Ричард обвел взглядом комнату. Полковник Маду сразу выделялся среди толпы – широкоплечий, широколицый и на голову выше всех. Он беседовал с арабом в тесном смокинге. Кайнене подошла поздороваться, а Ричард двинулся на поиски бара, чтобы оттянуть разговор с Маду.
Приблизилась мать Кайнене, чмокнула Ричарда в щеку; она была навеселе, иначе обошлась бы своим обычным ледяным «здравствуйте». На сей раз она сказала Ричарду, что он прекрасно выглядит, и прижала его к стенке в углу, где хищно скалилась статуя льва.
– Кайнене сказала, вы собираетесь домой, в Лондон? – Ее кожа цвета эбенового дерева под толстым слоем косметики казалась восковой, движения были беспокойными, суетливыми.
– Да. Дней десять пробуду.
– Что так мало? – Она улыбнулась уголком рта. Видно, надеялась, что Ричард уедет надолго и она успеет подыскать для дочери приличную партию. – Хотите навестить родных?
– Мой двоюродный брат Мартин женится, – объяснил Ричард.
– Понятно. – Золотые ожерелья в несколько рядов буквально пригибали ее к земле. – Может, встретимся с вами в Лондоне, выпьем по стаканчику. Я уговариваю мужа устроить еще один небольшой отпуск. Не потому что ждем плохого, просто не все довольны декретом об унитарном правлении, который обсуждает правительство. Лучше где-нибудь переждать, пока страсти не улягутся. Мы можем уехать уже на следующей неделе, только это секрет, так что молчите. – Она игриво коснулась его рукава, и в изгибе ее рта Ричард узнал Кайнене. – Мы не говорили даже нашим друзьям Аджуа. Знаете господина Аджуа, владельца завода безалкогольных напитков? Они тоже игбо, только западные. Говорят, они отрекаются от своего народа. Кто знает, что за обвинения на нас возведут? Кто знает? Продадут нас за потертый пенни. Говорю вам, за потертый пенни. Еще стаканчик? Стойте здесь, я принесу. Минутку.
Едва она ушла нетвердой походкой, Ричард отправился искать Кайнене. Она стояла на балконе с Маду, глядя вниз, на бассейн. В воздухе густо пахло жареным мясом. Маду слушал Кайнене, чуть склонив голову к плечу; Кайнене рядом с ним казалась совсем хрупкой, и вместе они составляли прекрасную пару – оба темношоколадные, Кайнене высокая и худенькая, Маду еще выше, могучего сложения. Кайнене обернулась, заметила Ричарда и окликнула его.
Он подошел к ним, пожал Маду руку и поспешил заговорить первым:
– Как жизнь, Маду? A na-emekwa?[59] Что нового на Севере?
– Жаловаться не на что, – ответил Маду по-английски.
– Вы без Адаоби? – Лучше бы этот тип почаще появлялся на людях с женой.
– Без. – Маду отхлебнул из бокала; он был явно не рад, что в его разговор с Кайнене вмешался третий.
– Я видела, мама тебя развлекала, – какая прелесть, – съязвила Кайнене. – А мы с Маду заболтались с Ахмедом. Он хочет купить папин склад в Икедже.
– Ничего ему твой отец не продаст, – отрезал Маду, точно последнее слово было за ним. – Эти сирийцы и ливанцы уже скупили пол-Лагоса, им лишь бы урвать побольше.
– Я бы продала, если б от него не воняло чесноком, – сказала Кайнене.
Маду загоготал.
Кайнене взяла Ричарда за руку:
– Я как раз передала Маду твои слова, что грядет новый переворот.
– Не будет никакого переворота! – рявкнул Маду.
– Уж ты бы наверняка знал, Маду. Ты ведь теперь у нас Большой Человек, полковник, – поддразнила Кайнене.
– На прошлой неделе я ездил в Зарию, и там все только и говорят, что о новом перевороте, даже Радио Кадуна и «Нью Найджириэн», – сказал Ричард на игбо.
– Да что они знают, журналисты? – ответил Маду снова по-английски. С тех пор как Ричард стал говорить на игбо почти свободно, Маду упорно отвечал ему на английском, вынуждая Ричарда переходить на родной язык. – Не будет никакого переворота. В армии слегка неспокойно – впрочем, как всегда. Пробовали козленка? Правда, отличное мясо?
– Неплохое, – согласился Ричард и тут же пожалел, что поддакнул Маду. Влажный воздух Лагоса был тяжел, а рядом с Маду Ричард и вовсе задыхался – тот всегда выставлял его дураком.
Новый переворот грянул спустя неделю, и первым чувством Ричарда было злорадство. Он перечитывал письмо Мартина, сидя в саду, на том самом месте, где, по словам Кайнене, он просидел ямку, точь-в-точь повторявшую размерами и формой его зад.
Интересно, выражение «отуземитъся» все еще в ходу? Так я и знал, что ты отуземишься! Мама говорит, ты бросил книгу о тамошнем искусстве и взялся за новую, пишешь что-то вроде романа о путешествии. И о зверствах европейцев в Африке! Не терпится тебя расспросить, когда будешь в Лондоне. Зря ты отказался от прежнего названия, «Корзина рук». А что, в Африке тоже отрубали руки? Я думал, это индийский обычай. Любопытно!
Ричард вспомнил вечную самодовольную улыбку Мартина в их школьные годы, когда тетя Элизабет с невероятным упорством загружала их всевозможными делами – дети, мол, не должны бить баклуши. Крикетные матчи, бокс, теннис, уроки музыки у шепелявого француза – Мартину все давалось легко.
