Ехали медленно – мешали толпы людей и посты на дороге, – а возле Милликен-Хилл надолго застряли. Впереди ехал грузовик с надписью: «Никто не знает, что будет завтра». Пока он полз вверх по крутому склону, рядом бежал парень с деревяшкой, чтобы бросить ее под заднее колесо, если машина вдруг покатится назад.
Когда добрались до Аббы, уже смеркалось, ветровое стекло было покрыто слоем буроватой пыли, а Малышка спала.
16
Ричард удивился сообщению, что федеральные власти объявляют «полицейскую акцию для усмирения мятежников». А Кайнене – нисколько.
– Все из-за нефти, – объяснила она. – С нашими запасами нефти нас так просто не отпустят. Но война скоро кончится. У Оджукву, по словам Маду, большие планы. Он предложил мне пожертвовать иностранную валюту в пользу военного кабинета, тогда после войны я смогу получить какой угодно контракт.
Ричард молча смотрел на нее. Кайнене, видно, не понимала, как глубоко чужда ему сама мысль о войне, неважно, короткой или затяжной.
– Лучше тебе перевезти вещи в Порт-Харкорт – поживешь здесь, пока мы не прогоним нигерийцев, – предложила Кайнене. Она просматривала газету, кивая в такт песне «Битлз», и, глядя на нее, можно было подумать, что ничего особенного не происходит, что война в любом случае неизбежна, а перевезти вещи из Нсук-ки – самое обыденное дело.
Повез его шофер Кайнене. Всюду выросли посты: шины и утыканные гвоздями доски поперек дороги, рядом – мужчины и женщины в рубашках цвета хаки, невозмутимые, строгие. Первые два поста миновали без помех. «Куда едете?» – спрашивали их и пропускали. Но близ Энугу народные ополченцы перегородили дорогу бревнами и ржавыми барабанами. Шофер затормозил.
– Назад! Назад! – В окно машины заглянул человек с длинным куском дерева, вырезанным в форме винтовки. – Назад!
– Добрый день, – обратился к нему Ричард. – Я работаю в университете Нсукки и еду туда. Там остался мой слуга. Мне нужно забрать рукопись и кое-что из вещей.
– Поворачивайте назад, сэр. Мы скоро прогоним захватчиков.
– Но там моя рукопись, бумаги. И мой слуга тоже там. Видите ли, я ничего не взял. Я ведь не знал…
– Назад, сэр. Это приказ. Там опасно. Вы сможете вернуться, сэр, как только мы прогоним захватчиков.
– Но поймите же… – Ричард подался вперед.
Глаза охранника превратились в узкие щелки, а большой глаз на его рубашке с надписью «Будь начеку» как будто округлился.
– А вдруг вы нигерийский агент? Ведь это вы, белые, позволили Говону убивать невинных детей и женщин.
– Abu m onye Biafra, – сказал Ричард.
Охранник засмеялся – то ли добродушно, то ли злорадно.
– Вот те на! Белый называет себя биафрийцем! Откуда вы знаете наш язык?
– От жены.
– Ладно, сэр. С вашими вещами в Нсукке ничего не случится. Дороги будут свободны через несколько дней.
Шофер развернулся и поехал назад, а Ричард все оглядывался на пост, пока тот не скрылся из виду. Он удивлялся, как легко слетели у него с языка слова на игбо: «Я биафриец». Почему-то не хотелось, чтобы шофер передал их Кайнене. Или рассказал, что он, Ричард, назвал ее женой.
Через пару дней позвонила Сьюзен. Близился полдень, и Кайнене уже уехала на одну из своих фабрик.
– Я не знал, что у тебя есть номер Кайнене, – удивился Ричард.
Сьюзен хихикнула.
– Я слышала, что из Нсукки все эвакуировались, и догадалась, что ты сейчас у нее. Ну как ты? Все хорошо? – Да.
– Переехал без помех? – допытывалась Сьюзен.
– Да-да, все прошло нормально. – Ричарда тронула ее забота.
– А дальше что?
– Пока останусь здесь.
– Здесь опасно, Ричард. Лично я дольше недели не задержусь. Эти люди неспособны воевать цивилизованно. Гражданская война – одно название, где ты здесь видел граждан? – Сьюзен помолчала. – Я звонила в Британский совет в Энугу – подумать только, тамошние сотрудники как ни в чем не бывало играют в водное поло и ходят на вечеринки! Война же, будь она неладна!
– Скоро все успокоится.
– Успокоится? Ха! Найджел уезжает послезавтра. Успокоится? Как бы не так! Эта война растянется на годы, как в Конго. Эти люди не дорожат миром. Им лишь бы драться, пока всех не перебьют…
Ричард бросил трубку, не дослушав; он сам не ожидал от себя подобной грубости. В глубине души ему хотелось помочь Сьюзен, выкинуть из ее шкафа бутылки спиртного, прогнать страх, уродующий ей жизнь. Может быть, и к лучшему, что она уезжает. Ричард все думал о Сьюзен, боясь и в то же время надеясь, что она снова позвонит.
Вернулась Кайнене, расцеловала его в щеки, губы, подбородок.
– Весь день только и переживал о Харрисоне и своей книге?
– Нет, конечно, – ответил Ричард, хотя оба знали, что это неправда.
– Харрисон не пропадет. Наверняка собрал пожитки и уехал к себе в деревню.
– Скорее всего, – кивнул Ричард.
– И рукопись, должно быть, забрал с собой.
– Наверное. – Ричард вспомнил, как Кайнене уничтожила его первую настоящую рукопись, «Корзину рук», как привела его в сад, к кучке пепла под его любимым деревом, и как он ощутил не злость на нее, а надежду.
