Корону положили обратно на лиловый шёлк. Потом Коломан надевал её на голову Фелиции, королева смеялась, поправляя седые волосы, он смотрел на неё и, кривя уста, говорил словно бы сам себе:
– Настоящая королева! Сколько в ней величия! Не какая-нибудь полудикая девка!
И не знал, не догадывался Коломан, что жить Фелиции осталось менее двух лет. Отбросив надменность и важность, цвела стареющая королева, хохотала, хлопала в ладоши от радости, как маленькая несмышлёная девчонка.
Ночью, когда они лежали в опочивальне под огромными беличьими одеялами, она болтала о предстоящей церемонии коронации, расписывала одежды придворных и иноземных послов, а Коломан, слыша её хрипловатый голос, почему-то снова стал думать о бренности бытия, о Томиславе, Жольте, римских крепостях. Так и уснул он в конце концов, и приснился ему бездонный ларь, из которого папский легат[263] одну за другой вытаскивает и ставит на стол короны, такие разные. Здесь и папская высокая тиара, и другая корона, причудливо сплетённая из тонкой сканки, маленькая, как шапочка монаха-бенедиктинца, и третья – в форме длинного узкого цилиндра с рубиновыми подвесками.
– Всё это – твоё, – говорит легат. Коломан слышит его сатанинский смех, вдруг прямо на глазах легат превращается в чёрта, на голове у него вырастают рога, и короны тоже превращаются в маленьких, мельтешащих, прыгающих по столу чертей с длинными хвостами, увенчанными кисточками.
– Неподобное снится. – Коломан проснулся в холодном поту и стал размашисто креститься и шептать молитву.
Он искоса глянул на громко храпящую у стены Фелицию. Вот спит себе, никаких забот, одни наряды на уме.
Король неслышно соскользнул на пол, набросил на плечи кафтан и поковылял к горящему камину.
Глава 49. В городе Константина
Солнце заливало широкие площади, отражалось сиянием на куполах многочисленных церквей и соборов, слепило глаза, вызывало на челе обильный пот. В самый разгар дня огромный город затихал, закрывались двери ергастерий[264] и торговых лавок, безлюдными становились улицы, тишина царила в порту на берегу бухты Золотой Рог. Ближе к вечеру, когда с моря повеет прохладой, снова зашумят торжища, толпы людей заполонят площади, и жизнь в столице империи ромеев закипит с новой силой.
Один император, кажется, и в дневные часы не знает отдыха. Во Влахернском дворце, расположенном в дальнем северо-восточном углу Константинополя, только и слышны шаги по каменным плитам. Снуют гонцы, придворные несут базилевсу срочные вести, вельможи в долгих одеяниях и иноземные послы шепчутся по углам.
Повсюду у базилевса Алексея Комнина есть тайные соглядатаи, следящие за тем, не собираются ли где заговорщики, не готовят ли новый мятеж недовольные динаты[265] или столичная знать.
Император устал от шепотков, заговоров, мятежей, интриг, но куда от всего этого денешься? В последнее время стали у Алексея болеть ноги, распухали они, так что и на коня не влезть, и даже ходить становилось трудно.
Зато дела в империи ромеев вроде бы налаживались. Ещё несколько лет назад находилась Ромея на грани гибели, но, с Божьей помощью, удалось победить одних лютых врагов – печенегов (правда, понадобилась тут императору не только помощь Божья, но и половецкая), а затем внял его слёзной мольбе римский папа Урбан, призвавший западное рыцарство в Крестовый поход против других врагов империи – турок-сельджуков. Крестоносцы освободили Иерусалим от засилья неверных, отогнали турок от границ империи и основали в Палестине и Сирии свои государства: королевство Иерусалимское, княжество Антиохия, графства Триполи и Эдесса. До самого Евфрата донесли они святой крест. Неохотно весьма, но принесли вожди крестоносного воинства вассальную присягу базилевсу. Впрочем, среди них разные были люди. Одни могли стать крепкими союзниками, другие же были Алексею давними недругами. И проще ли будет жить с ними в соседстве, чем с турками, ещё большой вопрос.
Император тяжело поднялся с кресла, шурша одеждами из дорогой парчи, вышел на просторный балкон, глянул окрест.
Внизу неторопливо катились, разбиваясь о берег, волны. Мириадами звёздочек отражались на глади морского залива Золотой Рог солнечные лучи. Вдали скользили рыбачьи лодки с надутыми разноцветными парусами.
Император вернулся в покой и зазвонил в серебряный колокольчик.
– Протопроедра[266] Татикия ко мне! – приказал он.
Яйцеголовый вельможа с золотым протезом на месте носа не замедлил явиться и пал ниц перед базилевсом.
– Встань, Татикий! – взмахнул рукой император. – Какие ты имеешь последние сведения из Руси? Хочу знать всё, что там творится.
– О автократор! Русские князья, по рассказам верных нам людей, собираются мириться, чтобы вместе идти в поход против куманов.
