другой половец, пожилой, которого Иаков когда-то давно встречал в стольном в гостях у покойного князя Всеволода.
«Хан Аепа, сын Осеня, брат Анны, вдовы князя Всеволода и мачехи Мономаха», – вспомнил инок.
– Этот монах был вхож к самому каназу Мономаху! Его зовут Иаков. Когда-то давно, я слышал, он учил грамоте детей каназов. Пошли к Мономаху людей. Каназ заплатит.
Боняк неожиданно рассвирепел.
– Говоришь, к Мономаху! Но каназ Мономах – клятвопреступник! Кровь наших братьев Итларя и Китана на его подлых руках! – вскричал он. – Я прикажу немедля отсечь этому жалкому монаху голову!
– И чего ты добьёшься? – Аепа грустно усмехнулся. – Новой крови, новых ратей! Хочешь повторить судьбу хана Тогорты?! Урусы оправились от разгрома на Стугне, они стали сильны! А каназ Ольг разбит и тебе не помощник. Ему бы сохранить свой удел. С урусами надо мириться, хан. Хотя бы на время. Потом всё вернётся на круги своя – наши набеги, полоняники. Потом – не сейчас.
– Мир с урусами! Да ни за что! – снова вспыхнул, стиснув в сильной деснице эфес кривой сабли, Боняк.
– Остынь и подумай о том, что я тебе сказал, хан, – спокойно возразил ему, лениво отхлебнув из пиалы кумыс, опытный Аепа.
Боняк бешено сверкнул чёрными жгучими глазами и уставился в спокойное лицо Иакова. Монах выдержал этой полный ярости ханский взгляд.
– Увести! – рявкнул Боняк нукерам. – Сторожить денно и нощно! После я решу, как быть с этой собакой!
Иакова выволокли из юрты. В глаза ему бросились два стяга с оскаленной волчьей пастью.
«Волк – тотем рода Бурчевичей! Пихампар – вестник судьбы! И хан Боняк, кажется, не только их ратный предводитель, но и шаман, волхв!» – подумал инок.
Его втолкнули в другую юрту, гораздо меньшую, чем первая, принесли немного мяса и воды.
…Меж тем хан Боняк, сомневаясь и не зная, как ему поступить с монахом, прошёл за советом в юрту своей старшей жены Сарыкиз.
Стройная высокая ханша с волосами цвета соломы и глазами, как голубое степное небо, звеня монистами и браслетами, начала с упрёков:
– Я знаю, зачем ты два раза подступал к Киеву в это лето! Хотел ворваться в крепость и отобрать у каназа Свиатоплуга Айгюн! Но для чего она тебе, Боняк?! Или ты любишь её, а не меня?! Мне обидно! Может быть, хан Тогорта зря отдал её в жёны своему врагу, но какое тебе… нам с тобой до этого дело! Тогорта погиб, а с Айгюн пусть разбирается каназ Свиатоплуг! Да она уже не кипчанка, она приняла веру урусов и носит имя Елена. Наверное, не захотела бы ехать с тобой?
– Имею сведения – каназ Свиатоплуг и Айгюн ненавидят друг друга! – буркнул в ответ Боняк.
– Ну и что с того? Наша ли эта забота?!
Сарыкиз откинула назад роскошные волосы, улыбнулась мужу:
– Ты – молод, удачлив, тебя слушают все кипчаки. Забудь о дочери Тогорты.
Боняк промолчал, глядя на свою красавицу – хатунь. Наверное, она права. Айгюн было жаль, но… Почему-то вспомнилось Боняку, как ещё подростками вечно соревновались между собой Айгюн и Сарыкиз. Обе сильные, ловкие, метали сулицы, пускали стрелы в птиц в высоком небе, но так, кажется, и не смогли определить, кто из них более меткая и ловкая.
Сарыкиз отвлекла его от дум.
– Ты пришёл ко мне за советом? В чём твоя трудность, хан?
– В монастыре в Печерах мы взяли в плен одного монаха. Его имя – Иаков. Хан Аепа знал его раньше. Этот монах – ближник Мономаха. Не знаю, как с ним быть. Потребовать выкуп у каназа? Но сам монах говорит, что никто не заплатит за него…
– Этот монах ругал тебя, как тот урус, которого я проткнула копьём? – спросила Сарыкиз. – Если так, дай мне копьё. Убедишься ещё раз, какая у меня сильная и твёрдая рука!
– Нет, моя хатунь. Монах ни одним словом не оскорбил меня. Потому я и не знаю, как с ним поступить. Был бы он молод, продали бы его в рабство на рынке невольников. А так? Кому он нужен? К тому же монах, служитель Христа! Враг нашей веры!
Лицо Сарыкиз нахмурилось. Задумалась хатунь, приставив палец к тонкому носу, наконец промолвила:
– А знаешь, мой хан, что я посоветую тебе. Отпусти его. Вели убираться из нашего стана. Пусть идёт, куда хочет. Доберётся до своего Мономаха – его удача, а нет – выходит, не судьба.
– Наверное, ты права, моя умная и смелая хатунь. Так я и поступлю. Пусть монах уходит, – после недолгого молчания промолвил Боняк, согласно закивав головой.
…По сухой траве, через бескрайние степные просторы, отправился в очередной свой путь седобородый инок Иаков. Он не понял, почему его отпустил Боняк, и предпочёл не спрашивать. За спиной болталась тощая котомка с единственной его пищей – сухой горбушкой хлеба, которую швырнул ему на прощание ханский слуга.
Спустя седмицу ему удалось, счастливо избежав встреч со степными волками и бродячими половецкими ордами, добраться до Воиня – пограничной русской крепости близ впадения в Днепр многоводной Сулы.
В Печерский монастырь Иаков воротился уже зимой, передохнув сначала в Воине, а затем в одном из монастырей в окрестностях Переяславля.
Нестор, который уже не думал узреть живым своего старшего друга и учителя, встретил его со слезами на глазах. Монастырь возрождался, быстро отстраивался после половецкого погрома, и так же возрождалось в нём усилиями Иакова с Нестором летописание.
209 Кояр – защитный панцирь, состоял из металлических пластин, скреплённых кожаными ремнями.
Глава 33. Ненависть
Когда Святополк вернулся в Киев после неудачной погони за Боняком, в стольном городе были уже известны подробности сечи у Зарубского брода и гибели Тогорты.
В тереме великокняжеском царила тишина, на крыльце встречали его только Ярославец – Бесен со своим угорским дядькой, придворный поп да челядь.
«Да, великая победа! – Великий князь злобно сплюнул. – Всё рати да рати без конца. То Ольг, то Тогорта, то Боняк! Почему у дедов было всё проще?! И со степняками разбирались, и смуты одолевали. А мы не можем… Я не могу!»
После молитвы в домовой церкви и бани решил великий князь заглянуть на женскую половину дворца. Здесь тоже стояла гнетущая тишина, неслышно скользили по половицам холопки. Сбыслава с Предславой, обе в нарядных белых платьицах, украшенных разноцветной вышивкой, приветствовали отца почтительными поклонами.
В покоях молодой княгини было темно, Святополк не сразу заметил фигуру в чёрном, метнувшуюся на него откуда-то сбоку. В последний миг успел он перехватить руку с острым кривым ножом.