Нкирука, ее лучшая ученица, оттенила лица и несколькими штрихами снабдила Говона злобным оскалом, а Его Превосходительству подарила широкую улыбку.
– Я хочу убить всех вандалов, мисс, – сказала Нки-рука, подходя к Оланне, чтобы отдать рисунок. На губах ее играла улыбка отличницы, осознающей свою правоту.
Дома, когда Оденигбо вернулся, Оланна рассказала ему, как легко слетело с уст ребенка слово «убить» и как ее обожгло чувство вины. Они сидели в спальне, тихо бормотало радио, за стеной звонко смеялась Малышка.
– Никого она не собирается убивать, нкем. Просто ты привила ей любовь к родине. – Оденигбо избавился от туфель.
– Не знаю, не знаю…
Однако слова Оденигбо и гордость на его лице воодушевили Оланну. Ему понравилось, что в этот раз она горячо говорила о правом деле, как полноправная его участница.
– Красный Крест сегодня вспомнил о нашем директорате. – Оденигбо кивнул на коробку, что принес с работы.
Оланна открыла коробку и выложила на кровать пузатые банки сгущенки, высокую узкую жестянку молочного коктейля и пачку соли. Настоящее сокровище. Звучный голос сообщил по радио, что доблестные защитники Биафры теснят врага под Абакалики.
– Давай устроим праздник! – воскликнула Оланна.
– Праздник?
– Пусть скромный, но все же праздничный ужин. Ну, знаешь, как когда-то в Нсукке.
– Войне скоро конец, нкем, и мы вволю напразднуемся в свободной Биафре.
– Верно, но и война нам не помешает устроить праздник.
– Нам и для себя едва хватает.
– Для себя у нас более чем достаточно.
Слова ее вдруг обрели иной смысл, она отступила и одним движением сдернула через голову платье. Расстегнула ему брюки, но снять не разрешила. Повернулась спиной, оперлась о стену и направила его внутрь себя; ее волновало его изумление, приятно было чувствовать сильные руки на своих бедрах. Даже зная, что за стенкой Угву с Малышкой, она не могла сдержать стоны. Волна за волной накатывало первобытное удовольствие. Наконец оба в изнеможении откинулись на спину, задыхаясь и смеясь.
26
Угву терпеть не мог продукты из центра помощи. Рис мучнистый, совсем не то что длинные узкие зернышки в Нсукке, кукурузная мука слипалась в горячей воде комьями, а сухое молоко оседало на дне чашек. Угву скривился, отмеряя сухой желток. Неужели эта гадость получается из нормального куриного яйца? Угву всыпал порошок в тесто, размешал. Во дворе грелся на огне котел, до середины наполненный белым песком; чуть погодя, когда раскалится, нужно будет поставить в песок тесто. Этому способу печь пироги Оланну научила миссис Муокелу. Угву сперва решил, что ничего путного не выйдет; миссис Муокелу чего только не сочинит, надоумила, к примеру, Оланну варить самодельное мыло – темно-бурую мешанину, по виду как детский понос. К удивлению Угву, первый пирог Оланне удался на славу. Оланна, правда, смеялась. Сказала, что эта смесь муки, пальмового масла и сухого желтка недостойна гордого имени торта, зато хотя бы мука не пропала.
Угву злился на Красный Крест: чем присылать одну муку, спросили бы лучше у биафрийцев, какие им нужны продукты. Когда открылся новый центр помощи – куда Оланна пошла с четками на шее, узнав от миссис Муокелу, что в «Каритас» благоволят к католикам, – Угву надеялся, что продукты будут поприличней. Но Оланна принесла все то же самое, а вяленая рыба оказалась еще солоней. А Оланна все равно радовалась и весело мурлыкала песенку.
Если Оланна возвращалась ни с чем, то не пела. Устроившись на веранде, она смотрела вверх, на тростниковую крышу, и вздыхала:
– Помнишь, Угву, как мы выливали мясной суп уже на второй день?
Угву жаждал сам пойти в центр помощи, уверенный, что Оланна, с ее манерами настоящей леди, дожидалась своей очереди, пока все не разберут. Да только не мог он пойти – Оланна больше не выпускала его из дому до заката. Носились слухи, что молодых парней силком забирают в армию. Соседского мальчишку и вправду средь бела дня увели, забрили в солдаты и тем же вечером отправили необученного на фронт, но все-таки зря Оланна так боялась, зря не пускала его на рынок, а за водой посылала до рассвета.
Угву услышал голоса из гостиной: Чудо-Джулиус едва не перекрикивал Хозяина. Угву прикинул, чем ему заняться. Вынуть пирог, а потом прополоть грядку с чахлой зеленью? Или просто посидеть на бетонных плитах, поглазеть на соседний дом? Вдруг выйдет Эберечи, крикнет: «Как дела, сосед?» Угву махнет в ответ, а про себя представит, как хватает ее за попку. Просто удивительно, до чего хорошо на душе, когда она с ним здоровается. Пирог вышел с хрустящей корочкой, а внутри мягкий, влажный; Угву порезал его тонкими ломтиками и подал на блюдцах. Чудо-Джулиус и Оланна сидели в гостиной, а Хозяин стоял рядом и, размахивая руками, рассказывал, как ездил с агитаторами в деревню, где местные жители принесли в жертву богине Ойе козу, чтобы избежать нападения врага.
– Целую козу! Столько белковой пищи пропало зря! – расхохотался Чудо-Джулиус.
Хозяин даже не улыбнулся.
