– Ты трахалась с Ричардом.
Оланна подскочила.
– Ты ведь у нас хорошая, – продолжала Кайнене ровно. – Хорошие не спят с любовниками сестры.
Вновь опустившись на пуфик, Оланна поняла, что ей стало легче. Кайнене все знает. Больше не надо жить в страхе, что до сестры дойдет правда. Теперь она вольна испытывать искреннее раскаяние.
– Я должна была тебе рассказать… Это ничего не значило.
– Разумеется, ничего. Подумаешь, переспала с моим любовником.
– Прости, что так вышло. – Слезы застилали Оланне глаза. – Кайнене, прости меня, пожалуйста.
– Зачем ты это сделала? – Голос Кайнене звучал пугающе спокойно. – Ты ведь у нас хорошая, и красавица, и борец за свободу, всеобщая любимица. И белые мужчины не в твоем вкусе. Так зачем?
– Не знаю, Кайнене, само собой вышло. Я очень жалею. Такое не прощается.
– Да, не прощается. – Кайнене бросила трубку.
У Оланны словно что-то оборвалось внутри. Она хорошо знала сестру. Кайнене долго помнит обиды.
24
Ричард отколотил бы Харрисона палкой, если б мог. Его всегда передергивало от мысли, что англичане в колониях пороли черных слуг, даже стариков. Теперь же он охотно взял бы с них пример. Пнул бы Харрисона, чтобы тот растянулся ничком на земле, и бил, бил, бил, пока тот не научится держать язык за зубами. И дернул же его черт взять Харрисона с собой в Порт-Харкорт. Но Ричард собирался пробыть там целую неделю и не хотел оставлять беднягу одного в Нсукке. В день их приезда Харрисон, будто желая доказать, что его взяли сюда не зря, приготовил роскошный обед: грибной суп с бобами, салат из папайи, цыпленка под сливочным соусом с зеленью, а на сладкое – лимонный пирог.
– Браво, Харрисон! – похвалила Кайнене с озорным огоньком в глазах. Она была в хорошем настроении: когда Ричард приехал, она повисла у него на шее и закружила в шуточном танце по натертому паркету гостиной.
– Спасибо, мадам. – Харрисон раскланялся.
– А дома вы готовите то же самое?
Харрисон обиженно надулся:
– Дома я не готовить. Мой жена готовить местный блюд. Я готовить любой европейский блюд, все, что мой хозяин кушать в своя страна.
– Наверное, вам тяжело дома есть местные блюда. – Кайнене подчеркнула слово «местные», и Ричард едва сдержал смех.
– Да, мадам. – Харрисон снова отвесил поклон. – Но надо свой заставлять.
– Ваш пирог вкуснее, чем тот, который я ела в прошлый раз в Лондоне.
– Спасибо, мадам. – Харрисон просиял. – Мой хозяин говорить, что все в доме мистера Оденигбо сказать то же самая. Раньше я давать моему хозяин с собой еда, но больше я не готовить для мистер Оденигбо, потому что он кричать на мой хозяина. Кричать как сумасшедша, весь улиц слышать. У него с головой непорядка.
Кайнене повернулась к Ричарду, подняла брови. Ричард сбил рукой стакан с водой.
– Я приносить тряпка, сэр, – засуетился Харрисон.
– Что это Харрисон несет? – спросила Кайнене, когда вытерли воду. – Революционер на тебя наорал?
Ричард мог бы солгать. Харрисон-то в тот раз ничего не понял. Но врать Ричард не стал, боясь запутаться. Если правду из него вытащит Кайнене, будет хуже вдвойне. И он рассказал Кайнене все как есть. Рассказал, как они с Оланной выпили бургундского и как потом он горько сожалел о случившемся.
Кайнене отодвинула тарелку, оперлась локтями о стол, опустила подбородок на сцепленные руки. Минута шла за минутой, а она все молчала. По лицу нельзя было прочесть ее мысли.
– Надеюсь, ты не станешь просить прощения, – проговорила она наконец. – Большей пошлости не придумаешь.
– Пожалуйста, не гони меня.
На лице Кайнене мелькнуло удивление:
– Выгнать? Не слишком ли просто?
– Я виноват перед тобой, Кайнене.
Ричард чувствовал себя прозрачным, казалось, Кайнене видит его насквозь. Она смотрела на него, а Ричарду чудилось, будто она различает деревянную резьбу за его спиной.
– Значит, ты волочился за моей сестрой. Как все.
– Кайнене… – начал Ричард.
Она встала:
– Икеджиде! Убери со стола.
Они вдвоем выходили из столовой, когда зазвонил телефон. Кайнене не стала брать трубку, но телефон не умолкал, и ей пришлось ответить. Вернувшись в спальню, она сказала:
– Это Оланна.
Ричард не спускал с нее молящих глаз.
– Я могла бы простить, если бы ты переспал с кем-то еще. Только не с моей сестрой, – сказала Кайнене.
– Прости меня.
– Ночевать будешь в комнате для гостей.
– Да, да, конечно.
Ричард не мог угадать мыслей Кайнене, и это самое страшное. Он взбил подушку, поправил одеяло, устроился на кровати, попытался читать. Но мешали беспокойные мысли. Вдруг Кайнене позвонит Маду и все ему выложит, а Маду, вдоволь насмеявшись, скажет: «Зря ты с ним связалась, пусть убирается вон, вон, вон». Уже засыпая, Ричард вспомнил слова Мольера: «Безоблачное счастье может наскучить, в жизни никак нельзя обойтись без приливов и отливов».
