– Спасибо, нне, – сказала мать. – Твой отец уже пытается загладить вину.
– Ясно. – Оланна не стала интересоваться, как именно отец заглаживает вину, но испытала странную гордость, что смогла поговорить не хуже Кайнене, чего-то добиться, принести пользу.
– Теперь миссис Нвизу перестанет мне названивать и сообщать, что видела его в доме любовницы, – продолжала мать. – На днях она съехидничала насчет людей, чьи дочери отказываются выходить замуж. Бросила камешек в мой огород и ждала, что я отвечу. Зато ее дочь в прошлом году вышла замуж, а для свадьбы ничего не заказали за границей – денег не хватило. Даже свадебное платье шили здесь, в Лагосе! – Она села на кровать. – Кстати, кое-кто хочет с тобой познакомиться. Знаешь семью Игве Оночи? Их сын – инженер. Он тебя, кажется, где-то видел и мечтает познакомиться поближе.
Оланна со вздохом откинулась на подушки и приготовилась слушать.
В Нсукку Оланна вернулась в тот тихий послеполуденный час, когда солнце палило нещадно и даже пчелы, истомленные зноем, неподвижно сидели на цветах.
Машина Оденигбо стояла в гараже. Не успела Оланна постучать, а Угву уже открыл дверь, в расстегнутой рубашке, с влажными пятнами пота под мышками.
– Добро пожаловать, мэм.
– Угву! – Ей не хватало его преданного взгляда, дружеской улыбки. – Unu anokwa ofuma, как вам жилось без меня?
– Хорошо, мэм. – Угву отправился к такси за ее сумками.
Оланна зашла в дом. В гостиной стоял знакомый запах моющего средства, которым Угву чистил гардины. Она надеялась, что мать Оденигбо уже уехала, и не на шутку расстроилась, застав ту на диване, в дорожной одежде, с сумочкой в руках. Рядом стояла Амала с металлической шкатулкой.
– Нкем! – Оденигбо шагнул Оланне навстречу. – Наконец-то ты вернулась, наконец-то! – Он был напряжен, сухими губами слегка коснулся ее губ, коротко обнял. – Мама с Амалой как раз собрались уезжать. Я отвезу их к автобусу.
– Здравствуйте, Матушка, – сказала Оланна, но даже не попыталась подойти ближе.
– Оланна! Kedu? – Матушка сама обняла Оланну, первой тепло улыбнулась.
Оланна слегка опешила, но обрадовалась. Видно, Оденигбо объяснил ей, как сильно они любят друг друга, а их решение завести ребенка окончательно примирило Матушку.
– Амала, как дела? – спросила Оланна. – Я и не знала, что вы тоже здесь.
– С приездом, – промямлила Амала, не поднимая глаз.
– Ты все вещи собрала? – спросил Оденигбо у матери. – Скорей, скорей.
– Вы успели поесть, Матушка? – спросила Оланна.
– Я так сытно позавтракала, что есть до сих пор не хочется, – ответила та. Лицо у Матушки было довольное, взгляд лукавый.
– Пора ехать, – торопил Оденигбо. – У меня вечером игра.
– А вы, Амала? – При виде Матушкиной улыбки Оланне вдруг захотелось, чтобы они задержались еще хоть ненадолго. – Вы-то перекусили?
– Да, спасибо. – Амала упорно смотрела в пол.
– Дай Амале ключи, она отнесет вещи в машину, – сказала Матушка сыну.
Оденигбо шагнул к Амале, издали протянул руку с ключом. Амала взяла ключ осторожно, не касаясь руки Оденигбо. Это длилось всего лишь миг, но Оланна заметила, как старательно они избегали прикосновений, будто их объединяло нечто общее и столь важное, что исключало любую иную близость.
– Доброго пути.
Оланна проводила машину взглядом, но не двинулась с места, уверяя себя, что ошиблась: ничего особенного в этом жесте не было. Нечто похожее она испытывала в приемной у гинеколога – уверенность, что с ней что-то не так, и одновременно жажду услышать, что все в порядке.
– Мэм, будете кушать? Рис разогреть? – предложил Угву.
– Попозже. – У нее мелькнула мысль спросить Угву, заметил ли он что-то неладное. – Сходи посмотри, не поспели ли авокадо.
– Да, мэм. – Угву чуть помедлил, прежде чем уйти.
Все время, дожидаясь Оденигбо, Оланна простояла у дверей.
– Что-то случилось? – спросила она, как только он переступил порог.
– В каком смысле? – В руке Оденигбо держал свежие газеты. – Один мой студент прогулял прошлый зачет, а сегодня явился и предложил мне денег, жалкий неуч.
– Я не знала, что Матушка приезжала с Амалой, – проронила Оланна.
– Да.
Оденигбо перебирал газеты, избегая взгляда Оланны, и мало-помалу ее объял ужас. По его судорожным движениям, по страху в глазах, по тому, как он силился взять себя в руки, она поняла: случилось то, что не должно было случиться.
– Ты переспал с Амалой.
Это не был вопрос, но все же Оланна ждала ответа, ждала, что его оскорбит такое предположение. Оденигбо молчал.
– Ты спал с Амалой, – повторила Оланна.
Никогда не забудет она его лица в тот миг: он смотрел на нее растерянно, будто и в страшном сне не мог вообразить подобной сцены и потому опешил, не находя слов.
Оланна пошла на кухню, но у обеденного стола пошатнулась. Слишком тяжел был груз, не для ее хрупких плеч.
