– Я говорила с Элис.
– С какой еще Элис?
– С соседкой, которая играет на пианино.
– A-а, с этой. – Оденигбо смотрел на занавеску, отгораживавшую спальный угол.
– Вид у тебя усталый, – сказала Оланна. А про себя подумала: не усталый, а грустный. Если б ему найти достойное занятие, дело по душе, не осталось бы времени грустить.
– Все в порядке, – сказал Оденигбо.
– Надо бы тебе повидаться с Эзекой. Попроси его перевести тебя в другое место. Пусть даже не в своем директорате – у него есть связи повсюду.
Оденигбо повесил брюки на гвоздь.
– Слышишь меня? – спросила Оланна.
– Не пойду я к Эзеке, – отрезал он.
Оланне было хорошо знакомо это выражение лица. Люди принципов не ищут помощи у высокопоставленных друзей.
– Ты принесешь больше пользы Биафре на другой работе, с твоим-то умом и талантом.
– Я и так приношу пользу Биафре в Директорате труда.
Оланна оглядела хаос, в котором они теперь жили, – кровать, матрас у грязной стены, сваленные в углу коробки и сумки, пара ямсовых клубней, керосинка, которую брали на кухню лишь когда готовили, – и ее захлестнуло отвращение, захотелось бежать, бежать, бежать, прочь от этой жизни.
Заснули они спиной друг к другу, а утром Оланна уже не застала Оденигбо. Она тронула его половину постели, погладила теплый след на смятой простыне. И решила
сходить к Эзеке, попросить за Оденигбо. По дороге в ванную Оланна кивала соседям: «Доброе утро! Хорошо спалось?» Малышка, вместе с другими детьми помладше, возле банановых зарослей слушала рассказ дядюшки Оджи, как он в Калабаре сбил из пистолета вражеский самолет. Ребята постарше подметали двор с песней:
Biafra, kunie, huso Nigeria agha,
Anyi emelie ndi awusa,
Ndi na-amaro chukwu,
Tigbuefa, zogbuefa,
Nwelu nwude Gowon[90].
Когда песня смолкла, громче зазвучала утренняя молитва пастора Амброза.
– Чем молоть языком, пастор Амброз, шел бы ты лучше в армию. Что толку от твоей тарабарщины для нашего правого дела? – пробурчала тетушка Оджи. Она стояла у дверей своей комнаты рядом с сыном; мальчик, с накрытой полотенцем головой, склонился над дымящейся миской. Когда он поднял голову, чтобы глотнуть воздуху, Оланна взглянула на варево из мочи, масел, трав и еще невесть чего, помогающего, по мнению тетушки Оджи, от астмы.
– Плохо было ночью? – спросила Оланна.
Оджи пожала плечами:
– Бывает и хуже. – И накинулась на сына: – Тебе наподдать, чтоб ты дышал? Остынет ведь, пропадет зря!
Мальчик вновь нагнулся над миской.
– Иегова, разрази Говона! – взревел басом пастор Амброз.
– Кончай вопить, иди в армию! – гаркнула тетушка Оджи.
Из соседней комнаты крикнули:
– Тетушка Оджи, да отстаньте вы от пастора! Пусть сперва ваш муженек-дезертир в армию вернется!
– Мой-то хотя бы воевал! – выпалила тетушка Оджи. – А твой живет жалкой жизнью труса, прячется от солдат в лесах Охафии!
Из-за дома показалась Малышка, следом за ней пес.
– А где Аданна?
– Спит. Она болеет. – Малышка замахала руками, отгоняя мух от Бинго.
Тетушка Оджи буркнула:
– Говорила же я, что у девочки не малярия. А мать пичкает ее листьями мелии, от которых никакого проку. Если больше никто не скажет, так я скажу: у Аданны синдром Гарольда Вильсона, вот так!
– Синдром Гарольда Вильсона?
– Квашиоркор. У девочки квашиоркор.
Оланну разобрал смех. Надо же, квашиоркор окрестили в честь британского премьера! Но когда она зашла проведать Аданну, веселье мигом улетучилось. Девочка лежала на циновке, полузакрыв глаза. Оланна тронула ей лоб, проверяя, нет ли температуры. Разумеется, никакой температуры. Как она раньше не догадалась? Живот у Аданны раздуло, а цвет кожи был нездоровый, намного бледнее, чем каких-нибудь пару недель назад.
– Что-то малярия никак не отступит, – вздохнула ее мать.
– Это квашиоркор, – сказала Оланна тихо.
– Квашиоркор, – повторила та, подняв на Оланну полные страха глаза.
– Нужны креветки или молоко.
– Молоко? Откуда? Где ж его взять? Зато здесь неподалеку растет анти-кваш. Матушка Обике мне на днях рассказала где. Схожу нарву.
– Что?
– Травы нарву, которая лечит квашиоркор, – бросила Аданна-старшая уже на бегу.
Не успела Оланна оглянуться, как та подоткнула подол и исчезла в придорожных кустах. Вскоре соседка вернулась с пучком тонких зеленых листьев.
– Положу их в кашу, – сказала она.
– Аданне нужно молоко, – возразила Оланна. – Листья не помогут.
– Оставьте женщину в покое. Листья помогут, если только их не варить слишком долго, – вмешалась тетушка Оджи. – Все равно в центрах помощи ничего нет. А слышали вы, что в Нневи все дети отравились молоком из центра и умерли? Вандалы подмешали туда яд.
