— Скажи, Тийна, а как ты отнесешься к тому, что дядя Эльмар хочет стать тебе отцом?
О моем настоящем отце я и понятия не имела, он бросил маму еще до того, как я родилась, и даже его фотографии у нас не было. Но я представляла его себе совсем иным, чем дядя Эльмар. Мой отец должен был быть красивым, высоким и стройным молодым брюнетом, который мчится на мотоцикле, а на голове у него черный с золотом шлем… Так я фантазировала, и еще, что он наверняка разыскивает нас с мамой, но почему-то не находит и поэтому несчастен. Дядя Эльмар, похоже, был человеком добросердечным, но по внешности совсем обычным: светлые торчащие волосы, маленькие глазки, круглое лицо, широкие, почти угловатые плечи… Я ничего не имела против того, что он ходит к нам в гости, но что он может остаться у нас навсегда… Наша комната была и для двоих-то тесной. Но я знала, что, если мама что-то решила, переубеждать ее бесполезно.
— А где же он станет жить? — спросила я.
Дядя Эльмар рассмеялся.
— Как всегда до сих пор — у себя дома. И хочу перевезти туда тебя и твою маму. Ты когда-нибудь бывала в Майметса?
Наша «звездочка» когда-то ездила в Майметса встречаться с октябрятами тамошней школы, но меня в тот раз с собой не взяли, потому что моя нарядная блузка была слишком испачканной и мятой.
— Мой домишко в полутора километрах от школы — тебе как раз пробежка для здоровья каждое утро. Если надо будет, купим тебе велосипед. У меня несколько яблонь, кусты смородины и крыжовника. Скотины нет — я часто езжу в долгие поездки, и тогда о ней некому заботиться.
Это звучало почти такой же приманкой, как и приглашение Малле Хейнсаар. Все же предложение дяди Эльмара имело большое преимущество: он приглашает и меня, и маму!
— Разве вы живете совсем один?
— Лучше говори мне «ты». Один живу, да, уже два года. У меня была жена, но детей у нас не было. Жене стало скучно в деревне, и она оставила меня, живет теперь в Таллинне и снова замужем. Жизнь не всегда идет так, как планируешь сначала. Но я думаю, что вместе мы со всем справимся.
— Когда мы туда поедем?
— Видишь, Линда, — дядя Эльмар улыбнулся, — а ты говоришь, что у Тийны упрямый характер, как у кошки: держится за свой старый дом. Пожалуй, к осени перевезу вас, к началу занятий в школе будешь жить уже в новом доме. Но сначала вы все-таки должны посмотреть мою хижину, может быть, не понравится. Ведь дом в мешке не покупают.
И на другой день мы поехали в Майметса. Сад дяди Эльмара мне сильно понравился: тут были яблони, и ягодные кусты, и маленькая теплица, покрытая синтетической пленкой, кустики лука-резунца под одной из яблонь, и длинная грядка ревеня.
— Господи, до чего же заросли сорняками твои грядки! — удивилась мама, хотя у нас самих никогда не было ни одной грядки.
— Откуда у меня сейчас время пропалывать грядки, если каждую субботу приходится ездить свататься, — дядя Эльмар засмеялся. — Семена-то я все-таки посеял: видишь, здесь свекла, здесь морковь. А вон там, среди сорняков, салат, сказали, должен быть хороший, курчавый сорт. Там клубничный ревень — очень сочный сорт. Попробуйте, если не верите.
Когда мы осмотрели и дом («Весьма красиво, только немного пыльно», — заметила мама), дядя Эльмар сказал, что та маленькая комнатенка, где есть только кушетка и книжная полка, будет моей, и у меня не осталось ни малейших сомнений: конечно, переселимся сюда! Хотя на полке было не так уж много книг, но все они, похоже, были незнакомыми — хватит чтения на целое лето!
Дня через два я пошла выписываться из Карилаской школы. В учительской была только учительница Саар. Она выслушала мой рассказ, позвякивая ключами, нашла в большом шкафу мою метрику, сделала какую-то запись в большую книгу и затем еще написала что-то на листке бумаги, к которому прижала школьную печать. Положив этот листок в конверт и заклеив его, она сказала:
— Этот конверт вместе с метрикой отнесешь в новую школу, в нем твоя характеристика. Будь счастлива в новой школе. И приезжай нас навещать, ладно?
Вещей у нас было немного, и, готовясь к переезду, паковать особенно ничего не требовалось, а вся наша поклажа свободно уместилась в кузове грузовика. Прощаться было не с кем. Идти к одноклассницам с пожеланием счастливо оставаться было не с руки — это могло показаться заносчивостью. Правда, разок я засомневалась, не сходить ли попрощаться с Малле Хейнсаар, но не знала, что следовало бы ей сказать. Только с тетей Альмой мы попрощались торжественно. Мама подарила ей наш бак, украшенный цветами, и сказала: «У нас на новом месте водопровод, бак там не очень потребуется». Я подарила старушке свою книжку «Тимбу-Лимбу», буквы тетя Альма видела уже плохо, но ей очень нравилось рассматривать картинки. И тетя Альма подарила мне на прощание белый носовой платок, обшитый кружевом, и серебряную ложку. На обеих вещах стояли инициалы «А. Б.», что означало — Альма Бергман.
— Когда вырастешь, отдай выгравировать свои инициалы на ложке. А можешь и так оставить. На память. Кто же еще обо мне вспомнит, если все мои родственники и близкие уже в земле, — сказала тетя Альма и вытерла уголки прослезившихся глаз.
