– Говорят, первому она прокусила руку. Ее избили до полусмерти. Один глаз у нее с тех пор не открывается до конца.
В тот же день Угву прошелся по поселку и, дойдя до источника, вспомнил, как по утрам сюда вереницей приходили за водой женщины. Он сел на камень и зарыдал.
Вернувшись в Нсукку, Угву не рассказал Оланне о том, что его сестру изнасиловали. Оланна редко бывала дома. Она получала весть за вестью о том, где видели женщин, похожих на Кайнене, ездила в Энугу, Оничу, Бенин и возвращалась, тихонько напевая.
– Я найду сестру, – всякий раз отвечала она на расспросы Угву.
– Конечно, найдете, мэм, – вторил ей Угву: он должен был верить ради нее.
Он делал уборку, бегал на рынок, ходил на площадь Свободы взглянуть на гору почерневших библиотечных книг, сожженных вандалами. Играл с Малышкой, записывал мысли на клочках бумаги, сидя на ступеньках заднего крыльца. В соседнем дворе кудахтали куры. Глянув на живую изгородь, он подумал о Чиньере: жива ли, вспоминает ли о нем? Доктор Океке и его семья не вернулись, в их доме поселился кривоногий профессор химии, который стряпал на открытом огне и держал кур. Однажды, уже в сумерках, Угву поднял голову и увидел, как на соседский двор ворвались трое солдат и вскоре вытащили профессора.
Угву слышал, что нигерийские солдаты обещали перебить пять процентов преподавателей в Нсукке, но лишь теперь по-настоящему почувствовал опасность. И несколько дней спустя, услыхав громкий стук в дверь, решил, что пришли за Хозяином. Он хотел сказать, что Хозяина нет дома или даже что Хозяин умер. Бросившись в кабинет, он закричал шепотом: «Прячьтесь под стол, сэр!» – затем побежал к двери, открыл и обомлел. Вместо зловеще-зеленой военной формы, вместо блеска башмаков и винтовок он увидел коричневый кафтан, шлепанцы на плоской подошве и смутно знакомое лицо, которое вспомнил не сразу. Мисс Адебайо.
– Добрый вечер, – поздоровался Угву. Он был почти разочарован.
Мисс Адебайо смотрела прямо перед собой, в глубину коридора: дикий страх исказил ее лицо до неузнаваемости, сделал похожим на череп с пустыми глазницами.
– Оденигбо? – шептала она. – Оденигбо?
Угву понял, что она больше ничего не в состоянии произнести, что его самого она вряд ли узнала и не решается задать прямой вопрос: «Оденигбо жив?»
– Хозяин жив-здоров, – сказал Угву. – Он в своем кабинете.
Мисс Адебайо впилась в него взглядом.
– A-а, Угву! Да ты совсем взрослый. – Она переступила порог. – Где он? Как он?
– Сейчас позову его, мэм.
Хозяин застыл в дверях кабинета.
– В чем дело, друг мой?
– Там мисс Адебайо, сэр.
– И ты велел мне спрятаться под стол от мисс Адебайо?
– Я думал, это солдаты, сэр.
Мисс Адебайо обняла Хозяина и долго-долго не отпускала.
– Мне сказали, кто-то из вас – или ты, или Океома – не вернулся.
– Океома не вернулся.
Мисс Адебайо зарыдала.
– Видишь ли, мы не представляли до конца, что творилось в Биафре. Жизнь шла своим чередом, в Лагосе женщины рядились в кружева по последней моде. Но потом я поехала в Лондон на конференцию и там услышала доклад о голоде. – Мисс Адебайо помолчала. – А возвратившись, сразу вступила в общество добровольцев, мы возили продукты через Нигер…
Угву была неприятна мисс Адебайо, нигерийка до мозга костей. Однако в глубине души он готов был все ей простить, если вернутся те давние вечера, ее жаркие споры с Хозяином в гостиной, пропахшей бренди и пивом. Теперь к ним никто не приходил, кроме мистера Ричарда. Только он был уже не гость. Он сделался им почти родным и мог сидеть в гостиной с книгой, пока Оланна хлопотала по дому, а Хозяин работал в кабинете.
