– Сэр! – Угву окинул взглядом комнату. Она была пуста. – Что-нибудь случилось, сэр?
– Еще как случилось, жалкий неуч. – Хозяин смотрел в пол, на шлепанцы. Казалось, он ушел в свои мысли. – Профессор Эквенуго ехал с Отделом науки ставить наземные мины, машина налетела на ухаб, и мины взорвались.
– Взорвались?
– Эквенуго взорвался. Погиб. – Хозяин отступил: – Бери, за чем пришел.
Забирая ненужную керосинку, Угву вспомнил длинный ноготь профессора Эквенуго. В ушах звенело: «Взорвался». Взорвался. Профессор Эквенуго, с его историями о ракетах, горючем и бронемашинах, сделанных из ничего, всегда служил ему живым доказательством, что Биафра победит. Разорвало ли его на куски, которые обуглились, как головешки, или можно понять, где что? Или он рассыпался в пыль, словно иссушенный лист? Взорвался.
Хозяин скоро ушел в бар, а Угву переоделся в свои лучшие брюки и поспешил к Эберечи. Он старался не думать о том, как расстроится Оланна, если узнает от матушки Оджи, что он высунул нос из дому, старался не гадать, как встретит его Эберечи – радостно, или холодно, или руганью.
Эберечи сидела на веранде одна, в знакомой узкой юбочке, только прическу она сменила, остригла косички.
– Угву! – Она подскочила от удивления.
– Ты подстриглась?
– А где терпеть найдешь нитки для косичек? Да и покупать не на что.
– Тебе идет.
Эберечи пожала плечами.
– Прости, что раньше не зашел, – сказал Угву. Зря он перестал с ней разговаривать из-за какого-то офицера, которого знать не знал. – Прости меня.
Эберечи протянула руку и слегка ущипнула его за шею. Угву игриво шлепнул ее по руке, а потом сжал ладонь. Рука в руке они сели рядом на крыльце, и Эберечи стала рассказывать, что вместо его Хозяина дом сняли очень плохие люди, что соседские парни прятались под потолком, когда пришли солдаты угонять их в армию, что во время последней бомбежки в их доме пробило стену и в дыру теперь шмыгают крысы.
А Угву сказал, что профессор Эквенуго погиб.
– Помнишь, я тебе про него рассказывал? Из Отдела науки, тот самый, что изобретал всякие чудесные штуки, – напомнил он.
– Помню, – отозвалась Эберечи. – Это который с длинным ногтем.
– Он его состриг…
Угву заплакал, но слез было мало, от них щипало глаза. Эберечи положила руку ему на плечо, и Угву замер, чтобы не стряхнуть ее ненароком. Эберечи изменилась – или он смотрел на нее другими глазами? Теперь он верил в бесценное.
– Говоришь, он состриг свой длинный ноготь? – переспросила Эберечи.
– Да, – подтвердил Угву. Даже к лучшему, что состриг. Угву не вынес бы мысли, что и замечательный ноготь тоже сгорел в огне. – Мне пора, – спохватился Угву. – Пойду, пока не вернулся Хозяин.
– Завтра загляну к тебе, – пообещала Эберечи. – Я знаю короткую дорожку до вашего дома.
Когда Угву вернулся домой, Хозяина еще не было. Тетушка Оджи ругала мужа: «Стыд и срам! Стыд и срам!»; пастор Амброз молился: «Господи, разнеси Британию небесным динамитом!»; где-то плакал ребенок. Понемногу все стихло. Стемнело. Погасли масляные светильники. Угву сел за дверью комнаты и терпеливо ждал, пока не явился Хозяин с виноватой улыбкой и красными глазами.
– Друг мой, – сказал он.
– Здравствуйте, сэр.
Угву поднялся. Хозяин еле стоял на ногах, его кренило влево. Угву подскочил к нему, обнял за плечи, поддержал. Едва переступили порог комнаты, Хозяин согнулся пополам и его вырвало. Хозяин сел на кровать, а Угву притащил воду, тряпку и стал вытирать пол.
