– Однажды я плюнула в папин стакан с водой, – неожиданно сказала Кайнене. – Без всякой причины. Просто так. Мне было четырнадцать. Если бы он выпил, я была бы страшно рада, но Оланна, конечно, поскакала менять воду. – Кайнене вытянулась рядом с Ричардом. – Твоя очередь. Расскажи о своем самом гадком поступке.
Было приятно касаться ее гладкой прохладной кожи. Было приятно, что она так легко отменила вечер с майором Маду.
– Делать гадости у меня не хватало пороху, – сознался он.
– Ну тогда просто расскажи что-нибудь.
Ричард хотел рассказать ей о том дне в Уэнтноре, когда он спрятался от Молли и впервые ощутил себя хозяином своей судьбы. Но передумал и стал вспоминать родителей – как они общались, не отрывая друг от друга глаз, как забывали о его днях рождения, а спустя несколько недель просили Молли испечь праздничный торт и написать кремом: «С прошедшим днем рождения!» Он появился на свет случайно, и растили его как попало. Не оттого, что не любили, скорее, порой забывали, что любят, настолько были поглощены друг другом – Ричард это понимал даже ребенком. Кайнене насмешливо подняла брови, будто не видела смысла в его рассуждениях, и Ричард не решился признаться в своем страхе, что он любит ее слишком сильно.
2. Книга: Мир молчал, когда мы умирали
Он пишет о британском офицере и дельце Тобмэне Голди, как тот обманом, насилием и убийством прибрал к рукам торговлю пальмовым маслом, а на берлинской конференции 1884 года, когда европейские страны делили Африку, добился того, что Британия отбила у Франции два протектората по берегам Нигера – Север и Юг.
Британцам был милее Север. Жаркий сухой климат пришелся им по вкусу; хауса-фулани с тонкими чертами лица, в отличие от негроидов-южан, были мусульманами, то есть достаточно цивилизованными для туземцев, и жили феодальным строем, а потому как нельзя лучше подходили для косвенного управления. Эмиры собирали для Британии налоги, а британцы не подпускали близко христианских миссионеров.
А влажный Юг кишел москитами, язычниками и несхожими меж собой племенами. Юго-Запад населяли в основном йоруба. На Юго-Востоке небольшими сообществами-республиками жили игбо, народ гордый и несговорчивый. Поскольку у игбо не хватило благоразумия обзавестись царями, британцы управляли ими через назначенных вождей – косвенное управление дешевле обходилось британской короне. На Юг миссионеров пускали, дабы усмирить язычников; христианство и просвещение, принесенные ими, процветали. В 1914 году генерал-губернатор объединил Север и Юг, а его жена придумала для новой страны название. Так родилась Нигерия.
Часть втораяКонец шестидесятых
7
Угву лежал на циновке в хижине матери, глядя на раздавленного паука, темным пятном расплывшегося по красной глинобитной стене. Анулика отмеряла стаканом жареную укву[55], и в комнате стоял острый хлебный дух. Она без умолку трещала, так что у Угву даже голова разболелась. Он погостил дома всего неделю, а сейчас ему казалось, что он здесь уже очень давно, – наверное, из-за того, что в животе постоянно бурчало, ведь кроме фруктов и орехов он ничего в рот не брал. Мамину стряпню есть невозможно: овощи пережаренные, кукурузная каша с комками, суп жидкий, а ямс жесткий, потому что варят его без капли масла. Скорей бы вернуться в Нсукку и там поесть как следует.
– Хочу сына-первенца, чтобы утвердиться в семье Оньеки, – говорила Анулика.
Она полезла на чердак за мешком, и Угву вновь обратил внимание, как подозрительно налилось ее тело: грудь распирает рубашку, а круглый зад так и виляет при каждом шаге. Оньека с ней спал, это уж точно. Представить мерзко, что какой-то урод прикасался к его сестре. В прошлый приезд шли разговоры о женихах, но Анулика отзывалась об Оньеке совершенно равнодушно, и Угву не ожидал, что она так охотно согласится за него выйти. Даже у родителей только и разговоров, что об Оньеке: и работа у парня хорошая – механик в городе, и велосипед есть, и человек он порядочный. Можно подумать, он им уже родня. И хоть бы кто словом обмолвился, что он коротышка, а зубы острые, как у крысы.
– Знаешь, у Онунны из дома Эзеугву первой родилась девочка, и родные ее мужа пошли к дибии узнать почему! Конечно, родные Оньеки ни за что так со мной не поступят, у них духу не хватит, но я все равно хочу мальчика, – не умолкала Анулика.
Угву сел на циновке:
– Все Оньека да Оньека, слушать тошно. Когда он вчера заходил, я кое-что заметил. Ему бы мыться почаще, от него несет тухлыми бобами.
– От тебя от самого несет! – Анулика высыпала укву в мешок и завязала. – Готово. Иди скорей, а то опоздаешь.
Угву вышел во двор. Мать что-то толкла в ступке, а отец, сгорбившись, точил о камень нож, высекая крохотные искры.
– Анулика хорошо упаковала укву? – спросила мать.
– Да. – Угву поднял мешок.
– Привет хозяевам. Не забудь поблагодарить их за подарки.
– Ладно, мама. – Угву подошел и обнял ее. – Ну, будь здорова. Привет Чиоке, когда вернется.