Как-то под вечер, когда у них гостил мистер Ричард, громкий стук в дверь разозлил Угву. Он положил свои черновики на кухонный стол. Как мисс Адебайо не поймет, что лучше ей убраться в свой Лагос и оставить их в покое? У дверей он отпрянул, увидев сквозь стекло двоих солдат. Они дергали ручку запертой двери. Угву впустил их. Один был в зеленом берете, у другого на подбородке белела родинка с апельсиновое зернышко.
– Всем, кто есть в доме, выйти и лечь на пол!
Хозяин, Оланна, Угву, Малышка и мистер Ричард растянулись на полу в гостиной, пока солдаты обыскивали дом. Малышка закрыла глаза и лежала на животе не шелохнувшись, как взрослая.
У солдата в зеленом берете глаза горели ненавистью, он кричал и рвал бумаги на столе. Наступив ногой мистеру Ричарду на ягодицы, он рявкнул: «Oyinbo, белый! Гляди не обделайся со страху!» Он же приставил к виску Хозяина пистолет и спросил: «Биафрийские деньги точно не прячете?»
Тот, что с родинкой на подбородке, объяснил: «Приказано искать все, что представляет угрозу единству Нигерии». Он прошел на кухню и вынес две тарелки, доверху наполненные рисом джоллоф, который приготовил Угву. Солдаты уничтожили рис, запили водой и, громко рыгая, сели в машину и укатили. Парадная дверь осталась нараспашку. Первой поднялась с пола Оланна. Пошла на кухню и вывалила остатки риса в мусорное ведро. Хозяин запер дверь. Угву помог Малышке встать и увел ее. «Пора купаться», – сказал он, хотя было еще не время.
– Я сама, – сказала Малышка.
Угву стоял рядом и смотрел, как она в первый раз сама купается. Малышка, смеясь, брызнула в него водой, и Угву с грустью понял, что скоро он ей будет не нужен.
На кухне он застал мистера Ричарда – тот читал записи, брошенные Угву на столе.
– Потрясающе, Угву! – удивленно воскликнул мистер Ричард. – Оланна тебе рассказывала о женщине в поезде, которая везла голову девочки?
– Да, сэр. Это войдет в большую книгу. Это работа на много лет. Называться будет «Повесть о жизни страны».
– Ну ты замахнулся…
– Жаль, нет под рукой книги Фредерика Дугласа.
– Сожгли, вероятно, вместе с остальными книгами. – Мистер Ричард покачал головой. – На будущей неделе я еду в Лагос, поищу ее там. Хочу повидать родителей Кайнене. Но сначала съезжу в Порт-Харкорт и в Умуахию.
– В Умуахию, сэр?
Мистер Ричард больше ничего не сказал, он никогда не распространялся о своих поисках Кайнене.
– Если успеете, сэр, сможете разузнать для меня кое о ком?
– Об Эберечи?
Угву расплылся в улыбке, но тут же посерьезнел:
– Да, сэр.
– Конечно.
Угву назвал фамилию и адрес семьи, мистер Ричард записал, а потом, в неловком молчании, Угву напряженно раздумывал, как бы продолжить разговор.
– Вы все еще пишете книгу, сэр?
– Нет.
– «Мир молчал, когда мы умирали». Хорошее название.
– Да, хорошее. Меня на него натолкнули слова полковника Маду. – Ричард запнулся. – Не мое это дело – писать об этой войне.
Угву кивнул. Он с самого начала так думал.
– Если увидите Эберечи, сможете ей передать письмо, сэр?
Угву забрал у мистера Ричарда свои записи и принялся готовить Малышке ужин.