– Хозяйке ни слова, – попросил Хозяин.
– Да, сэр.
Эберечи стала заходить часто, и ее улыбка, прикосновения, игривые щипки за шею сделались для Угву изысканным удовольствием. В первый раз они поцеловались днем, когда Малышка спала. Они сидели в комнате на скамье и играли в карты; Эберечи сказала: «Карты на стол!» – и выложила последнюю. Тут-то Угву наклонился к ней и поцеловал ее за ухом, ощутив пыльный привкус. Он стал целовать ее шею, подбородок, губы, положил ей руку на грудь, Эберечи отстранила его. Угву опустил ладонь пониже, ей на живот, поцеловал ее в губы, и рука его скользнула ей под юбку.
– Дай посмотреть, – сказал Угву – быстро, чтобы она не успела возразить. – Я только гляну – и все.
Эберечи встала. Она не удерживала его, когда он задрал ей юбку, приспустил хлопчатобумажные трусы с дырочкой у резинки и стал разглядывать большие, гладкие ягодицы. Угву натянул трусы, одернул юбку. Он любил ее. Он хотел сказать ей, что любит.
– Я пошла. – Эберечи поправила блузку.
– Как твой дружок-офицер?
– Он в другом секторе.
– У вас что-нибудь было?
Эберечи провела губами по тыльной стороне ладони, как будто что-то стерла, и молча пошла к двери.
– Он тебе нравится! – в отчаянии воскликнул Угву.
– Ты мне нравишься больше.
Ну и пусть она до сих пор встречается с офицером. Главное – кто ей нравится больше. Угву схватил Эберечи, притянул к себе, но она высвободилась.
– Пусти, задушишь, – засмеялась она. – Пусти.
– Провожу тебя немножко, – сказал Угву.
– Не надо. Не бросай Малышку одну.
– Я успею вернуться, пока она спит.
Угву хотел взять Эберечи за руку, но не стал, просто пошел с ней совсем рядом, почти касаясь ее. Пройдя совсем немного, он повернул назад. До дома было рукой подать, когда Угву увидел фургон, а рядом – двух солдат с винтовками.
– Эй, ты! Стой!
Угву пустился бегом, но услышал выстрел, такой оглушительный и так близко, что рухнул наземь, ожидая, что вот-вот его пронзит боль, почти наверняка зная, что ранен. Но боли он так и не почувствовал. Когда подбежал солдат, Угву увидел сначала парусиновые туфли, потом, подняв взгляд, – худую фигуру, хмурое лицо. На шее солдата висели четки. Из дула винтовки тянуло пороховым дымом.
– А ну вставай, чертов штатский! Ступай вон к тем!
Угву поднялся, солдат ударил его по затылку, да так, что из глаз полетели искры. С трудом удержавшись на ногах, Угву двинулся туда, где, подняв руки, уже стояли двое: пожилой, за шестьдесят, и подросток лет пятнадцати. Угву промямлил приветствие, поднял руки и встал рядом с пожилым.
– В фургон, – приказал второй солдат. Густая борода закрывала ему пол-лица.
– Если до того дошло, что вы призываете стариков вроде меня, значит, Биафра погибла, – тихо сказал пожилой.
Второй солдат сверкнул на него глазами.
Первый рявкнул:
– Заткни свою вонючую пасть, agadi[91], – и ударил его.
– Хватит! – сказал второй солдат и обратился к старику: – Иди, отец.
– Что? – недоверчиво переспросил тот.
– Gawa, ступай.
Старик двинулся прочь, сперва медленно, нерешительно, потирая ушибленную щеку, потом засеменил быстрее. Угву провожал его взглядом, мечтая догнать, ухватиться за его руку, спастись.
– В машину! – скомандовал первый солдат и с силой втолкнул в фургон подростка и Угву.
