Может, если ей поддакивать, она быстрей выдохнется и замолчит?
– Да, Матушка, – сказал Угву.
– Я знаю, как много трудился мой сын, чтобы выбиться в люди. Не должны пропасть его труды из-за распутной девки!
– Нет, Матушка.
– Неважно, откуда родом будет избранница моего сына. Я не из тех матерей, которые подыскивают сыновьям жен только в родной деревне. Но я не хочу, чтобы он женился на женщине-вава, или имо, или аро, – у всех у них такой чудной говор, что и не скажешь, что все мы один народ, игбо.
– Да, Матушка.
– Я не позволю этой ведьме им командовать. Ничего у нее не выйдет. Как приеду домой, спрошу совета у дибии Нвафора Агбада, его снадобья славятся в наших краях.
Угву замер. Он знал немало историй о том, как люди обращались к дибии. Бесплодная первая жена запечатала чрево второй жене; одна женщина довела богатого сына соседки до сумасшествия; один человек убил брата из-за клочка земли. А вдруг мать Хозяина сделает Оланну бесплодной или покалечит, а то и вовсе убьет?
– Я сейчас, Матушка! Хозяин просил меня сбегать в киоск.
Не дожидаясь ответа, Угву улизнул через заднюю дверь. Надо предупредить Хозяина! У Хозяина на работе Угву был лишь однажды – они заезжали туда на минутку с Оланной на ее машине, – но был уверен, что не заблудится. Это рядом с зоопарком, а в зоопарк они недавно ходили с классом – гуськом, во главе с миссис Огуике, а Угву, самый высокий в классе, замыкал шествие.
На углу Мбанефо-стрит навстречу ему выехала машина Хозяина и остановилась.
– Разве это дорога на рынок, друг мой? – спросил Хозяин.
– Нет, сэр. Я шел к вам на работу.
– Моя мама приехала?
– Да, сэр. У нас беда, сэр.
– Что за беда?
Угву рассказал Хозяину обо всем, что случилось, вкратце передав слова обеих женщин, а напоследок оставил самое страшное:
– Матушка обещала пойти к дибии, сэр.
– Вздор, – отмахнулся Хозяин. – Садись в машину, поехали домой.
Страшнее всего было, что Хозяин ничуть не испугался, не понимал опасности, и Угву добавил:
– Все очень плохо, сэр. Совсем плохо. Матушка чуть не ударила хозяйку.
– Что? Ударила Оланну? – ужаснулся Хозяин.
– Нет, сэр. – Пожалуй, он перегнул палку. – Но еще чуть-чуть – и ударила бы.
Хозяин успокоился.
– Она всегда была взбалмошная, это не новость, – сказал он по-английски, качая головой. – Садись, поехали.
Угву не хотелось садиться в машину. Надо, чтобы Хозяин повернул и отправился прямо на квартиру к Оланне. В жизни Хозяина был порядок, и нельзя, чтобы мать его нарушила: первым делом Хозяин должен успокоить Оланну.
– Садись, – повторил Хозяин и потянулся через переднее сиденье, проверяя, открыта ли дверь.
– Но, сэр, я думал, вы поедете к хозяйке.
– Садись, жалкий неуч!
Угву открыл дверь, залез в машину, и Хозяин повернул в сторону Одим-стрит.
5
Прежде чем открыть дверь, Оланна долго смотрела на Оденигбо сквозь стекло. Впуская его, она задержала дыхание, намеренно отказывая себе в удовольствии, что всегда доставлял ей аромат его одеколона «Олд Спайс». Он был в белых теннисных шортах – Оланна иногда поддразнивала, что они слишком тесные.
– Я говорил с мамой, а то приехал бы раньше. – Оденигбо прижался губами к ее губам и, отстранившись, вопросительно кивнул на ее поношенную блузу: – Ты что, не идешь в клуб?
– Я готовлю. Мне пришлось уйти из… твоего дома.
– Ну и напрасно, нкем. Пускай себе бушует, не все ли равно? – Оденигбо положил на стол журнал «Драм» и зашагал взад-вперед по комнате. – Я решил поговорить с доктором Окоро о забастовке рабочих. Безобразие, что Балева и его шайка с ходу отметают их требования. Просто безобразие! Нужна наша поддержка. Нельзя стоять в стороне.
– Твоя мать закатила скандал.
– Ты злишься? – недоуменно спросил Оденигбо. Он сел в кресло, и Оланна впервые заметила, как пусто в ее квартире, как неуютно. Все ее вещи – в доме Оденигбо, все ее любимые книги – на полках в его кабинете. – Нкем, вот уж не думал, что ты примешь маму так близко к сердцу. Она не ведает, что творит, – темная деревенская женщина. Ищет себе место в новом мире, а ее знания и умения больше подходят для старого.
Оденигбо встал и протянул руки к Оланне, но она отстранилась и пошла на кухню.
– Ты никогда не говорил со мной о маме. И ни разу не позвал меня с собой к ней в Аббу.
– Да брось ты, нкем. Не так уж часто я к ней езжу, а в прошлый раз звал тебя, но ты собиралась в Лагос.
Оланна подошла к плите и принялась водить по ней мочалкой, стоя к Оденигбо спиной. Ей казалось, она предала и его, и себя, позволив матери Оденигбо причинить ей боль. Надо быть выше, выбросить из головы бред деревенской старухи; хватит жалеть, что промолчала, хватит прокручивать в голове, как надо было ответить. И все-таки на душе было гнусно, особенно из-за Оденигбо, – похоже, он ждал от нее большего великодушия. Наверняка он теперь считает ее вздорной, мелочно-обидчивой и, хуже того, может оказаться прав. Оланна всегда готова была допустить его правоту. Мелькнула нелепая мысль порвать с ним, но тут же на смену пришла мысль более здравая: любить, не цепляясь за него. Слишком уж она за него держится – из-за этого он невольно обретает над ней власть. Рядом с ним Оланне часто казалось, что у нее нет выбора.
