Галина Ивановна отказалась ехать прощаться с квартирой. В ее возрасте такие выезды были уже затруднительны. В старую квартиру поехали втроем. Жене мысль посмотреть коммуналку, о которой столько рассказывали родители, понравилась. А в городе уже чувствовалось приближение Нового года. Запасливые горожане несли пахнущие лесом и хвоей елки, перекинув их через плечо. Витрины магазинов сверкали блестками и серебристыми алюминиевыми елками с разноцветными шарами. И гигантские красавицы ели уже появились около крупных универмагов. Получалось, что 25 декабря, дата католического Рождества, хотя и не отмечалась в России, все же попадала в праздничную струю западного ветра. Суббота утверждала право граждан на празднование.
Вот и знакомая Малая Подьяческая, и сцепленный с ней Львиный мост. Ефим достал видеокамеру, которая теперь всегда была с ним, как когда-то фотоаппарат.
— Давайте со львами попрощаемся. — Ефим, припав глазами к видоискателю камеры, нацелил ее на чугунных властителей. Львы гордо сидели на постаментах, а их гривы, припорошенные снегом, казались седыми париками.
Женька с охотой принялась позировать перед камерой, перемещаясь с места на место. Она забралась на тумбу, где сидел один из четырех львов, и пригнулась к его мощным передним лапам. Елена вспомнила свой, почти такой же детский снимок, сделанный тоже Ефимом. Сколько воды в канале утекло с тех пор! Львы, как и прежде, сцепив клыки, удерживали декоративные канаты мостика. «Нет, больше терпеть такое положение невозможно, — обращаясь к собственным мыслям, подумала Елена. — Надо что-то решать. Пора разрубить путы, формально поддерживающие наш брак».
Ефим продолжал съемку. Лена прошла несколько шагов по вздымающейся дуге мостика и в раздумье остановилась посередине. Она вдруг ощутила себя вне жизни: ни на том, ни на этом берегу.
Однако видеокамера, в отличие от фотоаппарата, предпочитала двигающийся объект.
— Ну, помечтала, и хватит, — поторопил ее Ефим, не опуская камеры, — иди вперед, я тебя со спины сниму.
Затем Ефим догнал жену и передал ей камеру: ему хотелось сняться вместе с дочкой. После окончания импровизированных съемок семейство заторопилось по адресу, где их уже ждали бывшие соседи.
Дверь на лестницу оказалась приоткрытой, и из квартиры слышались невнятные возгласы и включенная на полную громкость музыка, звучащая из радиолы. Внутри, однако, был полнейший хаос.
Переезд назначили на следующий день, поэтому квартира напоминала багажный вагон. Сразу при входе, в кухне, громоздились огромные картонные коробки, в которых были сложены кастрюли, посуда и прочий хозяйственный скарб жиличек. Уже упакованные коробки пришлось раскрыть, чтобы достать из них все необходимое для празднования. Эти временно освобожденные кастрюли сейчас весело грелись в лучах синего солнца газовых конфорок. Какие-то незнакомые Елене женщины хлопотали у кастрюль, что-то подсыпая в них и постоянно помешивая ложками.
Сегодня гости, а прежде жильцы квартиры, сняли пальто и сразу разошлись в разные стороны. Елена направилась в «свою», ныне Татьянину, комнату.
Ефима ноги инстинктивно понесли в комнату его детства, где сейчас обитал Николай. Женька последовала за отцом. В комнате Николая сновали какие-то небритые личности в неряшливых, грязноватых свитерах или несвежих белых рубашках. Здесь же был накрыт общий стол, составленный из трех, взятых из других комнат. На месте из всей обстановки прошлого оставалась только давно остывшая белая кафельная печь в углу. Ефим подошел к ней и потер пальцем потускневшую от патины медную заслонку.
Елена, войдя в «свою», Татьянину комнату, с удивлением увидела стоящего посреди нее на стремянке Шурика. Таня поддерживала лестницу за ножки.
Шурик пытался снять с крюка бронзовую люстру, с трудом дотягиваясь до сказочно высокого, пятиметрового потолка. Стеклянный бутон покачивался на длинных цепях, как ложе спящей красавицы. Люстра тоже досталась Татьяне от Ясеневых. Потолки новостроек, куда переехали ее прежние владельцы, были слишком низки для старинного чуда. Но в детстве эта люстра была для Елены маленьким солнцем. Сейчас оно погасло окончательно. Елена вернулась в сегодняшний день. Оказывается, отношения Шурика и Татьяны после институтской вечеринки продолжаются! Помощь его при переезде оказалась весьма кстати для одинокой женщины.
— А где Ефим? — Татьяна повернулась к двери и наконец заметила подругу.
Но тут же, опережая ответ жены, в комнату вошел и сам Ефим, представился и громко поздоровался. На животе его прицепленная к ремню болталась видеокамера. Татьяна с трудом узнала в представительном, пополневшем мужчине бывшего соседа по квартире и друга детских игр юркого, непоседливого Фимку.
— Встреть я тебя на улице — никогда бы не узнала, — воскликнула Татьяна, — да и то сказать, семнадцать лет прошло с последней встречи!
— А ты все такая же, Танюша, красавица Земфира! — намекая на пушкинскую героиню, страстную цыганку, ввернул комплимент Ефим.
— Так я тебе и поверила, — подбегая к Ефиму, засмеялась Татьяна и протянула ему руку.