Отец выпрямился, вытер нож о ладонь и протянул руку:
– В добрый час, ije oma[56]. Мы дадим знать, когда родители Оньеки соберутся к нам с пальмовым вином. Думаю, через несколько месяцев.
– Да, папа. – Угву постоял еще, пока братишки-сестренки, родные и двоюродные – младшие голышом, старшие в рубашках на вырост, – прощались и просили гостинцев на следующий раз: «Привези хлеба! Мяса! Жареной рыбы! Арахиса!»
Анулика проводила его. Возле шоссе он увидел Ннесиначи и тотчас узнал, хотя прошло уже четыре года с тех пор, как та уехала в Кано учиться ремеслу.
– Анулика! Угву? Неужели ты? – Голос у Ннесиначи был прежний, с хрипотцой, но она стала выше ростом, а кожа потемнела под жарким солнцем Севера.
Они обнялись, Ннесиначи крепко прижалась к нему.
– Тебя не узнать, ты так изменилась… – Угву терялся в догадках: неужели она неслучайно к нему прижалась?
– Я приехала вчера с братьями. – Ннесиначи улыбалась ему тепло, как никогда прежде. Брови ее были выщипаны и подведены, одна чуть шире другой. Ннесиначи повернулась к Анулике: – Анули, я как раз шла к тебе. Ходят слухи, что ты собралась замуж!
– И до меня, сестричка, дошли слухи, что я собралась замуж!
Обе рассмеялись.
– Возвращаешься в Нсукку? – спросила Угву Ннесиначи.
– Да, но скоро опять приеду, к Анулике на свадьбу.
– Счастливого пути. – Ннесиначи заглянула ему в глаза, коротко и смело, и зашагала дальше.
Угву понял, что ему не почудилось: она и вправду прильнула к нему. У него подогнулись коленки. Хотелось посмотреть, не обернется ли она, но он удержался.
– Видно, на Севере у нее открылись глаза. Жениться вам нельзя, так что бери что предлагает. И торопись, пока не поздно, а то выскочит замуж – и все, – сказала Анулика.
– Ты заметила?
– Спрашиваешь. Я ж не овца безмозглая.
Угву с прищуром глянул на нее:
– Оньека тебя трогал?
– Трогал, а как же.
Угву и так знал почти наверняка, что Анулика спала с Оньекой, и все-таки огорчился. Когда Чиньере, соседская служанка, стала лазить через живую изгородь к нему во флигель, чтобы перепихнуться в темноте, он все обговорил с Ануликой в очередной свой визит домой. А о самой Анулике речь не шла никогда: Угву считал, что обсуждать нечего. Анулика пошла вперед, Угву лениво поплелся следом, потом молча нагнал ее, и они зашагали рядом, легко ступая по траве, где в детстве ловили кузнечиков.
– Есть-то как хочется… – сказал Угву.
– Мама сварила ямс, а ты не притронулся.
– Мы его варим с маслом.
– «Мы его варим с ма-аслом»! Надо же, как заговорил! Что станешь делать, когда тебя отправят обратно в деревню? Где возьмешь ма-асло, чтобы варить ямс?
– Меня не отправят в деревню.
Анулика посмотрела на него искоса, сверху вниз:
– Глупый, забыл, откуда родом, мнишь себя Большим Человеком?
Угву застал Хозяина в гостиной.
– Как твои родные? – спросил тот.
– Все здоровы, сэр. Передают привет.
– Вот и хорошо.
– Моя сестра Анулика выходит замуж.
– Ясно. – Хозяин сосредоточенно настраивал радио.
Из ванной неслась песенка Оланны и Малышки:
Падает, падает Лондонский мост,
Лондонский мост, Лондонский мост.
Падает, падает Лондонский мост,
Моя прекрасная леди.
Малышка пела тоненьким, неокрепшим голоском, и вместо «Лондон» у нее выходило «дон-дон». Дверь в ванную была нараспашку.
– Добрый вечер, мэм, – поздоровался Угву.
– Угву! А я и не слышала, как ты зашел! – Оланна купала Малышку, нагнувшись над ванной. – С приездом, нно. Дома все здоровы?
– Да, мэм. Шлют привет. Мама передает большое спасибо за покрывала.
– Как ее нога?
– Уже не болит. Она передала для вас укву.
– Ну и ну! Будто знала, чего мне сейчас не хватает. – Оланна повернулась и оглядела Угву, руки у нее были в мыльной пене. – Ты поздоровел. Вон какие щеки наел!
– Да, мэм, – согласился Угву, хоть это была неправда. Дома он всегда худел.
– Угву! – позвала Малышка. – Угву, иди сюда! – В руке она сжимала пластмассовую уточку-пищалку.
– Сначала искупаемся, Малышка, потом поздороваешься с Угву, – сказала Оланна.
– Анулика выходит замуж, мэм. Отец просил передать вам с Хозяином. День свадьбы еще не назначили, но будут очень рады вас видеть.
– Анулика? Она же совсем еще девочка. Лет шестнадцать-семнадцать, да?
– Ее ровесницы уже выходят замуж.
Оланна вновь склонилась над ванной.
– Приедем, конечно.
– Угву! – опять позвала Малышка.
– Разогреть Малышке кашу, мэм?
– Да. И молоко, пожалуйста.
– Хорошо, мэм.
Постояв еще минутку, он, по обычаю, спросит, как прошла неделя без него, а Оланна расскажет, кто из друзей приходил, кто что принес, доели ли рагу, что он оставил в морозилке.