– Да, не станет! – вдруг резко выпалил в ответ Владимир. – Он, наоборот, поганых к вам в дома приведёт!
– А как мыслишь ты от них оборониться? Слаба дружина твоя. Не отогнать тебе орды их от стен наших, – молвил боярин Мирон. – Не управишься без чужой помощи. А помощи сожидать тебе неоткуда.
– Прав ты, боярин. И вы правы такожде, люди добрые. Что ж, Славомир, послушаю я совета твоего, уйду с дружиною из города. Для меня иного нет. И всё ж, боярин, совет мой: ступал бы ты со мною. Чую, не защитит Ольг Чернигова от половцев. Пропадать вашим головушкам!
– Глупость, безлепицу речёшь! – возмущённо воскликнул, всплеснув руками, Славомир. – Да князь Ольг не даст поганым лиходейничать! В дружбе великой он с ханами, не створят нам зла!
Владимир уже не слушал последних слов боярина. Быстро сойдя со степени, он прошёл через расступившуюся толпу и скрылся за оградой своего терема…
Глубокой ночью князь вызвал к себе Бусыгу. Невысокого роста, но крепко сбитый, отчаянно храбрый, но, где надо, осторожный, набравшийся за годы службы опыта, извечный весельчак и балагур, большой любитель кабаков и женщин, почему-то вселял Бусыга в князя уверенность, что всё пройдёт, что схлынет тяжкая беда и что заживут они на Руси лучше, чем жили прежде.
Усадив удалого дружинника на обитую шёлком лавку в горнице, Мономах долго наставлял его:
– Останешься тут. Неприметно примкнёшь к Ольгу, скажешь, будто хощешь к нему в дружину вступить. В число мужей его доверенных войти тебе надобно будет. И обо всём, что сей ворог затевать измыслит, передавай мне чрез купца Ждана. Ведаешь, где дом его?
Бусыга кивнул, встал и поклонился Владимиру в пояс. Князь обнял его за плечи, поцеловал в лоб и, троекратно перекрестив, промолвил:
– Коли роту[98] от тебя требовать почнут – клянись, не задумывайся. Сказано ибо: не спасёт душу свою тот, кто не погубит её ради земли своей! Ну, ступай. И да хранит тебя Бог!
Он грустно смотрел на закрывшуюся за удалым дружинником дверь…
Наутро Владимир послал Олегу грамоту, в которой предлагал прекратить войну и соглашался уступить Чернигов, взамен беря обещание беспрепятственно пропустить его с сотней дружинников к Переяславлю, а также не чинить зла простому черниговскому люду.
Олег согласился, и в День святого Бориса малочисленная Владимирова дружина, отперев крепостные ворота у берега Стрижени, вышла из города.
Вдоль дороги, по которой двигались воины, сновали половецкие всадники, осыпающие русов едкими насмешками. Кровь закипала в жилах дружинников, но Владимир строго-настрого приказал им терпеть и запретил отвечать на оскорбления.
– Ещё поквитаемся, – спокойно говорил он.
Посреди отряда, в крытых возках, охраняемых со всех сторон, ехали жёны и дети воинов. Владимир увидел полные испуга тёмные глаза высунувшейся в оконце возка княгини Гиды[99]. Рядом с матерью подростки Святослав, Ярополк, Вячеслав, Марица и совсем маленькая София. Стараясь успокоить жену и детей, Мономах ободряюще подмигнул им и заставил себя через силу улыбнуться. Гида горестно покачала головой и скрылась за занавеской…
Перейдя Десну, Владимир с дружиной поспешил укрыться в Переяславле, за его каменными, неприступными для половцев стенами.
«И пошёл я из Чернигова на день святого Бориса и ехал сквозь полки половецкие лишь с сотней дружины, с детьми и жёнами. Половцы, стоявшие у перевоза и на горах, облизывались на нас, как волки», – вспоминал он много лет спустя в своём «Поучении чадам…».
Глава 9. Разгром Чернигова
Сразу после ухода Владимира из Чернигова половцы сняли осаду, покинули поле перед городом и занялись грабежом сёл и деревень по обоим берегам Десны. Тем временем черниговские бояре, с каждым часом ожидая прибытия в город Олега, выставили на крепостной стене окольного города стражу во главе с тысяцким, которая при виде княжеской дружины должна была настежь распахнуть ворота.
В доме боярина Славомира, раскинувшемся на Третьяке, невдалеке от строений Елецкого монастыря, шли приготовления к пиршеству. На поварне жарились туши свиней, говядина, птица, рыба. Давний приятель Святославичей, боярин решил расщедриться, пригласив к себе на пир князя и всю его дружину.
– Пошевеливайтесь, негодники! Князя Ольга с часу на час сожидаем! Почто, стойно мухи сонные, копошитесь?! – подгонял он челядь.
Разодетые, в шёлковых цветастых летниках[100], с золотыми серёжками в нежных ушках, в сапожках из сафьяна с замысловатыми узорами на голенищах, в двери светёлок выглядывали с лукавыми улыбками на устах юные боярские дочери. Все три, как на подбор, красавицы, и каждая тайком подумывала, стоя у притворённой двери: «Поглядел бы на меня какой удатный молодец из княжой дружины». Как знать, может, счастье своё обретёт Марья, Елена или Ольга…
Грязный, в рваной суконной тёмно-серого цвета свите[101] человек подошёл к воротам окольного города.