Оланна позвала Малышку, отвела в комнату и раздела. Малышка удивилась:
– Угву меня уже купал!
– Да, да, детка.
Оланна внимательно осматривала ее. Кожа у Малышки по-прежнему была цвета красного дерева, черные волосы не посветлели, и, хотя Малышка похудела, живот у нее не вспух.
На кухне мать Аданны варила листья. Оланна достала из коробки, что прислал Эзека, банку сардин и немного сухого молока и принесла ей:
– Никому ни слова. Давайте Аданне по чуть-чуть.
Та бросилась Оланне на шею:
– Спасибо, спасибо, спасибо! Никому не скажу.
Но все-таки проболталась. Чуть позже, когда Оланна уходила в контору профессора Эзеки, ее окликнула тетушка Оджи:
– У моего сына астма, немного молока ему тоже не помешает.
Оланна сделала вид, что не слышит.
Дойдя до шоссе, Оланна встала под деревом и поднимала руку, едва завидев любую машину. Остановился солдат на ржавом универсале. Усаживаясь с ним рядом, Оланна заметила его похотливый взгляд, поэтому говорила с сильным английским акцентом, чтобы труднее было понять, всю дорогу твердила о борьбе за правое дело и вскользь упомянула, что ее машина и шофер в автомастерской. Солдат высадил ее у здания директората, так и не узнав, кто она и к кому приехала.
Хищная на вид секретарша профессора Эзеки оглядела Оланну от парика до туфель и рявкнула:
– Его нет!
– Тогда позвоните ему немедленно и передайте, что его ждет Оланна Озобиа.
Секретарша удивилась:
– Что?
– Повторить? Наверняка профессору будет интересно узнать о ваших пререканиях. Где мне присесть, пока вы звоните?
Секретарша сверлила ее глазами. Без единого слова указав на стул, секретарша взяла трубку. Через полчаса явился шофер и отвез Оланну в дом профессора, притулившийся в глухом немощеном переулке.
– Я-то думала, важная персона вроде вас, профессор, должна жить в правительственном квартале, – сказала Оланна после приветствий.
– Боже сохрани. Правительственный квартал в первую очередь станут бомбить.
Профессор ничуть не изменился. Впустив Оланну, он с прежним самодовольством в голосе попросил подождать, пока закончит работу.
Супругу профессора, женщину робкую, необразованную, Оланна видела в Нсукке всего раза два и постаралась не выдать изумления, когда госпожа Эзека в просторной гостиной встретила ее с распростертыми объятиями:
– Как приятно видеть старых друзей! Мы нынче общаемся только с деловыми людьми, сплошные приемы в правительстве. – С длинной цепочки на шее госпожи Эзеки свисал золотой кулон. – Памела, поздоровайся с тетей.
Вышла девочка постарше Малышки, лет восьми, с пупсом в руках. Щеки у нее были пухлые, как у матери, в волосах розовые атласные ленты.
– Здравствуйте, – сказала девочка, стягивая с куклы юбку.
– Как дела? – спросила Оланна.
– Спасибо, хорошо.
Оланна опустилась на красный плюшевый диван. На столике посреди комнаты стоял кукольный домик, внутри – крохотные изящные тарелочки и чашечки.
– Что будете пить? – весело спросила госпожа Эзека. – Помнится, Оденигбо любил бренди. У нас есть отличный бренди.
Оланне неоткуда было знать, что у них пил Оденигбо, – муж ни разу не приводил ее к ним на вечера.
– Мне холодной воды, пожалуйста.
– Просто воды? – удивилась госпожа Эзека. – Ладно, что-нибудь покрепче выпьем после обеда. Официант!
Официант возник мгновенно, будто ждал за дверью.
– Холодной воды и колы, – приказала госпожа Эзека.
Памела захныкала – тугая одежка никак не снималась с куклы.
– Давай помогу, – сказала госпожа Эзека. И обратилась к Оланне: – Она сейчас такая капризная! Видите ли, мы еще на прошлой неделе должны были ехать за границу. Двое старших уже там. Его Превосходительство давным-давно выдал нам разрешение. Мы должны были лететь на самолете с гуманитарной помощью, но ни один не смог приземлиться из-за нигерийских бомбардировщиков. Представьте, вчера два с лишним часа прождали в Ули, в недостроенном здании – не аэропорт, одно название, – и ни одного самолета. Надеюсь, в воскресенье все-таки улетим. Сначала в Габон, а оттуда в Англию, – ясное дело, с нигерийскими паспортами. Британия ведь не признала Биафру.
Смех госпожи Эзеки отозвался в душе Оланны острой болью.
Официант принес воду на серебряном подносе.
– Точно холодная? – спросила госпожа Эзека. – Из новой морозилки или из старой?
– Из новой, мэм, как вы просили.
– Торт, Оланна? – предложила госпожа Эзека, когда официант ушел. – Только сегодня испекли.
– Нет, спасибо.
Вошел профессор Эзека с папками в руках:
– Это все, что вы пьете? Воду?
– Дом у вас красоты несказанной, – проронила Оланна.
– Слова-то какие – «красоты несказанной», – хмыкнул профессор.
– Оденигбо очень недоволен службой в директорате. Не могли бы вы помочь ему перевестись в другое место? – с трудом выговорила Оланна, только теперь осознав, до чего ей мерзко просить, как хочется скорей покончить с неприятным делом и бежать прочь из этого дома с красным ковром, красными диванами, телевизором и приторным запахом духов госпожи Эзеки.