В иные дни Оланна, вздремнув, просыпалась с ясной головой, как сегодня.
Сквозь открытую дверь спальни долетал гул голосов из гостиной. Одно время Оденигбо просил друзей не приходить. Бросил он и теннис, чтобы днем быть дома и Угву не нужно было носить Оланну в туалет. Теперь же Оланну радовало, что в доме снова гости. Она из спальни следила за их беседами и знала, что женская организация университета собирает для беженцев продукты, что без игбо на Севере опустели рынки, железные дороги и оловянные копи, что в полковнике Оджукву видят нового лидера игбо, что поговаривают об отделении от Нигерии и о новом государстве, которое будет зваться по имени залива – Биафра.
Мисс Адебайо говорила, как обычно, громко:
– Вот что я хочу сказать: пора нашим студентам угомониться. Что толку требовать отставки Дэвида Ханта?[66] Пусть проявит себя – и посмотрим, наступит ли мир.
– Дэвид Хант всех нас считает младенцами. – Голос Океомы. – Пусть убирается домой. Приехал учить нас, как тушить пожар, для которого сам же с британцами собирал дрова!
– Дрова, допустим, собирали они – но спичку поднесли мы, – раздался незнакомый голос – должно быть, профессора Ачары, нового преподавателя физики, что приехал из Ибадана после второго переворота.
– Пожар не пожар, главное – найти путь к миру, пока не грянул взрыв, – заявила мисс Адебайо.
– Какой еще мир? Сам Говон сказал, что основы для единства у нас нет, тогда о каком мире может идти речь? – возразил Оденигбо, и Оланна представила, как он ерзает на краешке стула, сдвигает на лоб очки. – У нас один шанс – выход из федерации. Если бы Говону нужно было единое государство, он давным-давно предпринял бы шаги. Что тут говорить, никто в правительстве не осудил резню, а прошел уже не один месяц! Похоже, никому нет дела до убитых игбо!
– Не слышали, что сказал на днях Зик?[67] Восточная Нигерия кипела, кипит и будет кипеть, пока федеральное правительство не осудит погромы, – сказал профессор Эзека своим глухим, срывающимся голосом.
У Оланны разболелась голова. Солнечный свет едва пробивался сквозь занавески – Угву задернул их, когда приносил завтрак. Хотелось в туалет. В последнее время она очень часто мочилась и все забывала спросить доктора Пателя, не из-за таблеток ли. Оланна посмотрела на ночной столик со звонком, провела рукой по черному пластмассовому куполу с красной кнопкой, которая издавала резкий звук, когда на нее нажимали. Оденигбо сначала установил звонок сам, и когда Оланна нажимала кнопку, в контакте на стене каждый раз проскакивала искра. Пришлось вызвать электрика, и тот, посмеиваясь, переделал проводку. Звонок больше не искрил, но стал слишком громким, и если Оланне нужно было в туалет, по всему дому раздавалось эхо. Подержав палец над красной кнопкой, Оланна убрала руку. Не будет она звонить. Оланна спустила ноги с кровати. Голоса в гостиной стали тише, будто кто-то приглушил звук.
До Оланны снова донесся голос – Океома произнес: «Абури». Красивое название города в Гане – Оланне представлялось сонное местечко среди ароматных лугов, жмущиеся друг к другу домики. Это название часто всплывало в разговорах – то профессор Эзека возмущался: раз Говон пошел на попятную после Абури, значит, он желает зла игбо; то Оденигбо провозглашал: «Абури – наш краеугольный камень».
– Но зачем Говону так резко менять курс? – Океома повысил голос. – В Абури он согласился на конфедерацию, а теперь выступает за единую Нигерию с унитарным правительством – хотя именно из-за унитарного правления он и его приспешники убивали офицеров-игбо.
Оланна встала с постели, сделала шаг, другой. Ее шатало, лодыжки будто стиснула невидимая рука. Оланна двигалась дальше. Приятно было ощущать под ногами твердый пол, чувствовать, как бежит по жилам кровь. На полу лежала тряпичная кукла. Оланна постояла, глядя на игрушку, и доплелась до туалета.
Чуть позже к ней в комнату зашел Оденигбо, посмотрел в глаза испытующе, словно выискивая ответ на какой-то вопрос, – в последнее время он часто так на нее смотрел.
– Ты давно не звонила, нкем. Тебе не нужно в туалет?
– Все уже ушли?
– Да. Не хочешь в туалет?
– Я уже сходила. Сама.
Оденигбо округлил глаза.
– Я уже сходила, – повторила Оланна. – Сама дошла до туалета.
Она села на постели, Оденигбо потянулся к ней, но она отстранилась, слезла с кровати, сделала несколько шагов до шкафа и обратно до кровати. Оденигбо ошеломленно сел, не отрывая от нее нежного и испуганного взгляда.
Оланна взяла его руку, провела ею по щеке, прижала к груди.
– Приласкай меня.
– Я скажу Пателю, пусть придет и осмотрит тебя.
– Приласкай меня.
Оланна понимала, что ему не до того, что он ласкает ей грудь только потому, что готов выполнить любой ее каприз. Она гладила его шею, перебирала густые волосы, а когда он вошел в нее, вспомнила об Аризе: как, должно быть, легко лопнула кожа на ее тугом животе. Оланна заплакала.
– Не надо, нкем.
Оденигбо вытянулся рядом с ней, гладил ее лоб. Потом принес таблетки с водой, Оланна послушно проглотила их, легла на спину и стала ждать, когда придет странный покой, который приносило лекарство.