– Нельзя недооценивать психологического значения подобных обрядов. Мы никогда не уговариваем их съесть козу, вместо того чтобы приносить ее в жертву.
– О, пирог! – Чудо-Джулиусу и вилка не понадобилась – он сунул в рот кусок целиком. – Объеденье, объеденье! Угву, моим домашним надо бы у тебя поучиться, они только и умеют печь, что чин-чин: изо дня в день все чин-чин да чин-чин, к тому же пресный и твердый. Бедные мои зубы!
– Угву у нас мастер, – согласилась Оланна. – Повариху из бара «Восходящее солнце» заткнет за пояс.
Зашел профессор Эквенуго, стукнув в открытую дверь. Руки его были обмотаны грязными бинтами.
– Что с тобой, дружище? – встревожился Хозяин.
– Обжегся слегка. – Профессор растерянно глянул на свои забинтованные руки, словно только сейчас понял, что ему не удастся погладить свой длинный ноготь. – Мы делаем нечто грандиозное.
– Неужто первый биафрийский бомбардировщик? – поддразнила Оланна.
– Нечто грандиозное, со временем оно себя покажет, – загадочно улыбнулся профессор Эквенуго. Ел он неуклюже, крошки осыпались, пока он нес кусок до рта.
Хозяин подхватил шутливый тон:
– Держу пари, это прибор для обнаружения диверсантов.
– Чертовы диверсанты! – Чудо-Джулиус сплюнул. – Продали Энугу! Бросили мирных жителей – пусть, мол, защищают нашу столицу с одними мачете в руках! И Нсукку точно так же сдали – ни с того ни с сего вдруг взяли и отступили. Наверняка у кого-то из командиров жена-хауса. Небось подмешала ему в еду зелья.
– Энугу мы отвоюем, – заверил профессор Эквенуго.
– Как отвоюем, если вандалы там вовсю хозяйничают? Сиденья от унитазов и те тащат. Сиденья от унитазов! Мне один беженец из Уди рассказал. Они занимают лучшие дома, а хозяйских жен и дочерей заставляют стряпать и раздвигать ноги.
Угву представил маму, Анулику, Ннесиначи под грязным, черным от солнца солдатом-хауса, представил так живо, что содрогнулся. Он вышел во двор, сел на бетонные плиты и зажмурился, мечтая попасть домой хоть на минуточку и убедиться, что с ними ничего не случилось. Может быть, враги уже в поселке, заняли тетушкин дом, крытый рифленым железом. А может быть, его семья бежала, прихватив кур и коз, как все те люди, что стекались в Умуахию. Угву видел беженцев, с каждым днем они прибывали – новые лица на улицах, у городского колодца, на рынке. В дверь к ним то и дело стучали женщины, с голыми тощими ребятишками, предлагали работать за еду. Иногда, прежде чем отказать, Оланна приносила им размоченное в холодной воде гарри. Миссис Муокелу приютила у себя родню, восьмерых человек. Детей она приводила поиграть с Малышкой, и после их ухода Оланна каждый раз просила Угву проверять волосы Малышки на вшей. Все соседи брали к себе родственников. К Хозяину тоже приезжали двоюродные братья, жили в гостиной, а через несколько недель уехали на фронт. Напуганных, измученных, бездомных людей было так много, что Угву не удивился, когда однажды Оланна пришла домой и сказала, что начальную школу в Аква-куме превращают в лагерь для беженцев.
– Уже привезли бамбуковые кровати и посуду. На будущей неделе приезжает новый директор по мобилизации. – Голос у Оланны был усталый. Открыв кастрюлю на плите, она уставилась на кусочки вареного ямса.
– А как же дети, мэм?
– Я спросила директрису, не переведут ли школу в другое здание, а она только расхохоталась. Оказывается, мы последние. Все школы давно превратили в лагеря для беженцев или в армейские лагеря. – Оланна накрыла кастрюлю крышкой. – Буду вести занятия здесь, во дворе.
– С миссис Муокелу?
– Да. И с тобой, Угву. Тебе тоже дадим класс.
– Да, мэм! – Радость и гордость переполнили Угву. – Мэм? Как думаете, наш поселок заняли?
– Нет, конечно, – отрезала Оланна. – Слишком он мал. С какой стати им там задерживаться? Нечего им делать в таком захолустье. Скорее уж заняли университетский городок.
Взгляды их встретились; повисло тяжелое, недоброе молчание.
– Продам свои коричневые туфли матушке Ониче, сошью Малышке новое красивое платье, – со вздохом проговорила Оланна.
Угву принялся мыть посуду.
Угву увидел, как по дороге мчится черный «мерседес-бенц», на номерной табличке значилось «Директор». Возле дома Эберечи огромный автомобиль замедлил ход, и Угву понадеялся, что машина остановится и шофер спросит у него дорогу до начальной школы. Тогда он вдоволь налюбовался бы на приборную панель. Машина не просто остановилась, она въехала прямо к ним во двор. Не успел заглохнуть двигатель, выскочил помощник в накрахмаленной форме и отдал честь, когда из машины выбрался директор.
Это был профессор Эзека. Он казался ниже ростом, чем Угву помнил, округлился, шея стала не такая тощая. Угву смотрел на него во все глаза. Профессор Эзека весь лоснился, одет был с иголочки, но надменное лицо и хриплый голос остались прежними.
– Молодой человек, дома ли хозяин?
– Нет, сэр, – ответил Угву. В Нсукке профессор Эзека называл его по имени, а сейчас вроде и не узнал. – Он на работе, сэр.