Ефим ловко поймал ее двумя руками и, склонив голову, прикоснулся губами к шелковистой коже ее молодых, не обремененных детскими стирками, ладоней.
— Ну и повадки у тебя, как у аристократа, — слегка удивилась Татьяна, не встречавшая в своем кругу обходительных мужчин. — Ты этикету в Иерусалиме обучился?
Елена равнодушно наблюдала за клоунадой, как она называла мужнины штучки. Роль джентльмена он любил играть всегда, еще до своей эмиграции из страны. Пожалуй, ее с самого начала их отношений больше всего раздражала в муже претенциозность поведения, пристрастие к внешним эффектам, подчеркнуто вычурным действиям и движениям. Она-то ясно видела, как не вяжутся «аристократические повадки» мужа с внутренним равнодушием к людям.
Однако женщины обычно восхищались его салонным поведением.
Ефим тем временем включил видеокамеру и, поворачиваясь на пятке, сделал круговой обзор комнаты. Неожиданно в кадре оказалась еще одна молодая женщина, которая только что вошла в комнату с молотком в руках и спросила у сестры, где плоскогубцы. Ею оказалась Неля.
— Узнаешь мою сестрицу, Фима? — спросила Татьяна, когда тот опустил камеру.
— Нелечка! Не может быть! — Удивление Ефима было искренним.
Когда семейство Дворкиных переезжало из квартиры, Неля была совсем девчушкой. Ефим даже помнил розовый шелковый бантик на ее макушке, который он иногда сдергивал шутки ради. И еще он помнил ее золотушный, в болячках, рот. Приучая двенадцатилетнего Ефима мыть руки, родители указывали ему, какими бывают последствия инфекций — болячки соседского ребенка. Зато теперь, в своей взрослой жизни, Ефим мыл руки неукоснительно не только в принятых случаях, но порой и без очевидной причины, удивляя этим окружающих.
Нелли Ефима не узнала и смотрела на него молча.
Целовать ручку, которая держала молоток, было неуместно, и Ефим отделался дежурным комплиментом:
— Нелечка, да ты превратилась в настоящую красавицу!
Тут же Ефим вспомнил, что после поездки в общественном транспорте еще не мыл руки, а скоро садиться за стол. Он извинился и направился в кухню. К его удивлению, раковина была прежняя, похожая на глубокий медно-красный чан. И кран над ней, как и десятилетия назад, по-прежнему подтекал. Ефим крутанул ручку, и из крана полилась вода. Вытекала вода его детства.
Гости успели проголодаться и уже расселись за столом. Ефим протиснулся к нему по узкому проходу.
Место рядом с Еленой было кем-то занято. Он скромно присел за угол стола. Недолгая тишина после первого тоста, нарушаемая лишь стуком вилок о тарелки, сменилась разноголосым гулом. Скоро малознакомые люди разделились на группки, в каждой из которых обсуждались свои интересы.
— Я, ребята, решил ничего с собой не тащить, — важно пояснял своим дворовым дружкам Николай, — на месте всем новым обзаведусь.
— Что, и мебель бросаешь, Колян? — удивлялся расточительности приятеля его друг, столяр ЖЭКа.
— Да, разве это мебель, к.., матери. — Николай ткнул ногой колченогий топчан, на котором сейчас сидел и который был его кроватью и диваном одновременно. Кажется, именно дружок-столяр и помог когда-то соорудить это чудо. — Куплю себе там мягкую кушетку с круглыми валиками. У мамани в деревне такая была. Как ты думаешь, есть сейчас в продаже такие кушетки?
— Сейчас все есть, — сухо сказал столяр, обиженный за неуважительное отношение к своему изделию, — была бы «капуста». Купишь у какой-нибудь бабки, их там в деревне много, божьих одуванчиков.
— Зачем Коляну бабка, там и молодуха с кушеточкой найдется на его долю, — возразил другой дружок, как и Николай, грузчик с почтамта.
Да, деньги у Николая теперь имелись. Получив доплату за свою комнату, он сразу разделил солидную пачку купюр на две неравные части. Одну, потолще, зашил в подкладку своего единственного, видавшего виды пальто. Эта заначка была на обзаведение на новом месте. Другая, меньшая часть, предназначенная для прощания с дружками, таяла на глазах. Но завтра — отъезд, и Николай надеялся сохранить заначку нераспечатанной.
Спустя час, когда торжество было в самом разгаре, Лена почувствовала невероятную скуку. Многие места за столом опустели. Гости выходили, заходили вновь, пересаживались на другой конец стола. Когда пластинка заканчивала свое кружение на штыре старенькой радиолы и музыка замолкала, на миг вырывались на свободу живые песни сидевших за столом.
Ефим подсел к жене:
— Помнишь, как мы в этой комнате играли? Вон там, в уголке, был мой столик.
Шум и разудалое веселье не располагало Елену к совместным воспоминаниям.
— Фима, — чуть касаясь его колена, прошептала Елена мужу на ухо, — может, поедем домой? У меня от этого содома голова раскалывается.
— А, что ты говоришь? — переспросил он, окончательно возвращаясь в настоящее.
— Поедем, говорю, домой, — повторила Лена.
Во всеобщем мельтешений уход Дворкиных вполне мог бы остаться незамеченным. Но Ефим посчитал неудобным не попрощаться с хозяевами.