Разбудил ее тихий стук в дверь. Сейчас зайдет Угву и поставит поднос с едой рядом с лекарствами, бутылкой сиропа и баночкой глюкозы. Ей вспомнилась первая неделя после возвращения, когда Оденигбо вскакивал, стоило ей пошевелиться. В одну из ночей она попросила воды, Оденигбо открыл дверь спальни и чуть не споткнулся об Угву, уснувшего на циновке прямо за дверью. «Что ты здесь делаешь, друг мой?» – удивился Оденигбо, а Угву ответил: «Вы не разберетесь, где что на кухне, сэр».
Оланна закрыла глаза и притворилась, что спит. Угву стоял совсем рядом, пристально глядя на нее, слышно было его дыхание.
– Вот еда, мэм, как только захотите – поешьте.
Оланна еле сдержала смех – Угву всегда угадывал, если она притворялась спящей.
– Что ты приготовил? – спросила она, открыв глаза.
– Рис джоллоф. – Угву снял с блюда крышку. – С помидорами – свежими, прямо с огорода.
– Малышка уже поела?
– Да, мэм. Она на улице, играет с детьми доктора Океке.
Оланна взяла вилку.
– Завтра я вам приготовлю фруктовый салат, мэм. За домом поспела одна папайя. Пускай еще денек повисит, а завтра с утра пораньше сорву, пока птицы не склевали, и сделаю салат с апельсинами и молоком.
– Спасибо.
Угву стоял, дожидаясь, пока Оланна начнет есть. Оланна поднесла ко рту вилку и, закрыв глаза, попробовала рис. Он удался, как и все, что готовил Угву, но Оланна не чувствовала вкуса – слишком долго она ничего не ела, кроме таблеток, похожих на мел. Сделав глоток воды, она попросила Угву унести поднос.
Оденигбо оставил на столике у ее кровати длинный лист бумаги, с печатным заголовком вверху: «Мы, сотрудники университета, требуем отделения от Нигерии в целях безопасности» – и столбиком подписей внизу. «Я ждал, пока ты окрепнешь и сможешь подписать; письмо я передам местным властям в Энугу», – объяснил Оденигбо.
Когда Угву вышел, Оланна взяла ручку, поставила подпись и пробежала письмо глазами, нет ли ошибок. Их не оказалось, но отправлять письмо не пришлось: о выходе из федерации объявили в тот же вечер. Оденигбо включил приемник погромче. Помех почти не было, словно радиоволны тоже понимали важность речи. Голос Оджукву узнать было легко – звучный, приятный, мужественный:
Дорогие соотечественники, граждане Восточной Нигерии! Признавая высшую волю Всемогущего Бога над всем человечеством; зная о вашем долге перед будущими поколениями; сознавая, что ни одно правительство за пределами Восточной Нигерии более не способно защитить ваши жизни и имущество; твердо намереваясь разорвать все политические и иные узы между вами и бывшей Республикой Нигерией и имея право от вашего имени провозгласить независимость Восточной Нигерии, отныне торжественно объявляю территорию, известную как Восточная Нигерия, вместе с континентальным шельфом и территориальными водами, независимой, суверенной республикой Биафра.
– Это начало новой жизни! – Оденигбо больше не сюсюкал, а говорил своим обычным голосом, густым, решительным. Он снял очки и, схватив Малышку за ручонки, пустился с ней в пляс.
А Оланну пробирал озноб. Она ждала независимости, но теперь, когда независимость объявили, это событие не укладывалось в голове. Оденигбо с Малышкой все кружились, Оденигбо фальшиво пел песенку, которую сочинил на ходу: «Начало новой жизни, ура, ура, начало новой жизни!» Малышка смеялась в блаженном неведении. Оланна смотрела на них, стараясь не думать о будущем, целиком сосредоточившись на текущей минуте, остановив взгляд на пятне от кешью на платье Малышки.
Митинг проходил на площади Свободы, в центре университетского городка. Преподаватели и студенты пели, кричали, среди людского моря раскачивались транспаранты.
Не сдвинуть с места нас,
Как древо над волнами,
Мы выстоим, прогоним прочь врагов.
Мы выстоим, Оджукву с нами!
Мы не отступим, с нами Бог!
Они пели, покачиваясь из стороны в сторону, и Оланне представилось, что деревья – манго и гмелины – тоже плавно качаются в такт. Солнце палило факелом, но с неба сыпал слепой дождик, и тепловатые капли, падая ей на лицо, мешались с потом. Малышка сидела у Оденигбо на плечах, размахивая тряпичной куклой, и Оланну переполняло счастье. Угву стоял рядом, с плакатом: «Боже, благослови Биафру». Они биафрийцы. Она биафрийка. Мужчина у нее за спиной рассказывал, как торговцы на рынке танцевали африканскую румбу и бесплатно раздавали отборные манго и арахис. Его собеседница сказала в ответ, что сразу после митинга сбегает на рынок посмотреть, чем можно поживиться даром, и Оланна, повернувшись к ним, засмеялась.
Студент-активист что-то выкрикнул в микрофон, и песни смолкли. Несколько молодых людей вынесли гроб с надписью мелом: «Нигерия», подняли с шутливо-торжественным видом, а затем поставили на землю, сняли рубашки и принялись копать. Когда гроб опускали в неглубокую яму, в толпе раздались возгласы – они нарастали, покуда не слились в единый согласный хор. Кто-то крикнул: «Оденигбо!» Студенты подхватили: «Оденигбо! Вам слово!»