Алтунопа скатился вниз по склону холма и неподвижно застыл, устремив широко раскрытые, но ничего уже не видящие глаза на лазоревое чистое небо. Дух отважного воина отправился на жительство к праотцам.
– Добрый был ратник, хоробрый. – Воевода Дмитр спешился, снял шелом и устало вытер о жухлую траву окровавленный меч.
К нему подъехал возбуждённый Ярополк, по бледному лицу княжича скользила смущённая улыбка. Тонкие пальцы юноши, держащие тетиву лука, заметно подрагивали от волнения.
Только сейчас до воеводы дошло: это Ярополк подстрелил ханского коня и помог ему справиться с грозным бесстрашным Алтунопой.
– Спаси тя Бог, княжич, – скупо поблагодарил Дмитр зардевшегося, словно красна девица, юнца.
…Все до единого половцы из сторожи пали в сече, и некому было теперь передать Бельдюзу весть о приближении врагов.
Владимир встретил ростовцев, смолян и молодшую дружину ещё до полудня. Войско шло по степи обычным порядком, повинуясь приказам воевод и тысяцких.
Собрав княжеский совет, Владимир выслушал сбивчивый рассказ сына, скупо похвалил его и предложил:
– Пойдём, братья, дальше в степи. А ежель не примут поганые сечи, возьмём их вежи и будем гнать, покуда не выйдут они на поле бранное.
Князья молчали, некоторые одобрительно затрясли бородами.
– Так что, князи? Пойдём, что ли? – спросил, хмуро озираясь, Святополк.
– Пойдём! Ступаем! – чуть ли не хором откликнулись владетели.
Сомнения были отметены в сторону. Охваченная ликованием шла по дикому полю соузная русская рать, всё дальше и дальше углубляясь в недра половецких владений.
После захода солнца русы остановились на короткий отдых. Владимир, боясь привлечь внимание противника, запретил воинам разводить костры и готовить пищу. Ратники – кто с неудовольствием, кто с пониманием – укладывались спать на мёрзлую сырую землю, заворачиваясь в плащи, вотолы, положив под головы конские сёдла.
Лёг рядом с другими и воевода Дмитр, но сон упрямо не шёл к нему. Из рассказов сакмагонов он знал, что многие ханы ведут своих людей на русов, а в соузе с половцами идут также печенеги и торки. Где-то там, среди них – кровный враг, убийца побратима Хомуни, насильник Ольги Арсланапа, не раз ускользавший от его меча. А вдруг как удастся ему уйти опять?! Нет, нечего о том и думать! Должна настичь лютого зверя расплата!
Дмитр обратился в мыслях к Богу и поклялся, если поможет ему Господь сладить с Арсланапой, внести богатый вклад в монастырь Святых Бориса и Глеба.
Он долго ворочался и только под утро наконец забылся коротким чутким сном.
Глава 61. Битва
Вокруг простиралась степь – враждебная, затаившаяся, смолкшая в трепетном ожидании. Среди ночи наползли с Меотиды[294] лохматые тучи, заморосил дождь, захлестал в лицо – косой, холодный, противный.
Воевода Дмитр спозаранку стал объезжать сторожи. Усталые воины с красными от ночного бдения глазами вскакивали при его приближении, разводили руками, коротко отвечали:
– Не видать ничтоже.
Наступил четвёртый день апреля 1103 года от Рождества Христова. К утру усилился тёплый южный ветер, дождь перестал, тучи уплывали на полночь, истаивали во мгле, робкий солнечный луч прорезал густую пелену. Через час-другой развиднелось, сквозь серые лохмотья проглянула небесная голубизна.
Воины заметно приободрились, сворачивали вежи, собирались в полки. Молодой новгородец Велемир, дружинник князя Владимира, вдруг, указывая рукой на восток, крикнул:
– Поганые идут!
И вправду, у самого окоёма показалось тёмное, быстро растекающееся по степи пятно. Вскоре уже можно было различить передних всадников на приземистых мохноногих конях. Слышался протяжный, леденящий душу вой – сурен, в воздухе стоял тошнотворный запах годами немытых тел.
Воевода Дмитр в волнении стиснул уста. Вот и настал вожделенный час решающей кровавой сечи, от которой зависит будущее и Русской, и Половецкой земли. Где-то впереди, в гуще своих единоплеменников – Арсланапа, и он, наверное, тоже сейчас волнуется и тоже понимает всю значимость грядущего сражения.
Воевода усилием воли подавил дрожь в руках и постарался сосредоточиться. Половцы неумолимо приближались. До самого окоёма, насколько хватало глаз, видны были отливающие железом и медью доспехи. Реяли над головами степняков бунчуки, они потрясали копьями, что-то угрожающе выкрикивали.
Казалось, вся Половецкая степь валила на русов в своей великой тягостной силе, готовясь смять, сокрушить, уничтожить их. Но, приглядевшись получше, Дмитр заметил, как неповоротливы половецкие кони. За зиму изголодавшиеся, они потеряли привычную быстроту бега и шли неторопливой рысью, лишь изредка под яростные щелчки нагаек переходя на галоп. Теперь, с такими конями, не смогут половцы применить излюбленные свои хитрости: внезапные удары, мгновенные отходы назад, ложные отступления, заманивания противника в засаду.