Волли, Меэта и другие несколько раз приходили беспокоить нас перед отъездом. Они требовали, чтобы мама устроила им «отвальную». Ночью, накануне переезда, они устроили у нас под окном шумный кошачий концерт, и кто-то из них бросил камнем в окно, но мама только усмехнулась: «Нет у меня о них хороших воспоминаний. Что с воза упало, то пропало!»
Я-то все время думала о новом доме, но в первое утро, проснувшись в своей комнате, не поняла, где нахожусь. Сквозь желтые гардины солнце светило ярче, чем на дворе, в широком солнечном луче танцевали золотистые пылинки… Такую спокойную и чистую пыль я до сих пор видела только в библиотеке. На мне была новехонькая голубая ночная рубашка. Все было удивительно чистым и радостным, а впереди был солнечный летний день. Под ногами, спущенными мною с постели, оказалась гладкая, шелковистая барсучья шкура. Казалось, что я вступаю в новую жизнь совершенно новой девочкой, которая никогда и не слыхала прозвищ Горемыка и Водка-Тийна. Наверное, той весной пролетела надо мной желтая бабочка: о прошлом лете у меня остались только золотистые воспоминания. Золотистые солнечные зайчики на стене комнаты. Золотистый хрустящий пирог. Золотистые лютики на пустыре за домом. Золотистая полоска света на озере Лауси, которое обнаружилось за лесом. Желтая дача художников на берегу озера. Золотистые, как одуванчики, головы маленьких Крыыт и Кярт…
Занятий было предостаточно, огорчений же никаких. Сначала мама была несколько недель дома, затем пошла на работу в Майметсский коровник. Мы вместе готовили еду, играли в шашки и в «уголки», пропалывали грядки. Я ходила на лесную поляну собирать цветы с большой липы. Я не знала, какова в Майметсской школе норма сбора лекарственных растений, поэтому собрала липового цвета безумно много. Вечерами мы сушили принесенное мною на остывающей плите, и весь дом наполнялся сладким запахом меда.
Однажды, когда я нашла новую большую липу и с большим трудом взобралась на нее, услышала внизу, под деревом, голоса каких-то малышей:
— Смотли, Кялт, гномик!
— Не вли, гномиков не бывает, бывает только Дед Молоз!
— Кялт, а мосет, это Дюймовочка?
— Клыыт, смотли, она севелится! Лазве Дюймовочки севелятся?
— Конесно, севелятся, иначе они не могут вылечивать ласточек!
Я собирала липовый цвет в целлофановую сумку и сдерживала смех. Наверное, я казалась им снизу маленькой, словно гномик или Дюймовочка!
— Слусай, Клыыт, давай поймаем ее и плилучим! — сказала одна из малышек.
— А Дюймовочки не кусаются? — колебалась другая.
— Не кусаются, — сказала первая. — А то бы она и клота укусила.
Сумка еще не была полна, но мне хотелось посмотреть на маленьких укротительниц Дюймовочки вблизи, поэтому я полезла вниз.
— Смотли, она усе спускается.
— Куда мы ее денем?
— Полосим в мою сляпу.
— Нет, в калман моего фалтучка!
Пока малышки спорили, я спустилась на самую нижнюю ветку, спрыгнула оттуда на траву под деревом и оказалась прямо перед малышками.
— Здравствуйте! Вы кто такие?
— Здлавствуйте! — ответили они в один голос. — Мы — близнецы. А ты кто?
— Я сама по себе.
Малышки были в замешательстве. Все же одна из них спросила:
— Почему ты такая больсая? Дюймовочка делена быть маленькой.
— А я и не Дюймовочка. Меня зовут Тийна. Я живу там, за лесом.
— Мы сивем на берегу озела и на Ялвеотса теэ. Зимой сивем в Ялвеотса, а летом тут. И нам четыле годика, — объясняли близнецы по очереди. — Я — Клыыт, а она — Кялт. Мы ходим к логопеду.
— Кто это — логопед?
— Это такая тетя, котолая учит, что надо говолить не Кялт, а Кялт, — объяснила одна из малышек. — И еще она говолит, что Калл у Клалы уклал калалы.
Я сообразила, что девочки ходят к специальному врачу, который учит их выговаривать «р», и что зовут их Кярт и Крыыт.
— Кто из вас Кярт, а кто — Крыыт? — спросила я, испытывая даже неловкость, что умею выговаривать «р».
— Я — Кялт. Потому что у меня лодинка под ухом.
Действительно, у Кярт чуть ниже мочки уха было довольно большое родимое пятно. Без него девочки были бы до неузнаваемости одинаковы.
— Откуда ты сюда плисла? — спросила Кярт.
— Из Карилы. И меня зовут Тийна Киркаль.
— Из Калилы? — изумилась Крыыт. — Тийна Кирикаль! А Кирикаль это твое имя или фамилия?
— Киркаль — это фамилия. Скажи еще «Киркаль»! Кярт, скажи ты тоже.
Кярт пожала плечами.
— Киркаль, — произнесла Кярт, четко выговорив «р». — Но что это значит?
— Это значит, что мою маму, когда она еще была малюткой, нашли возле кирки.
— А что такое кир-ка?
— Ну это… такой большой дом с башней, на которой крест. Скажите еще: кирка!
— Кирка! — сказали двойняшки дружно.
— Теперь вы умеете произносить «р»! — обрадовалась я.