– В городе сегодня опять был митинг – тысяча человек, не меньше, и много машин, украшенных листьями, – рассказывала Кайнене. – Чем перекрывать дороги, лучше бы землю пахали. Я уже помогла деньгами, так зачем мне стоять на жаре? Чтобы потешить самолюбие Оджукву?
– Главное не Оджукву, а правое дело.
– Тоже мне правое дело – сплошное вымогательство! Знаешь, что таксисты теперь возят солдат задаром? И обижаются, если солдат предложит заплатить. Маду говорит – что ни день, в казармы приходят женщины из самых глухих деревушек, приносят ямс, фрукты. И это те, у кого ничего за душой нет!
– Это не вымогательство. Все ради правого дела.
– Да уж… – Кайнене покачала головой, но взгляд у нее был веселый. – Маду мне сказал сегодня, что у армии ничего нет, совсем ничегошеньки. Они-то думали, у Оджукву припрятано оружие, он ведь говорил: «Никакая сила в черной Африке не сможет нас сокрушить!» Маду и другие офицеры из тех, кто вернулся с Севера, пришли сказать ему, что солдаты на учениях бегают, прости Господи, с деревянными винтовками! И попросили у него, чтобы дал оружие. А он им в ответ – вы, мол, сговорились меня свергнуть. Похоже, Оджукву решил Нигерию разгромить голыми руками! – Кайнене с ухмылкой подняла кулак. – Но, что ни говори, он красавец-мужчина, одна борода чего стоит!
У Ричарда мелькнула мысль, а не отпустить ли ему бороду.
17
Облокотившись на перила, Оланна смотрела во двор с веранды дома Оденигбо в Аббе. У ворот Малышка на четвереньках возилась в песке, Угву присматривал за ней. Шелестели на ветру листья гуавы. Оланне казалась удивительной кора гуавы, вся рябая, в буроватых и темно-серых пестринах, как кожа деревенских ребятишек с болезнью нлача. В день их приезда из Нсукки многие местные ребятишки зашли сказать нно ну – милости просим; заходили и их родители, с теплыми словами, с расспросами. Их гостеприимство тронуло Оланну. Даже мать Оденигбо смягчилась, и Оланна не увела Малышку в сторону от бабушки, не признавшей ее при рождении, не уклонилась от объятий Матушки. Впрочем, все события того дня пролетели вихрем: хлопоты на кухне с Угву; отъезд в такой спешке, что она даже не помнила, выключила ли духовку; толпы людей на дороге, грохот снарядов, – и Оланна приняла объятия матери Оденигбо как должное, даже обняла ее в ответ. Теперь, когда отношения более-менее наладились, Матушка часто наведывалась к ним повидать внучку – заходила через деревянную калитку в глинобитной стене, разделявшей их дома. Бегала к ней в гости и Малышка, гонялась за козами во дворе. Возвращалась она с кусочками вяленой рыбы или копченого мяса сомнительной чистоты, но Оланна старалась не выказывать беспокойства, да и все свои обиды загоняла глубоко внутрь. В Матушкиной привязанности к внучке чего-то не хватало, но что поделаешь.
Угву что-то сказал Малышке, та залилась хохотом. Малышке здесь нравилось, здешняя жизнь была проще и размеренней. И плита, и тостер, и скороварка, и заморские пряности остались в Нсукке, поэтому проще стала и пища, и у Угву освободилось время для игр с Малышкой.
– Мама Ола! – позвала Малышка. – Иди сюда, погляди!
Оланна махнула:
– Малышка, пора купаться.
С деревьев манго в соседнем дворе тяжелыми серьгами свисали плоды. День клонился к закату. Куры с кудахтаньем взлетали на дерево кола и устраивались на ночь. Слышно было, как приветствуют друг друга деревенские жители, все шумные, как женщины в швейном кружке. Оланна записалась в кружок две недели назад, они собирались в муниципалитете и шили майки и полотенца для солдат. Вначале Оланна обиделась: когда она завела речь о том, что в Нсукке у нее остались книги, пианино, одежда, фарфор, парики, швейная машинка «Зингер», телевизор, женщины, будто не услышав, заговорили о другом. Теперь она поняла, что о прошлом вспоминать здесь не принято. Все разговоры – только о вкладе в победу. Учитель отдал солдатам велосипед, башмачники бесплатно шили солдатские ботинки, крестьяне раздавали ямс. Все для победы. Оланна с трудом представляла, что сейчас идет война, пули прошивают пыльную землю Нсукки, а войска Биафры теснят врага, – мешали воспоминания об Аризе, тете Ифеке и дяде Мбези.
Скинув шлепанцы, Оланна босиком пошла через двор к Малышке и ее домику из песка.
– Как красиво! Может, простоит до завтра, если козы с утра не придут во двор. Ну что, пора купаться!
– Нет, мама Ола!
– Значит, Угву тебя понесет. – Оланна бросила взгляд на Угву.
– Нет!
Угву схватил Малышку в охапку и понес к дому. По дороге они потеряли тапочку Малышки, Угву остановился, чтобы поднять, а Малышка хохотала и кричала: «Нет, нет!»
На будущей неделе они переезжают в Умуахию, в трех часах отсюда, где Оденигбо назначили в Директорат труда. Он надеялся устроиться в Научно-производственный директорат, но хороших специалистов было много, а рабочих мест мало, даже для Оланны не нашлось работы ни в одном из директоратов. Она будет преподавать в начальной школе – вот и ее вклад в победу. Все для победы, все для победы – звучит как песня. Хорошо, если профессор Ачара подыскал им квартиру по соседству с другими преподавателями, чтобы Малышка играла с детьми из хороших семей.