– Кто таков еси? – удивлённо вопросили его стражи.
– Аль не признали? Бусыга аз[102], мечник. Прогнал мя Мономах, побить велел, яко собаку, ибо за мир аз со князем Ольгом стоял.
– А не врёшь ли ты? – подозрительно прищурившись, спросил его тысяцкий. – Ну-ка, побожись.
– Вот те крест! – Бусыга истово перекрестился.
– Куда ж путь держишь, Бусыга?
– Князя Ольга ищу аз. Может, возьмёт к себе на службу. Рад вельми[103] буду.
– Ну коли так, дайте ему копьё, – приказал тысяцкий стражам. – Как раз и сожидаем князя твово, – добавил он, обращаясь к Бусыге.
Длинное, с булатным острым наконечником копьё тотчас оказалось в руках мечника, поданное одним из стражей.
– Стой здесь, – властно указал ему тысяцкий. – Как князя Ольга узришь, отопрёшь врата.
С равнодушным видом Бусыга встал возле ворот, но как только тысяцкий отошёл, по крутой узенькой лестнице взбежал на заборол. Прикрывая глаза ладонью от солнца, он со вниманием всмотрелся в холмистые дали.
Вот из-за поворота дороги показались в туче пыли половецкие всадники в кольчужных калантырях и меховых бобровых и лисьих шапках. При виде города они громко загалдели, указывая друг другу пальцами на крепостные башни. Рассыпавшись по полю веером, степняки стремительно приближались. Бусыга уже вскоре смог разглядеть лица передних, смуглые, скуластые, потные, исполненные алчности и ожесточения.
В стороне справа заблестели булатные шишаки[104] и дощатые брони[105] Олеговой дружины. Показался и сам князь, на ветру колыхалось его пурпурное корзно с золотистой оторочкой, у плеча посверкивала серебряная фибула[106], на белоснежном фаре[107] красовалась дорогая обрудь[108].
Жестом руки остановив своих воинов, он что-то резко выкрикнул по-половецки. Бусыга увидел, как с явной досадой и неохотой степняки осадили перед крепостным валом своих мохноногих коней. Олег выехал вперёд и снял с головы золочёный шелом с чеканным архистратигом Михаилом на челе.
– Други! – зашумел он громовым голосом, так, что стало слышно со стены. – Я, князь ваш, ведаю, что стои́те вы за меня, что прогнали ненавистного Мономаха! Не пугайтесь ратников половецких, то мои и ваши соузники верные! Не створит вам никто лиха! Отпирайте врата!
– Да открывай же вборзе! – крикнул тысяцкий Бусыге.
Бусыга бегом ринулся с заборола вниз, подбежал к воротам и отодвинул тяжёлый засов. Дубовый мост, заскрипев, опустился на ту сторону рва. А дальше… Такого, наверное, в тот день не ждал в Чернигове никто. Дикие вопли сотен половцев слились в один протяжный звериный вой. Размахивая саблями, орда Арсланапы с ходу ворвалась в окольный город. Вмиг запылали подожжённые кочевниками дома, хриплая ругань заполонила широкие и узкие черниговские улицы.
– Что вы творите?! – в ужасе воскликнул Олег, не зная, как остановить свирепствующих «соузников и друзей».
Сминая всё на своём пути, половцы врывались в церкви, сдирали оклады с икон, вытаскивали на паперти кованые сундуки и извлекали из них серебряные и золотые кресты, подсвечники, кадила, ризы и прочее храмовое имущество. Пресвитера[109] Филофея, который попытался было помешать грабительскому расхищению добра, несколько половцев во главе с беком Кчием выволокли на площадь.
– Нечестивцы! Воздаст вам Господь за грехи ваши! В геенне огненной сгорите вы! – Пресвитер судорожно схватил руками большой золотой крест. Старца швырнули на землю, стали топтать ногами.
– Убивайте скорей, поганые! Почто мучаете?! – корчась от боли, умолял Филофей. Но крест не отдал. Только когда он испустил дух, когда один из степняков не выдержал и полоснул саблей по голове пресвитера, вырвали усыпанный алмазными каменьями крест из его рук, разжав окоченевшие пальцы. Грязно ругаясь, Кчий спрятал крест за пазуху.
Пламя пожаров быстро подбиралось к Третьяку, где посреди зелени садов располагались хоромы многих именитых бояр.
Боярин Славомир в страхе выскочил во двор, спеша укрыться в погребе, но навстречу ему уже вихрем летел отряд обезумевших от крови половцев во главе с самим Арсланапой. Солтан соскочил с коня, взбежал на крутое крыльцо и настежь распахнул дверь терема. Скрежеща зубами в предвкушении богатой добычи, половцы бросились в боярские хоромы. Двое втащили в горницу пойманного посреди двора трясущегося от ужаса Славомира и швырнули его к ногам Арсланапы.
– Куда ты хотел убежать, боярин?! – грозно сдвинув тонкие брови, спросил солтан.