– Пусть так. Меня волнует другое. – Базилевс наморщил чело. – Архонт Владимир Мономах пригрел у себя очередного Лжедиогена и даже выдал за него замуж свою дочь Марицу. Чего он добивается? У себя в городе Переяславле он собирает патрициев и спафариев, недовольных нашей властью! И я, император ромеев, не могу расценить такие действия иначе, как враждебные нам.
– Это так, о автократор! Восхищаюсь твоей мудростью! – По устам Татикия скользнула льстивая улыбка.
– Не исключаю, что архонт Мономах хотел бы видеть на моём месте своего ставленника. Возможно, того самого Лжедиогена, – продолжил Алексей Комнин, никак не реагируя на слова собеседника. – В связи с этим… – Он на мгновение замолчал и постучал по столу костяшками пальцев. – Нам нужно иметь на Руси противовес Мономаху.
– Воистину, о автократор! – воскликнул Татикий.
– Молчи и слушай! – недовольно прервал его излияния базилевс. – Видимо, понимают это и в городе Киеве.
– Один союзник на Руси у нас есть, о мудрейший! Князь Володарь, владетель Перемышля. Я давно знаком с ним лично. У него есть дочь, которую вполне можно было бы обручить с твоим третьим сыном, Исааком.
– Мысль верная. Но мой сын пока ещё слишком мал. Всего шесть лет. Это дело будущего, возможно ближайшего. Спору нет, архонт Володарь – стоящий союзник. Но его владения достаточно далеки от Днепра и Киева. Вот что я думаю, Татикий. Не случайно весной в город равноапостольного Константина прибыли послы из Киева, от архонта Михаила. Как его славянское имя… – Базилевс задумался.
– Его зовут Святополк, о автократор! – подсказал вельможа.
– Вот. И он, по-моему, вдовец.
– Именно так, о пресветлый базилевс! Его первая жена умерла несколько лет назад, а вторую, дочь половецкого хана, они вместе с митрополитом Николаем насильно постригли в монахини.
– Ещё он сыграл немалую роль в ослеплении Василька, брата архонта Володаря. По всему видно, этот Святополк – порядочный негодяй! – Базилевс снова постучал костяшками пальцев по столу. – Помнишь, Татикий, как мы с тобой вытащили из ссылки и помогли вернуться в Таматарху архонту Олегу? Сколько лет прошло? Шестнадцать, кажется. Да, где-то так. Другое было время. Слава Христу, сейчас в империи ромеев стало намного спокойней. Но архонт Олег был побеждён Мономахом. Полагаться на него сейчас будет большой ошибкой. К тому же киевский престол занимает как раз этот… как его там… Святополк! Вот что, Татикий! Завтра же устроим во дворце приём киевских послов. Направь гонца в предместье святого Маммы, где они остановились. Да, и приготовь хрисовул[267] от моего имени. И приём мы обставим со всей торжественностью и почётом. Это важно для империи ромеев.
…Отпустив Татикия, император позвал придворного примикария и вместе с ним направился в гинекею[268]. Через анфиладу дворцовых залов они прошествовали в небольшую камору, всю украшенную акантом и цветами.
Две девочки-подростка пятнадцати лет, черноволосые, смуглые, с красивыми чертами лица, черноглазые, с крупными армянскими носиками, отвесили императору поклоны.
Это были средние дочери императора – Мария и Варвара. Старшая дочь, Анна, девица семнадцати лет, была сосватана за сына прежнего императора Михаила Дуки, но после внезапной смерти жениха относила траур и теперь ждала нового обручения. Ей уже подыскали жениха, молодого вельможу Никифора Вриенния. Анна бредит императорской короной для своего будущего мужа, тогда как сам Алексей хочет сделать наследником своего старшего сына Кало Иоанна. Во Влахернском дворце назревает борьба различных партий, ибо притязания Анны поддерживала супруга Алексея, базилисса Ирина Дукена, а сторону Иоанна приняла старая Анна Далассина, мать императора.
Далассина происходила из старинного рода, имеющего армянские корни, и внучки-близняшки были весьма похожи на свою бабку.
Базилевс осведомился у застывшего в земном поклоне учителя девочек, как идёт их обучение, велел побольше поведать им о Руси, о прошлых войнах и нынешних мирах.
– Может статься, одной из вас в скором времени предстоит стать русской княгиней! – объявил дочерям Алексей.
– Дозволь мне, отец! – живо откликнулась более смелая Варвара. Вторая, Мария, скромно молчала. Разные у базилевса дочери по характеру, хоть и близняшки.
Меж тем Варвара неожиданно продолжила:
– Бабушка рассказывала нам о порфирородной царевне Анне, которая стала женой грубого варвара, архонта Владимира, и принесла в глухие славянские пущи свет православной веры и христианские добродетели. Царевна Анна жила сто лет назад. И ей удалось превратить своего супруга, свирепого язычника, насильника, братоубийцу и предателя, в прилежного и милосердного христианина! Я восхищена подвигом этой женщины и готова идти по её стопам!
«Кто-то уже донёс моим девочкам о русских послах! – подумал с недовольством император. – Ничего нельзя скрыть в этом дворце! Везде вокруг уши! Но, может статься, так будет даже и лучше! Пожалуй, царевна Варвара, да поможет ей Бог, вполне справится с поставленной перед ней задачей».