– Что приготовила? – спросил Оденигбо.
– Рис. – Оланна сполоснула мочалку и убрала на место. – Ты же собирался на теннис.
– Я хотел пойти с тобой.
– Мне не до тенниса. – Оланна повернулась к нему: – По-твоему, если твоя мама из деревни, значит, ей все прощается? Мои деревенские знакомые так себя не ведут.
– Нкем, вся мамина жизнь – в Аббе. Ты представляешь, какое это захолустье? Разумеется, она боится образованной женщины, с которой живет сын. Разумеется, считает тебя ведьмой. Иного объяснения ей не понять. Настоящая трагедия нашего постколониального общества не в том, что у большинства людей не спросили, хотят ли они жить в новом мире, а в том, что их не научили бороться за свои права в нем.
– Ты говорил с ней об этом?
– А что толку? Слушай-ка, я хочу застать в клубе доктора Окоро. Вернусь, и поговорим. Я ночую здесь.
Оланна, не ответив, стала мыть руки. Мог бы позвать ее домой и поговорить с матерью при ней, ради нее. А он, как нашкодивший мальчишка, прячется от матери.
– Нет, – отрезала Оланна.
– Что?
– Нет, я сказала. – Она пошла в гостиную, забыв вытереть руки. Квартира стала вдруг тесной.
– Да что с тобой, Оланна?
Оланна мотнула головой. Пусть даже не пытается внушить ей, будто с ней что-то не так. Она вправе обижаться, вправе не мириться с унижением в угоду показной широте взглядов. И она будет отстаивать свое право.
– Иди. – Оланна указала на дверь: – Иди играй в свой теннис и не возвращайся.
Оденигбо вышел, хлопнув дверью. Они еще ни разу не ссорились; с другими он бывал нетерпим, с ней же – никогда. Или он просто не принимал всерьез ее суждений? Голова шла кругом. Оланна села одна за голый обеденный стол – даже ее подставки под тарелки и те остались у Оденигбо – и принялась за рис. Он получился пресным, ничего общего с шедеврами Угву. Она включила радио. Выключила. И собралась к соседке Эдне Уэйлер – ей уже давно хотелось поближе познакомиться с миловидной чернокожей американкой, что приносила ей накрытые салфетками тарелки с американским печеньем. Но на пороге передумала и никуда не пошла. Оставив на кухне недоеденный рис, Оланна прошлась по квартире, бралась за старые газеты, откладывала. В конце концов сняла трубку телефона и дождалась ответа телефонистки.
– Называйте номер, быстро, у меня дел по горло, – прогнусила та лениво.
Оланна привыкла к грубости операторов, но со столь откровенным хамством столкнулась впервые.
– Haba[51], будете меня задерживать – прерву связь, – рявкнула телефонистка.
Оланна со вздохом продиктовала номер Кайнене.
Кайнене ответила сонным голосом:
– Оланна? Что-нибудь случилось?
Родная сестра думает, что раз она звонит, значит, что-то стряслось.
– Нет, ничего. Просто хотела сказать kedu, узнать, как дела.
– А я испугалась. – Кайнене зевнула. – Как Нсукка? Как твой бунтарь?
– У Оденигбо все хорошо. В Нсукке тоже.
– Ричард, похоже, без ума от Нсукки. И от твоего любовника.
– Приезжай в гости.
– Нам с Ричардом удобней видеться в Порт-Хар-корте. Конура, в которой его там поселили, для нас тесновата.
Оланна хотела возразить, что она имела в виду другое – приезжай к нам с Оденигбо. Но Кайнене, конечно, и так догадалась, только предпочла сделать вид, что не поняла.
– Я в следующем месяце еду в Лондон, – сказала Оланна. – Поедешь со мной?
– У меня дел невпроворот. В отпуск пока рановато.
– Почему мы больше не разговариваем, Кайнене?
– Нашла что спросить.
Вопрос позабавил Кайнене, и Оланна представила ее насмешливую полуулыбку.
– Просто хочу понять, почему мы перестали разговаривать, – повторила Оланна. Кайнене не ответила. В трубке что-то пискнуло. Обе молчали так долго, что Оланне пришлось извиниться. – Не стану тебя задерживать, – проговорила она.
– Придешь на будущей неделе к папе на ужин? – поинтересовалась Кайнене.
– Нет.
– Так я и думала. Чересчур пышно для тебя и твоего скромняги-революционера?
– Не стану тебя задерживать, – повторила Оланна. Собралась назвать телефонистке мамин номер, но передумала и уронила трубку на рычаг. Хотелось опереться на кого-то или быть как те, кому не нужна опора. Как Кайнене. Оланна потянула телефонный провод, пытаясь распутать.
Установить в квартире телефон ее уговорили родители, пропустив мимо ушей, что она собирается жить с Оденигбо. Оланна возражала, но слабо; с тем же вялым «нет» принимала она и частые переводы денег на свой счет в банке, и новую «импалу» с мягкой обивкой.
Оланна назвала телефонистке номер Мухаммеда в Кано, хоть и знала, что Мухаммед за границей; все тот же голос прогнусил: «У вас сегодня слишком много звонков». Трубку никто не брал, но Оланна долго слушала гудки. Потом опустилась на холодный пол и прижалась лицом к стене, чтобы свет не резал глаза.