– Оланна…
Она не отозвалась. Оденигбо не бросился следом – помешал страх виноватого человека. Оланна не села в машину и не уехала сразу к себе на квартиру. Опустившись на ступеньки заднего крыльца, она долго смотрела, как под лимонным деревом наседка водит шестерых цыплят, подталкивая их к крошкам на земле. Возле флигеля Угву срывал с дерева авокадо. Наседка вдруг отчаянно заквохтала, расправила крылья, спеша загородить цыплят, но те не сразу бросились под крыло, и ястреб унес пестренького цыпленка. Все произошло так стремительно, миг – и ястреб исчез с цыпленком в кривых когтях. Наседка с кудахтаньем носилась по двору, поднимая клубы пыли, остальные цыплята испуганно сбились в кучку. Оланна смотрела на них, гадая, понимают ли они скорбный танец матери, – и дала наконец волю слезам.
Тусклые дни тянулись, похожие один на другой. Оланна хваталась за мысли, за дела. Когда Оденигбо в первый раз пришел к ней на квартиру, она долго колебалась, впустить ли его. Но он ломился в дверь, повторяя: «Нкем, открой, пожалуйста, открой», и Оланна сдалась. Она сидела, цедя воду, пока Оденигбо оправдывался, что был пьян, что Амала набросилась на него, что это была лишь минутная похоть. В итоге Оланна выгнала его. Как у него хватило наглости оправдывать свой поступок «минутной похотью»! Оланне были противны и эти слова, и его спокойный тон, когда он пришел во второй раз и сказал: «Это ничего не значит, нкем, ровным счетом ничего». Неважно, что это ничего не значит, важен сам поступок: стоило ей на три недели уехать – он изменил ей с деревенской служанкой матери. С какой легкостью он обманул ее доверие. Оланна решила побывать в Кано, где всегда обретала ясность мыслей и душевный покой.
Летела она с остановкой в Лагосе, и, когда сидела в зале ожидания, мимо прошла высокая худая женщина. Оланна вскочила и чуть было не крикнула: «Кайнене!» – но поняла, что обозналась. Кожа у незнакомки была светлее, чем у Кайнене, и вдобавок Кайнене никогда не надела бы красную блузку с зеленой юбкой. А жаль, что это не Кайнене. Сели бы рядышком, и Оланна пожаловалась бы сестре на Оденигбо, а Кайнене нашла бы меткие, едкие и притом утешительные слова…
Аризе пришла в ярость, выслушав рассказ Оланны.
– Скотина из Аббы! Отсохни его блудливый член! Да разве он не понимает, что каждое утро должен на коленях благодарить Бога, что ты соизволила на него взглянуть? – бушевала она, успевая демонстрировать Оланне эскизы пышных свадебных нарядов. Ннакванзе все же сделал ей предложение. Оланна разглядывала наброски. Все казались безвкусными, но поддержка Аризе так ее тронула, что она, ткнув в один из рисунков, шепнула: «O maka, очень красиво. Прелесть!»
Тетя Ифека завела речь об Оденигбо лишь спустя несколько дней. Они с Оланной сидели на веранде, солнце палило, и железная кровля потрескивала, будто стонала. И все же здесь было прохладнее, чем в дымной кухне, где стряпали сразу три соседки. Оланна обмахивалась рогожкой из пальмового волокна. У ворот остановились две женщины. Одна кричала на игбо: «А я говорю, отдашь мне деньги сегодня! Не завтра, а сегодня! Ты все слышала?» Другая смотрела на нее умоляюще.
– Как настроение? – спросила тетя Ифека. Она толкла в ступке бобы.
– Хорошо, тетя. Здесь, у вас, мне всегда хорошо.
Тетя Ифека достала из бобовой кашицы черного жучка. Ее молчание располагало к откровенности.
– Отложу-ка я свой курс в Нсукке и поживу здесь, в Кано, – сказала Оланна. – Я могла бы преподавать у вас в институте.
– Mba. Нет. – Тетя Ифека прервала работу. – Поезжай в Нсукку.
– Не могу я вернуться к нему в дом, тетушка.
– Об этом речи нет. Я говорю, возвращайся в Нсукку. У тебя там квартира и работа, так? Оденигбо поступил как все мужчины: едва ты за порог – он давай совать член куда попало. Но ведь никто не умер!
Оланна опустила рогожку, и ее голова сразу же взмокла.
– Когда мы с твоим дядей поженились, я сперва боялась, что его женщины на стороне выживут меня из дому. А теперь знаю: что бы он ни делал, моя жизнь не изменится. Она изменится, только если я захочу.
– Как это, тетушка?
– Теперь он стал очень осторожен – понял, что я уже не боюсь. Я ему сказала: «Только посмей меня опозорить – отрежу змею у тебя промеж ног!»
Тетя Ифека продолжила толочь бобы, а образ их брака, всегда существовавший в голове у Оланны, расползался по швам.
– Никогда не веди себя так, будто мужчина – хозяин твоей жизни! Слышишь? Ты – хозяйка своей жизни, soso gi[73].
В субботу ты вернешься домой. А я поскорей приготовлю тебе в дорогу абачу[74].
Тетя Ифека попробовала и тут же сплюнула бобовую кашицу.
В субботу Оланна уехала. В самолете напротив нее, через проход, сидел красивый парень в шерстяном костюме-тройке. Такой темной атласной кожи Оланна ни у кого еще не видела. Оланна еще раньше заметила его: он не спускал с нее глаз, пока ждали самолет, во время посадки помог Оланне нести чемодан, а чуть погодя попросил у стюардессы разрешения сесть с Оланной рядом, в свободное кресло. Протянул ей газету: «Не хотите ли почитать?» На среднем пальце блестел перстень с большим опалом.