– Неважно, что снаружи, – говорила Аризе, – но внутри она должна быть в тебя. Пусть будет такой же умницей и знает книжную премудрость.
– Она? А вдруг он?
– Нет, это девочка, вот увидишь. Ннакванзе говорит, у нас будет сын, похожий на него, а я уверена: Бог не допустит, чтобы у моего ребенка было лицо как блюдце! Так ему и говорю.
Оланна засмеялась. Аризе встала, открыла эмалированную шкатулку и достала пачку денег:
– Сестрица Кайнене на прошлой неделе прислала. Ребенку на подарки.
– Спасибо ей, – сказала Оланна сухо, зная, что Аризе за ней наблюдает.
– Вам с сестрицей Кайнене надо поговорить. Что было, то было.
– Как поговоришь, если с тобой не желают разговаривать? – Оланне хотелось сменить тему, как всегда, когда речь заходила о Кайнене. – Пусть Малышка поздоровается с тетей Ифекой. – Не дав Аризе шанса раскрыть рот, она выбежала во двор.
Малышка вся перепачкалась в песке; Оланна умыла ее и вывела на улицу. Дядя Мбези еще не вернулся с рынка, и Оланна с Малышкой на коленях присела на скамейку возле киоска тети Ифеки. С визгом носились дети под деревом кука, где-то громко играл граммофон; вдруг мужчины, стоявшие кучкой у ворот, стали подпевать, смеясь и толкая друг друга. Засмеялась и тетя Ифе-ка, захлопала в ладоши.
– Над чем смеетесь? – спросила Оланна.
– Над песней Рекса Лоусона, – сказала тетя Ифека.
– Что в ней смешного?
– В припеве он козлом блеет: «Мме-мме-мме». Совсем как Сардауна, когда просил пощады. Когда солдаты целились в его дом из миномета, он спрятался за спинами жен и заблеял: «Мме-мме-мме, пожалуйста, не убивайте меня, мме-мме-мме!»
Тетя Ифека опять засмеялась, а с ней и Малышка, хоть ничего и не поняла.
– Ясно.
Оланна вспомнила об Оконджи: быть может, и о нем говорят, что перед смертью он блеял козлом? Она отвернулась. На другой стороне улицы бегала наперегонки детвора, катая автомобильные шины. Вдалеке начинался небольшой смерч, поднимались в воздух белесые облачка пыли.
– Сардауна был ajo mmadu, злой человек, – сказала тетя Ифека. – Он нас ненавидел. Ненавидел всякого, кто не снимал перед ним обувь и не кланялся ему. Разве не он запрещал нашим детям ходить в школы?
– Незачем было его убивать, – тихо возразила Оланна. – Посадили бы в тюрьму, и довольно.
Тетя Ифека фыркнула:
– В какую такую тюрьму? Здесь, в Нигерии, где он всем заправлял? – Она встала, чтобы запереть киоск. – Пойдем в дом, найду Малышке чего-нибудь поесть.
Все та же песня Рекса Лоусона играла дома у Аризе, когда Оланна вернулась. Ннакванзе тоже хохотал над ней от души. Два передних резца у него были огромные, и, когда он смеялся, казалось, что зубов у него во рту слишком много.
– Мме-мме-мме! – дурачился Ннакванзе. – Будто козла режут – мме-мме-мме!
– Не смешно, – нахмурилась Оланна.
– Еще как смешно, сестренка, – сказала Аризе. – Ты начиталась своих умных книг и совсем разучилась смеяться.
Ннакванзе сидел на полу возле ног Аризе и поглаживал ей живот. Он беспокоился куда меньше Аризе, что та не беременела первые три года брака. А когда к ним зачастила его мать и каждый раз, тыча в живот Аризе, умоляла признаться, сколько абортов та сделала до свадьбы, Ннакванзе велел ей больше не приходить. Запретил он и приносить для Аризе горькие вонючие настои. Теперь, когда Аризе ждала ребенка, он работал на железной дороге сверхурочно и просил Аризе брать поменьше заказов на шитье.
Ннакванзе продолжал напевать и смеяться: «Будто козла режут – мме-мме-мме!»
Оланна поднялась и зябко поежилась от пронизывающего ночного ветра.
– Ари, шла бы ты спать, надо отдохнуть перед Лагосом.
Ннакванзе хотел помочь Аризе подняться, но та отмахнулась:
– Не надо со мной как с больной. Я беременная, только и всего.
Оланна была довольна, что дома в Лагосе никого не будет. Отец позвонил и предупредил, что они едут за границу. Видно, решил переждать, пока все успокоится, опасаясь за свои проценты с продаж, роскошные приемы и связи, – но ни он, ни мать не признались. Просто сказали, что едут в отпуск. У них было принято многое обходить молчанием – точно так же родители не замечали, что Оланна и Кайнене больше не разговаривают и Оланна приезжает домой только в отсутствие Кайнене.
В такси по дороге из аэропорта Аризе учила Малышку песенке, а Оланна смотрела, как за окном проносится Лагос: потоки машин, ржавые автобусы, толпы усталых людей на остановках, зазывалы, нищие на плоских деревянных каталках, уличные торговцы в лохмотьях – суют подносы прохожим, которым покупать не на что или нет охоты.
Таксист затормозил перед домом родителей, обнесенным стеной, глянул на высокие ворота.
– Министр, которого убили, жил где-то рядом? – спросил он.
Оланна, сделав вид, что не слышит, обратилась к Малышке:
– Смотри, что с твоим платьем! Бегом в дом, переодеваться!
