– А хозяйка?
– Ушла в центр помощи, сэр.
Профессор Эзека знаком велел помощнику принести листок бумаги, нацарапал записку и протянул Угву. Его серебряная ручка сверкала.
– Передай им, что приезжал директор по мобилизации.
– Да, сэр.
Угву вспомнил, как в Нсукке профессор Эзека брезгливо разглядывал бокалы, как сидел, скрестив тощие ноги, и спорил с Хозяином. Когда машина отъехала – медленно-медленно, точно напоказ всей улице, – к Угву подошла Эберечи. Узкая юбочка подчеркивала соблазнительно круглую попку.
– Как дела, сосед?
– Хорошо. А у тебя?
Эберечи передернула плечами: ничего.
– Это сам директор по мобилизации только что от вас уехал?
– Профессор Эзека? – небрежно уточнил Угву. – Да, он наш старый знакомый из Нсукки. Он каждый день к нам заходил, ел мою перцовую похлебку.
– Вот как! – Эберечи засмеялась, широко раскрыв глаза. – Большой Человек! Ihukwara moto, видел его машину?
– Ходовая часть импортная.
Они помолчали. Никогда прежде они не вели таких долгих бесед, и никогда Угву не видел Эберечи так близко. Он старался смотреть не вниз, на ее восхитительные бедра, а на ее лицо, большие глаза, прыщики на лбу, острые косички. Эберечи тоже смотрела на него, и Угву было неловко за свои брюки с дырой на колене.
– Как поживает девочка?
– Малышка? Отлично. Спит.
– Придешь маскировать школьную крышу?
Угву знал, что армейский подрядчик бесплатно прислал рифленое железо, чтобы перекрыть сорванную крышу начальной школы, а добровольцы маскируют ее пальмовыми листьями. Но сам он туда не собирался.
– Приду.
– Тогда до встречи.
– Пока. – Угву дождался, когда Эберечи повернула к дому, чтобы еще раз полюбоваться ее попой.
Вернулась Оланна с пустой корзиной, прочла записку профессора Эзеки, улыбаясь уголком рта.
– Да, мы только вчера узнали, что он и есть новый директор. Записка в его духе.
Записку Угву прочитал: «Оденигбо и Оланна, заскочил поздороваться. На той неделе зайду еще, если позволит нудная должность. Эзека», но все равно спросил: «Почему, мэм?»
– Видишь ли, ему всегда жилось чуточку лучше, чем всем остальным. – Оланна положила записку на стол. – Профессор Ачара обещал достать нам книги, скамейки, классные доски. Многие женщины согласились уже со следующей недели присылать к нам детей на занятия. – Она светилась радостью.
– Это замечательно, мэм. – Угву переминался с ноги на ногу. – Пойду маскировать школьную крышу. Когда вернусь, приготовлю Малышке еду.
Оланна вздохнула – она постоянно боялась, как бы его не угнали в солдаты.
– Думаю, надо помогать в таких делах, мэм, – прибавил Угву.
– Конечно, иди. Только осторожней.
Угву сразу заметил Эберечи среди остальных. Люди разбирали ворох пальмовых листьев, обрезали их, связывали и передавали мужчине, стоявшему на деревянной лестнице.
– Сосед! – обрадовалась Эберечи. – Я тут всем рассказываю, что твои домашние знакомы с самим директором!
Угву с улыбкой поздоровался со всеми. Кругом забормотали: «Добрый день, нно, kedu» – с восхищенным уважением. Знакомство с директором придало ему вес. Кто-то протянул нож для работы. На крыльце женщина толкла дынные семечки, девчонки играли в карты под деревом манго. Сильно воняло тухлятиной.
– Представь, каково жить в таком месте, – прошептала Эберечи, наклонившись к Угву. – А теперь, когда взяли Абакалики, сюда еще больше людей придет. С жильем стало совсем плохо. Те, которые работают в директоратах, и вовсе спят в машинах.
– Верно, – согласился Угву, хотя точно не знал, правда ли это. Ему нравилось, что Эберечи разговаривает с ним запросто, как со старым приятелем. В одном из классов включили радио: доблестные солдаты Биафры завершали операцию по очистке захваченной территории от врага – название сектора Угву не расслышал.
– Наши ребята задали им жару! – улыбнулась женщина, которая толкла дынные семечки.
– Баяфра победит, это написано Богом на небесах, – сказал мужчина с бородой, заплетенной в тощую косицу.
Эберечи, прыснув, шепнула Угву:
– Деревенщина. Даже не знает, как называется его страна. «Баяфра»! – передразнила она.
Угву засмеялся. В пальмовых листьях кишели толстые черные муравьи, Эберечи взвизгнула и глянула на него беспомощно, когда один заполз ей на руку. Угву смахнул его. Кожа у Эберечи была теплая, чуть влажная. Эберечи, видно, хотелось, чтобы Угву до нее дотронулся, – не похожа она на тех, кто вправду боится муравьев.
У одной из женщин к спине был привязан малыш. Поправив перевязь, в которой он сидел, она заговорила:
– По дороге с рынка мы узнали, что враги заняли перекресток и обстреливают деревню. Домой не попасть, мы развернулись и побежали. У меня осталось только это покрывало, блузка да выручка за перец. Я не знаю, что с моими детьми, – у меня еще двое старших, я их оставила дома, когда пошла на рынок. – Она заплакала. Слезы моментально залили лицо, их внезапность потрясла Угву.