Утром Кайнене встретила его с каменным лицом.
Дождь барабанил по крыше, и низкие тучи погрузили гостиную в полумрак. Кайнене сидела при свете с газетой и чашкой чая.
– Харрисон жарит блинчики. – Она снова уткнулась в газету.
Ричард сел напротив, не зная, куда деться, даже чаю налить было стыдно. Молчание Кайнене, звуки и запахи из кухни внушали ему тревогу.
– Кайнене… Давай поговорим.
Кайнене подняла взгляд, и Ричард увидел, что глаза у нее опухшие, воспаленные, полные обиды и гнева.
– Мы поговорим, когда я захочу, Ричард.
Ричард уставился в пол, как нашкодивший мальчишка, и вновь его охватил страх, что Кайнене попросит его навсегда исчезнуть из ее жизни.
Ближе к полудню раздался звонок в дверь, и когда Икеджиде объявил, что приехала сестра мадам, Ричард ждал, что Кайнене не пустит Оланну на порог. Но ошибся. Кайнене велела Икеджиде принести выпивку и спустилась в гостиную, а Ричард, стоя на лестнице, напряг слух. Слышен был плачущий голос Оланны, но слов не разобрать. Оденигбо говорил мало, непривычно спокойным тоном. Потом Ричард услышал голос Кайнене, ясный и твердый: «Ждать от меня прощения глупо».
Наступила тишина, скрипнула дверь. Ричард подбежал к окну. Из ворот задним ходом выезжала машина Оденигбо, тот самый синий «опель», что завернул к нему во двор на Имоке-стрит. В тот день Оденигбо, в наглаженном костюме, выскочил из машины с криком: «Держись подальше от моего дома! Понял? Держись подальше! Чтоб ноги твоей не было в моем доме!» А Ричард, стоя в дверях, ждал, что Оденигбо бросится на него с кулаками. Потом до него дошло, что Оденигбо вовсе не собирается его бить, – наверное, не хочет руки марать, – и эта мысль вогнала его в тоску.
– Подслушивал? – спросила Кайнене, входя в комнату. Ричард отвернулся от окна, а она, не дожидаясь ответа, добавила беззлобно: – Я и забыла, что у революционера внешность чемпиона по борьбе, – однако не без изящества.
– Я никогда себе не прощу, если потеряю тебя, Кайнене.
Она стояла с неподвижным лицом.
– Утром я взяла из кабинета твою рукопись и спалила.
Ричард не смог бы дать названия охватившим его чувствам. «Корзина рук», стопка страниц, что могла бы стать основой настоящей книги, потеряна безвозвратно. Никогда больше не повторить тот напор и мощь, что рвались наружу с каждым словом. Впрочем, разве это важно? Главное другое: спалив рукопись, Кайнене дала понять, что не бросит его; если б она решила уйти, то вряд ли причинила бы ему боль. Может, у него и нет призвания к писательству. Он где-то читал, что для настоящего писателя его искусство важнее всего, даже любви.
6. Книга: Мир молчал, когда мы умирали
Он пишет о том, как мир молчал, когда биафрийцы умирали, и доказывает, что в молчании повинна Британия. Оружие и помощь, что Британия давала Нигерии, определили отношение других стран. Соединенные Штаты считали Биафру «областью интересов Британии». Премьер-министр Канады спросил: «А где это – Биафра?» Советский Союз посылал в Нигерию самолеты и специалистов, радуясь возможности расширить влияние в Африке, не задев при этом ни Америку, ни Британию. А белые расисты ЮАР и Родезии торжествовали, в очередной раз убедившись, что правительства, возглавляемые черными, обречены на провал.
Коммунистический Китай осудил англо-американо-советский империализм, но больше никак не поддержал Биафру. От Франции Биафра получала оружие, но так и не дождалась признания, нужного ей как воздух. И наконец, многие страны Африки опасались, что вслед за Биафрой потребуют независимости и их территории, поэтому встали на сторону Нигерии.
Часть четвертаяКонец шестидесятых
25
Оланна вздрагивала при каждом раскате грома. Ей представлялось, что их опять бомбят, с самолета сыплются бомбы и одна из них может угодить в дом, прежде чем они с Оденигбо, Малышкой и Угву успеют добежать до бункера на той же улице. Порой ей бывало страшно, что бункер обвалится и раздавит их. Оденигбо вместе с соседями соорудили его за неделю. Вырыли яму величиной с большой зал и сделали крышу из пальмовых бревен, скрепленных глиной, и Оденигбо сказал: «Теперь нам нечего бояться, нкем. Нечего». Но когда он учил ее слезать по неровным ступеням, Оланна заметила в углу свернувшуюся кольцом змею. Серебристые метки поблескивали на ее черной коже, вокруг сновали сверчки, из ямы веяло могильной сыростью, и Оланна закричала.
Оденигбо убил змею палкой и пообещал понадежней приладить железный лист у входа в убежище. Оланну сбивало с толку его спокойствие, невозмутимый тон, каким он говорил о новом мире, в котором они оказались. Когда Нигерия провела денежную реформу и Радио Биафра тоже спешно объявило о новой валюте, Оланна четыре часа простояла в очереди в банке, увертываясь от кулаков мужчин и тычков женщин, пока не обменяла нигерийские деньги на красивые биафрийские фунты. А потом, за завтраком, потрясла пухлым конвертом с банкнотами и объявила: «Вот вся наша наличность».