Ричард сорвал полевой цветок, похожий на мак. Интересно, какая будет свадьба у Мартина? Невеста его, подумать только, модельер. Жаль, что Кайнене не может поехать, ей нужно подписывать новый контракт. Он мечтал, чтобы тетя Элизабет, Мартин и Вирджиния увидели Кайнене, а главное – увидели его самого новым человеком, изменившимся за прожитые здесь годы, загорелым и счастливым.
Подошел Икеджиде:
– Мистер Ричард, сэр! Мадам звать вас к себе. Опять переворот, – сказал он, сам не свой от волнения.
Ричард бросился в дом. Так он и знал! А Маду попал пальцем в небо.
Кайнене сидела на диване в гостиной, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед. Она сказала очень громко, перекрикивая ведущего-британца по радио:
– Власть захватили офицеры-северяне. По Би-би-си передали, что в Кадуне убивают офицеров-игбо. Нигерийское радио молчит.
Ричард начал растирать ей плечи, массировать по кругу напряженные мускулы. Просто невероятно, что второй переворот случился всего через полгода после первого, сказал ведущий-британец.
– «Невероятно! Просто невероятно!» – передразнила Кайнене и судорожным движением смахнула приемник со стола. Он упал на ковер, выкатилась батарейка. Кайнене уткнулась лицом в ладони. – Маду в Кадуне!
– Не надо так переживать, дорогая, – проговорил Ричард. – Все будет хорошо.
Ричард впервые всерьез представил, что Маду может погибнуть. Сам не зная почему, он отложил отъезд в Нсукку. Для того ли, чтобы поддержать Кайнене, если она узнает о смерти Маду? В те дни она была так взвинчена, что и Ричард стал беспокоиться о Маду, браня себя за беспокойство и стыдясь, что бранит. Нельзя быть таким мелким, тем более что Кайнене делила с ним свою тревогу, словно считала Маду их общим другом. Она рассказывала, кому звонила, как наводила справки. Никто ничего не знал. Жена Маду была в полном неведении. В Лагосе беспорядки, родители Кайнене уехали в Англию. Многие офицеры-игбо были убиты. Расправлялись с ними организованно; один солдат, по ее словам, рассказывал, что в их батальоне протрубили сбор и, когда все построились, северяне вызвали всех солдат-игбо, увели и расстреляли.
Кайнене ходила притихшая, молчаливая, но не проронила ни слезинки. И в тот день, когда она сказала, сдерживая рыдания: «Плохие новости», Ричард был уверен, что речь о Маду. Он уже подбирал слова утешения, когда услышал:
– Удоди. Полковника Удоди Экечи убили.
– Удоди? – Ричард был так уверен, что речь о Маду, что на миг опешил.
– Солдаты-северяне посадили его в камеру в казармах и заставляли есть его же испражнения. Он ел свое дерьмо. – Кайнене умолкла. – Потом его избили до потери сознания, привязали к железному кресту и бросили обратно в камеру. Так он и умер, привязанный к кресту. Он умер на кресте.
Ричард опустился на стул. Его неприязнь к Удоди – шумному, вечно пьяному, насквозь двуличному – за годы их знакомства лишь возросла, однако весть о его смерти не могла не потрясти.
– Кто сообщил?
– Мария Обеле. Жена Удоди – ее двоюродная сестра. Она слышала, что никто из офицеров-игбо на Севере не спасся. Но в Умунначи ходят слухи, что Маду сбежал. Адаоби ничего не знает. Как он мог сбежать? Как?
– Может, где-то скрывается?
– Как? – повторила Кайнене.
Полковник Маду появился в доме Кайнене через две недели. Он казался еще выше ростом, так сильно похудел; под белой рубашкой торчали лопатки.
Кайнене вскрикнула:
– Маду! Неужели ты?
Не успел Ричард понять, кто первым к кому бросился, а Кайнене и Маду уже обнимались; Кайнене гладила лицо и руки Маду с такой нежностью, что Ричард отвел взгляд. Он подошел к бару, налил Маду виски, а себе джина.
– Спасибо, Ричард.
Но виски Маду не взял. Ричард помялся с бокалами в руках и поставил один на стол.
Кайнене села на низенький столик, лицом к Маду.
– Говорили, что тебя расстреляли в Кадуне, потом – что похоронили заживо в буше, потом – что ты сбежал, потом – что ты в лагосской тюрьме.
Маду молчал, Кайнене не отрывала глаз от его лица. Ричард допил джин, плеснул еще.
– Помнишь моего друга Ибрагима? Из Сандхерста? – прервал молчание Маду.
Кайнене кивнула.
– Ибрагим спас мне жизнь, предупредил утром накануне переворота. Сам он замешан не был, но, как почти все офицеры-северяне, знал, что готовится. Ибрагим отвез меня к своему двоюродному брату и попросил отвести меня на задний двор, где держали скот. Я две ночи спал в курятнике.
– Да ты что!
– Солдаты пришли и обыскали дом. Все знали о нашей с Ибрагимом дружбе и подозревали, что он помог мне бежать. Но в курятник не заглянули. – Полковник Маду, прервавшись, посмотрел вдаль. – Понятия не имел, что куриный помет так мерзко воняет, пока не проторчал в нем почти три дня. На третий день Ибрагим прислал ко мне мальчишку с кафтаном и деньгами. Я переоделся кочевником-фулани и двинулся через самые глухие деревушки. На счастье, мне повстречался водитель грузовика, игбо из Охафии, он довез меня до Кафанчана, там живет мой двоюродный брат. Ты ведь знаешь Онункво? Он начальник станции на железной дороге, он и сказал мне, что северяне заняли мост Макурди. Этот мост – настоящая могила. Каждую машину обыскивали, задерживали пассажирские поезда, всех пойманных солдат-игбо расстреливали, а трупы бросали под мост. Многие солдаты были переодеты, но их отличали по ногам.