Протискиваясь в дальний конец фургона, подросток упал, но тут же поднялся. Сидений не было; старые мешки из пальмового волокна, сыромятные ремни и пустые бутылки валялись на ржавом полу. Угву был поражен, увидев сидевшего на полу маленького мальчика; тот хлебал из грязной пивной бутылки и что-то напевал под нос. Угву учуял резкий дух местного джина. Может, это и не мальчик вовсе, а взрослый карлик?
– Хай-Тек, – представился мальчишка, дохнув алкоголем на Угву.
– А я Угву.
Он оглядел соседа – рубаха с чужого плеча, драные шорты, ботинки, берет. И вправду совсем ребенок, лет тринадцати от силы. Но холодный, наглый взгляд делал его на вид гораздо старше подростка, сидевшего напротив.
– А тебя как? – спросил Хай-Тек подростка.
Мальчишка рыдал. Лицо его показалось Угву знакомым – наверняка один из соседских ребят, бегавших до рассвета к скважине за водой. Угву было жаль его, но в то же время в нем поднималась злоба, потому что слезы пацана подтверждали безнадежность их положения. Их в самом деле забрали в армию. Их в самом деле пошлют необученными на фронт.
– Ты что, не мужчина? – бросил Хай-Тек. – Что ревешь как девчонка?
Мальчишка плакал, уткнувшись лицом в ладони. Усмешка Хай-Тека сменилась издевательским хохотом.
– Гляньте на него, не хочет драться за правое дело!
Угву молчал; от смеха Хай-Тека и запаха джина его замутило.
– Я провожу реконсервировку! – объявил Хай-Тек, переходя на английский.
Угву тянуло поправить: «рекогносцировку». Малолетке не помешало бы взять пару уроков у Оланны.
– У нас батальон саперов, и мы ставим только мощные огбунигве. – Хай-Тек рыгнул и выдержал паузу, будто ожидая восхищения слушателей.
Подросток рыдал; Угву слушал с напускным безразличием. Ему хотелось заслужить уважение Хай-Тека, а единственный способ – ничем не выдать страха, от которого по спине ползали мурашки.
– Я определяю, где находится враг. Подкрадываюсь поближе, залезаю на дерево, узнаю точное местонахождение, а наш командир решает, где начать операцию. – Хай-Тек смотрел на Угву, тот слушал. – В прошлом батальоне я прикидывался сиротой и пробирался в тыл врага. Меня прозвали Хай-Тек, потому что мой первый командир говорил, что я лучше всякого высоко-тех-но-ло-гичного устройства слежения, – старательно выговорил он, явно пытаясь произвести впечатление на Угву.
– Не реконсервировка, а рекогносцировка, – неожиданно для себя поправил Угву.
Хай-Тек вытаращил на него глаза, хохотнул и протянул бутылку, но Угву мотнул головой. Хай-Тек хлебнул еще и стал напевать «Биафра победит», отбивая такт ногой по полу фургона. Подросток все не успокаивался. Первый солдат вел машину, затягиваясь самокруткой и пуская едкий дым, и ехали так долго, что Угву чуть не обмочился.
– Я в туалет хочу! – крикнул он.
Солдат остановил фургон, махнул винтовкой:
– Вылезай. Побежишь – пристрелю.
Когда приехали в учебный лагерь – здание бывшей начальной школы, укрытое для маскировки пальмовыми листьями, – тот же солдат обрил Угву наголо осколком стекла, поцарапав голову до крови. Циновки и матрасы, разложенные в бывших классах, кишели клопами. Заморыши-солдаты – ни обуви, ни формы, ни половины желтого солнца на рукавах – дрались, пинались и дразнили Угву на учениях. После строевых занятий затекали руки. От бега по полосе препятствий ныли икры. От каната волдыри лопались на ладонях. Жидкий суп, что наливали раз в день из железного таза, и пригоршня гарри не утоляли голода. А от небрежной жестокости этого нового мира, где Угву не имел права голоса, в нем сгустился страх.