– Хватит, женщина, – бросил мужчина с заплетенной бородой.
Беженка не унималась. Вслед за ней заплакал и ребенок.
С охапкой пальмовых листьев в руках Угву остановился по пути к лестнице и заглянул в один из бывших классов. Всюду кастрюли, циновки, жестяные ящики, бамбуковые кровати – казалось, комната всегда служила пристанищем для тех, кому некуда больше податься. Женщина с младенцем, привязанным к спине, мыла в кастрюле с грязной водой очищенные клубни маниоки. Личико у ребенка было сморщенное. Угву чуть не задохнулся: вонь стояла ужасная. Несло выгребной ямой, прогорклыми вареными бобами и тухлыми яйцами.
Задержав дыхание, Угву вернулся к вороху пальмовых листьев.
– Наш город никогда не сдался бы, не будь среди нас диверсантов! – заявил мужчина с бородой-косицей. – Я был в народном ополчении и знаю, сколько мы обнаружили. – Он умолк и обернулся на крики мальчишек, игравших посреди школьного двора в войну. Всем лет по десять-одиннадцать, на головах – банановые листья, в руках – бамбуковые стебли вместо винтовок. Самая длинная винтовка принадлежала командиру биафрийцев – рослому скуластому пацану.
– Вперед! – крикнул он.
Мальчишки двинулись ползком.
– Огонь!
Швыряя камни, с винтовками наперевес, бойцы ринулись в атаку.
Бородатый захлопал в ладоши:
– Молодцы, ребята! Дай им в руки оружие – и они прогонят врагов.
Со всех сторон раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. О пальмовых листьях на время забыли.
– Знаете, я с самого начала войны рвался в армию, – рассказывал бородатый. – Куда я только не ходил! Но нигде меня не брали из-за ноги.
– А что у вас с ногой? – спросила женщина с дынными семечками.
Он повыше поднял ногу. Половина ступни была отрублена, а то, что осталось, походило на сморщенный клубень ямса.
– Потерял на Севере, – объяснил он.
Воцарилось молчание. Из класса вдруг выскочила маленькая девчонка, за ней гналась женщина, осыпая ее затрещинами.
– Говоришь, всего одну тарелку разбила? Ну же, давай, бей остальные! Kuwa ha, бей! У нас их много, да? Мы ж всю посуду привезли с собой, так? Бей! – кричала она.
Девочка спряталась за деревом манго. Мать постояла, побранилась, предупредила духов, надоумивших дочь перебить все тарелки, что у них ничего не выйдет, и вернулась в класс.
– Ребенок разбил тарелку – подумаешь, велика беда! Есть-то из этих тарелок все равно нечего! – угрюмо сказала одна из женщин, все засмеялись, а Эберечи, наклонившись к Угву, шепнула, что у бородатого воняет изо рта, вот его и не взяли в армию. Угву тянуло прижаться к ней.
Уходили они вместе, и Угву оглянулся, чтобы убедиться, что все заметили. Мимо прошел солдат в форме биафрийской армии и шлеме, выкрикивая невнятицу на ломаном английском. Шел он пошатываясь, чуть не падая. У него была одна рука, вторая обрублена выше локтя. Солдат кричал: «Не промахнись! Один враг – одна пуля, раз – и готово!» Мальчишки, окружив его, смеялись, дразнили, улюлюкали.
Эберечи посмотрела ему вслед.
– Мой брат ушел в армию в самом начале войны.
– Я не знал.
– Да. Домой он приезжал всего однажды. Встречала его вся улица, и все пацаны дрались за то, чтобы потрогать его форму.
И она замолчала до самого дома.
– До завтра, Угву.
– До завтра, – отозвался Угву. И пожалел, что о многом не успел ей сказать.
Угву расставил скамьи: три – на веранде, для класса Оланны, две – у ворот, для учеников миссис Муокелу, а для своих первоклашек – еще две у бетонных плит.
– Математика, английский и граждановедение – каждый день, – объясняла Оланна Угву и миссис Муокелу за день до начала занятий. – Постараемся, чтобы после войны дети легко влились в обычную школу. Научим их говорить на безупречном английском и безупречном игбо, как Его Превосходительство. Научим их гордости за нашу великую родину.
Угву смотрел на Оланну, гадая, откуда блеск в ее глазах – то ли слезы, то ли отсветы солнца? Он хотел перенять как можно больше у нее и миссис Муокелу, стать прекрасным учителем, показать, на что способен. В первый день занятий он пристраивал классную доску у наполовину спиленного дерева, когда пришла родственница Чудо-Джулиуса с дочерью. Женщина смерила Угву взглядом и поинтересовалась у Оланны:
– И это тоже учитель?
– Да.
– Он ведь ваш слуга? – взвизгнула она. – С каких это пор слуги стали учить детей?
– Не хотите, чтобы ваша дочь училась, – ведите ее домой.
Женщина ушла, волоча за руку дочь. Угву приготовился к сочувственному взгляду Оланны, точно зная, что ее жалость расстроит его еще больше, но Оланна дернула плечом:
– Скатертью дорожка. У ее дочери вши. Я сразу увидела яйца у нее в волосах.
Другие родители вели себя иначе. На Оланну, с ее удивительно красивым лицом, скромными расценками и безупречным английским, взирали с почтением. Ей несли пальмовое масло, ямс и гарри. Одна женщина, которая торговала за линией фронта, пришла с курицей. Армейский поставщик явился с двумя детьми и коробкой книг – книги для чтения, «Чике и река»