36
Ричард пошел в сад, к тому месту, откуда столько раз любовался морем. Его любимое апельсиновое дерево спилили. Многие деревья были вырублены, на их месте разбили газоны. Посмотрев туда, где Кайнене когда-то сожгла его рукопись, Ричард вспомнил, как недавно в Нсукке у него ничто не шевельнулось в душе, когда он застал Харрисона в саду с лопатой. «Простите, сэр. Простите, сэр. Я здесь зарывать рукписон. Я помнить, что здесь зарывать».
Дом Кайнене был перекрашен в бледно-зеленый цвет, бугенвиллею, увивавшую стены, срезали. Ричард подошел к парадному крыльцу, позвонил и представил, что ему откроет Кайнене и скажет, что у нее все хорошо, просто ей хотелось побыть одной. Женщина с тонкими шрамами на лице, по два на каждой щеке, чуть приоткрыла дверь: – Что вам?
– Добрый день, – начал Ричард. – Меня зовут Ричард Черчилль. Я жених Кайнене Озобиа.
– Ну и?..
– Я здесь жил. Это дом Кайнене.
Лицо женщины стало жестким.
– Дом был брошенный. Теперь он мой. – Она хотела закрыть дверь.
– Минуточку. Вы позволите забрать наши фотографии? Могу я взять часть фотографий Кайнене? Альбом на полке в кабинете.
Женщина свистнула.
– У меня злая собака. Если сейчас же не уйдете, натравлю на вас.
– Пожалуйста, только фотографии…
Женщина свистнула еще раз. Где-то в доме зарычала собака. Ричард повернулся. На обратном пути, открыв окна машины и вдыхая запах моря, он вспоминал, как возила его Кайнене по этой глухой дороге. Поездку в Порт-Хар-корт Ричард откладывал до последнего – хотел сначала разыскать Кайнене, а потом приехать с ней вместе, увидеть, что они потеряли. Кайнене, конечно, пыталась бы вернуть дом, писала бы жалобы, ходила по судам и всем объявила, что федеральное правительство украло у нее дом; она никого не побоялась бы, она ведь такая бесстрашная! С тем же бесстрашием защитила она от побоев молодого солдата. Это было последнее воспоминание Ричарда о Кайнене, и его память сама меняла подробности, расшивая ее смятое во сне покрывало то красным, то золотым узором.
Он бы и сейчас не поехал, если бы мать Кайнене не попросила.
– Съезди, пожалуйста, Ричард, – просто съезди взглянуть на дом, – сказала она по телефону тихо, робко.
А вначале, сразу после приезда из Лондона, она говорила совсем иначе, излучала решительность:
– Кайнене, должно быть, где-то ранило. Надо разузнать, да поскорее, чтобы перевезти ее в хорошую больницу. Когда она поправится, спрошу ее, как нам поступить с этим подлецом-йоруба, которого мы считали другом. Представь себе – продает нам наш собственный дом! Подделал документы на него, да еще и говорит – скажите, мол, спасибо, что недорого возьму. Мало того, он и мебель забрал! Отец Кайнене боится ему слово сказать. Рад, что у него остался еще один дом. Кайнене такого не потерпела бы.
Теперь мать переменилась, как будто с течением времени ее покидала надежда. «Просто взгляни на дом, – просила она, – просто взгляни».
У родителей Кайнене в Лагосе гостил Маду. Его долго держали в тюрьме Алагбон, уволили из нигерийской армии и дали двадцать фунтов взамен всех денег, что были у него до и во время войны. Именно Маду получил известие, что в Ониче видели высокую худую женщину, явно не из простых, образованную. Ричард с Оланной поехали в Оничу, где их встретила госпожа Озобиа, но женщина оказалась не Кайнене. Ричард был уверен, что это Кайнене, – она потеряла память, не знает, кто она такая, – и, заглянув в глаза незнакомки, он впервые в жизни ощутил смертельную ненависть к постороннему человеку.