Чуть позже Ибекие, шофер матери, отвез их в супермаркет «Кингсвэй». Там пахло свежей краской. Аризе прохаживалась по рядам, выбирала приданое для девочки: одежду, розовую коляску, пластмассовую куклу с голубыми глазами.
– В торговых центрах всегда такая чистота, сестричка, – смеялась она. – Ни пылинки!
Оланна взяла с полки белое платьице с розовыми кружевами:
– Какая прелесть!
– Дороговато, – нахмурилась Аризе.
– Тебя не спрашивают.
Малышка достала с нижней полки куклу, перевернула вниз головой, кукла пискнула.
– Нельзя, Малышка. – Оланна вернула куклу на место.
Походив еще немного по магазину, они отправились на рынок Яба, чтобы Аризе выбрала себе ткани. На Те-джуошо-роуд толпился народ: взрослые и дети сбивались кучками вокруг кипящих котлов с едой, женщины жарили в закопченных сковородах кукурузу и бананы, мужчины в расстегнутых рубахах кидали мешки в грузовики с мудрыми изречениями на бортах, написанными от руки краской: «Ничто не вечно» или «Всевышнему виднее». Ибекие поставил машину рядом с газетными киосками. Оланна посмотрела на людей, читавших «Дейли тайме», – и задохнулась от гордости. Наверняка читали статью Оденигбо, несомненно, лучшую в номере. Оланна сама ее правила, убирала пышные фразы, чтобы сделать понятней основную мысль: лишь унитарное правительство способно свести на нет межрегиональную рознь.
Взяв за руку Малышку, Оланна двинулась мимо уличных торговцев под зонтами, с аккуратно разложенными на эмалированных подносах батарейками, навесными замками, сигаретами. Главный вход на рынок странно обезлюдел. Впереди Оланна заметила толпу. В гуще народа стоял человек в линялой майке, а двое других поочередно били его по щекам, хлестко, наотмашь. «Почему? Почему не сознаешься?» Тот смотрел на них пустым взглядом, при каждом ударе мотая головой. Аризе застыла на месте.
В толпе кто-то крикнул:
– Мы считаем игбо! Выходите и сознавайтесь! Кто здесь игбо?
Аризе шепнула Оланне: «Молчи!» – а сама громко затараторила на йоруба и повернула назад, к выходу, увлекая за собой Оланну с Малышкой. На них не обращали внимания. Рядом били по затылку еще одного мужчину в рубашке с коротким рукавом: «Ты ведь игбо! Не отпирайся! Сознайся!»
Малышка заплакала, Оланна взяла девочку на руки. Они с Аризе шли молча и заговорили только в машине. Ибекие уже развернулся и без конца поглядывал в зеркало заднего вида.
– Я видел, как люди бежали, – сказал он.
– Что происходит? – спросила Оланна.
Аризе пожала плечами:
– Говорят, после переворота то же самое творится в Кадуне и в Зарии. Ходят по улицам и нападают на игбо – мол, это они устроили переворот.
– Правда?
– Да! – Ибекие только и ждал случая высказаться. – Мой дядя в Эбутте-Метта после переворота не ночует дома. Все его соседи – йоруба, и они сказали, что его искали какие-то люди. Он ночует то у одних, то у других знакомых, а детей отправил на родину.
– Правда? – повторила Оланна. На душе было пусто. Она не подозревала, что все настолько серьезно: Нсукка отрезана от большого мира, новости там казались далекими от жизни и служили лишь пищей для вечерних разговоров, для пылких речей и статей Оденигбо.
– Все успокоится. – Аризе коснулась руки Оланны. – Не волнуйся.
Оланна кивнула и прочла надпись на борту стоявшего рядом грузовика: «Господу не позвонишь». Как же все-таки легко оказалось отречься от корней, скрыть, что они игбо…
– На крестины я наряжу ее в это белое платьице, сестренка, – сказала Аризе.
– Что, Ари?
Аризе указала на свой живот:
– На крестины я наряжу твою крестницу в белое платьице. Спасибо тебе большое, сестренка!
Глаза у Аризе так радостно светились, что Оланна улыбнулась. Права Аризе, скоро все успокоится. Оланна пощекотала Малышку, но та не засмеялась, а подняла на нее испуганные глаза, все еще полные слез.
9
В гостиничном номере ярко горел свет. Ричард смотрел на Кайнене, потом перевел взгляд на ее отражение в зеркале.
– Nke a ka mma[58], – сказал он. Сиреневое платье действительно шло ей больше, чем лежавшее на кровати черное. Кайнене шутливо раскланялась и села обуваться. Она казалась почти хорошенькой – припудренная, с подкрашенными губами, а главное, не такая напряженная, как в последние дни, когда добивалась контракта с «Бритиш Петролеум». Перед выходом Ричард отвел от ее лица локон парика и поцеловал, не в губы, а в лоб, чтобы не размазать помаду.
Гостиная ее родителей пестрела воздушными шарами. Веселье кипело вовсю. Сновали официанты в черно-белой форме, с подносами, раболепно улыбаясь и глупо задирая головы, в высоких бокалах искрилось шампанское, сверкали драгоценности на шеях толстух, а ансамбль в углу играл хайлайф с таким жаром, что гости сбивались тесными кучками, чтобы расслышать друг друга.
– Вижу, здесь собрались Большие Люди нового режима, – заметил Ричард.
– Папа обхаживает кого надо, времени даром не теряет, – проговорила ему на ухо Кайнене. – Отсиделся за границей, пока все не улеглось, и вернулся заводить новых друзей.