Видно, понимали это и ханы, иначе не сбивали бы они своих воинов в плотную массу. Скорее всего, они пойдут в открытую, напролом, попытаются разорвать ряды русов, на что-либо иное им трудно надеяться.
Вслед за князем Владимиром Дмитр поскакал отдавать приказы и расставлять полки.
В челе войска стеной встали пешцы – простые воины из Ростова, Смоленска, Полоцка, Киева – ремественники, смерды, людины. Им предстояло отразить главный удар свирепой половецкой конницы. Воевода всматривался в их бесхитростные суровые лица и внезапно проникался какой-то даже не понятой до конца верой в грядущий успех, он сейчас зауважал этих людей, оставивших привычные дела и заботы, чтобы в глубинах чужой земли сойтись в смертельной схватке с безжалостным, не знающим пощады врагом. В лицах воинов не было страха, читались в них только твёрдость и сосредоточенность.
За спинами пешцев расположилась конная полоцкая дружина. По замыслу князя Владимира, полочане должны были беспрестанно осыпать нападавших половцев стрелами, внося в их ряды сумятицу, неразбериху и ослабляя неистовый натиск.
Сам Владимир с переяславцами и Ярополк с суздальской и ростовской дружинами заняли места на правом крыле русской рати, а на левом встали комонные киевляне, туровцы и черниговцы, начало над которыми поручено было взять Святополку.
В самый канун битвы между князьями вдруг вспыхнула перебранка. Давид Святославич Черниговский, обычно такой спокойный и покорный чужой воле, будучи недоволен тем, что не его поставили старшим на левом крыле, принялся насмехаться над неловким долговязым Святополком.
– Хоть ты и великий князь, да к делу ратному непригоден вовсе. То все ведают. А ещё начало берёшь, – с презрением говорил он. – Небось, как и отец твой Изяслав, в сторонку встанешь, подале от поля брани упрячешься!
Святополк, вспылив, в ярости зашипел:
– Замолкни, молокосос! Сам-то без портов бегал, когда я уже бился. С десяти лет я в седле, ещё на хана Искала, на Осулука ходил! Ишь, речи крамольные завёл! Дело наше общее порешил сгубить, вражина! Все вы, Святославичи, прихвостни половецкие!
Давид обнажил меч. Владимир схватил его за локоть, в бешенстве вырвал из руки смертоносное оружие и швырнул оземь.
– Ты чего, Давид! Али снова которовать умыслил?! Не довольно ли страданий выпало на долю земли Русской! Вовсе сгубить её вознамерился! – выкрикнул он в гневе, жалея о том, что когда-то сам упрашивал Святополка дать Давиду черниговский стол.
– Да нет, брат, – с издёвкой заметил Святополк. – Попросту он половцев испужался.
Давид пытался броситься на Святополка, но дружинники Мономаха, оттеснив черниговских гридней, крепко ухватили его за руки и грубо стащили с седла.
Владимир с беспокойством глянул вдаль. Половецкие рати приближались с каждым мгновением. Совсем некстати затеяли князья неподобное! Теперь может случиться непоправимое: узнав о ссоре, черниговские дружинники не станут слушаться распоряжений Святополка, и тогда в одночасье рухнет весь его, Мономаха, многолетний труд по собиранию Руси в единый кулак, всех их порознь иссекут саблями дикие кочевники.
Раздумывать было некогда. Владимир порывисто обернулся и кликнул бывшего при отце сына Давида – Ростислава. Юному отроку едва стукнуло четырнадцать лет, и он впервые в жизни столкнулся с половцами.
Русоволосый темноглазый паробок торопливо подъехал к переяславскому князю.
– Знаешь черниговскую дружину? Возьмёшь над нею начало? – нахмурившись, строго спросил его Владимир.
Ростислав, зардевшись от смущения, тихо промолвил:
– Да, стрый.
– Тогда ступай с братом Святополком на левое крыло.
Лицо Ростислава неожиданно просияло. Не кто-нибудь, а сам Владимир Мономах, славный своими воинскими подвигами и победами над половцами, оказал ему столь высокое доверие – поставил во главе огромной дружины.
– Брат! – обратился Владимир к всё ещё дрожащему от злобы Святополку. – Ты возьми начало и над своей дружиной, и над черниговцами. Как узришь, что поганые али смешаются, али, чего не приведи Господь, прорвут ряды пешцев, так иди на них.
– Содею! – Святополк в ярости скрипнул зубами.
Ох, как не любил он, когда называл его Владимир просто «брат», а не именовал, как прочие, «великим князем»! Уже мелькнуло в голове: не убраться ли отсюда подобру-поздорову? Ну их ко всем чертям, этих половцев! Надо же, его всяко оскорбили да ещё и приставили, стойно дядьку какого, к этому безусому противному мальчишке Ростиславу!
Но поздно было отступать. Клял себя Святополк за нерешительность: надо было ночью потихоньку сняться и уйти вместе с киянами назад к порогам. Но как тогда быть с воинской добычей? Вдруг Бог повернётся лицом к Мономаху! Нет, своего Святополк упускать не собирался. В конце концов, убежать он всегда сможет, не раз доводилось удирать очертя голову с поля брани. Жадность двигала Святополком, а ещё желание расплатиться, наконец, с долгами хитрецу Коломану.
Скрепя сердце, киевский князь вместе с Ростиславом поехал на левое крыло и стал выстраивать дружины в две вытянутые линии…