— И маму, — в тон ей повторил Яков. — Может, мне сходить?
— Я пойду сама, — одним порывистым движением повязала на голове платок Домна. — Сама.
— Обожди. Не торопись. Дай Солодовым одуматься, — остановил жену Макар Артемьевич. — Я так маракую. Обвенчать ребят надо. Тайком. И шабаш! Не мы первые, не мы последние. А станем свадьбу гулять — пригласим Свирида Ананьевича. Тогда уж напопятную ему никак нельзя. Обвенчаны будут ребята.
Всю ночь у Завгородних горел свет. Никто в доме не спал. Прикидывали, как лучше поступить, утешали Любку. Конечно же, она не сделала ничего дурного. И прежде от родителей бегали. Хуже, если потом от немилого мужа к другим, крадучись, на свидания ходить. Вот то плохо.
Домна согласилась с Макаром Артемьевичем. Отец Василий — дружок ему. Завгородним услужит. Да и дело это нехитрое — обвенчать.
К попу пошли Яков с Романом. Налитая здоровьем, осанистая матушка встретила их любезно. По чистому дворику провела на веранду, где отец Василий пил чай. На небольшом столе, накрытом розовой скатертью, свистел самовар, в бронзе которого отражалось гривастое обличье батюшки. Поп был одет по-домашнему. Длинная, почти до самых колен, рубаха из льняного полотна, плисовые штаны. Ворот рубахи расстегнут. Видна цепочка нательного крестика, змейкой сбегающая вниз.
Братья почтительно поздоровались с батюшкой. Отец Василий пригласил их сесть.
— Очухался? — этот вопрос относился к Роману.
— Спасибо, батюшка. Все зажило.
— А мы с Гузырем упрели, пока домой тебя волокли… Да-а… Ты вот крепок, Роман. А что если б тебя палками бить и воловьими жилами? И опосля повесить вниз головой?
— Это что-то страшное, батюшка, — усмехнувшись, произнес Яков. — Ясное дело, так кого хочешь прикончить можно.
— Не скажи, Яша. Известно, что грешнику конец, а вот святой Василий…
— Мы просить пришли… об одном деле, — повернул разговор Яков и выжидательно уставился на попадью. Матушка понимающе вздохнула, покачала головой и нехотя ушла в дом.
— Говори, Яша. Просящий — да получает, ищущий — обретает, а стучащему — да отверзется.
— Вот повенчать бы Рому…
— Отчего же не повенчать? Можно. В два счета повенчаем.
— Однако тайком. Невеста от родителей ушла. Другому ее прочат.
Отец Василий почесал затылок, на минуту задумался.
— Тайком? — наконец, заговорил он. — Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.
— Окажи нам такую милость, батюшка, — попросил Яков.
— Милость, говоришь? А потом меня взашей из прихода, как без родительского благословения венчал. Архиерей за такие дела не милует нашего брата. А с кем венчать-то?
Яков колебался: сказать или нет. Еще разнесет поп по всему селу, разблаговестит. Но все-таки решил открыться в надежде уломать батюшку.
— Дочь Свирида Солодова. Любка.
— Эвон что! Нет, ребята. С Солодовыми связываться не стану. Сыновья у Свирида бойкие. Неровен час — и бока наломают. Нет! Вы у меня не были, и я вас не слышал. Бог вам судья! — отец Василий поднялся из-за стола и проводил Завгородних до калитки.
Солодовы уже двое суток искали Любку. Мать, братья и сестры обегали все село, побывали в бору и на ближних пашнях. Дали знать в Воскресенку. Может, туда к Дуньке подалась.
Сгинула Любка, как в воду канула. Никто не видел ее после того, как вечером из-под носа сватов улизнула. Ведь позор-то какой! Ее сватать приехали, а она скрылась. Сердился Свирид. Сколько сваты не упрашивали, не дотронулся до самогонки. Туча-тучей ушел в горницу, так ничего и не пообещав Толкачовым. А ведь все было на мази. Понравился Свириду Игнат, скромный, работящий. Да и родители его некичливые… А теперь ухватится за волосы и волком воет. Подойти к нему страшно.
— Ищи, Афонька, ищи! — снова и снова посылал он сына.
— Все обыскал, всех переспросил, — отвечал Афанасий.
— Ищи, забодай тебя комар!
Будто заполошная, бегала по соседям Пелагея. Полсела опросила, пока не повстречала матушку.
— А ты б сразу ко мне. Знаю, милочка, где твоя Любка. Ох, знаю! И убиваться по ней нечего. Живет — не тужит.
— Где, где Любушка-то? Да говори скорее, матушка!
— И на всем готовом. Свекровушка души в ней не чает.
— Да уж не тяни, матушка. Не мучай ты меня, несчастную.
— У Завгородних, милочка, твоя пташка. С ихним Романом венчаться хочет. Батюшку упрашивать приходили, чтоб тайно обкрутил. Только батюшка не какой-нибудь мошенник, а самый самостоятельный.
— Ой, спасибо, спасибо тебе, матушка! — всплеснула руками Пелагея. Я уж к Свириду побегу. Успокою Свирида-то. Он бог его знает, что думает…
Солодов, хоть и обрадовался, что Любка жива, все ж не успокоился. Послал жену привести дочку домой, да чтоб без лишней огласки. Пойдет слава, что Любка у Завгородних ночевала — стыда не оберешься.
Долго Пелагея бродила возле дома Завгородних. Надеялась, что дочка увидит ее и сама выбежит навстречу. Как-никак, а Пелагея ей — мать родная. Нельзя ведь вот так сразу ради чужого парня забыть доброту материнскую.
Однако Любка не вышла из дома. Заметив мать у палисадника, она поняла одно — ее хотят разлучить с Романом. От этой мысли захолонуло сердце. Любка отступила от окна, спряталась за голландку и разрыдалась.
— Ты что, Люба? — с тревогой бросился к ней Роман.
Она повернула к нему заплаканное, все в красных пятнах лицо и показала на окна:
— Там… мама.
— Успокойся, Люба. Все уладится.
— Жалко мне маму.
Объясняться с Пелагеей вышел Макар Артемьевич. Он вежливо поздоровался, спросил:
— Ровно потеряла что, Пелагеюшка?
— За дочкой пришла, — сердито ответила она.
— За дочкой? Так она теперь наша. Обвенчались они с Романом, — соврал Завгородний.
— Неправду говоришь, Макар Артемьевич. Грех тебе. Батюшка отказался венчать без нашего, родительского благословения.
— Это поначалу. Покуражился малость. А прошлой ночью обвенчал. По всем правилам. За что и на свадьбу приглашен вместе с матушкой. Я б и вам со Свиридом Ананьевичем советовал порешить дело подобру-поздорову. Теперь, сватьюшка, ничего не переиначишь… Опоздала ты, Пелагеюшка.
— Не венчали их. Не венчали.
— Так тебе батюшка сказал? Ай-ай-ай! А еще поп! Конечно, что ему говорить, коли церковным обычаем пренебрег. А ты, Пелагеюшка, и поверила. Вот какие вы, бабы, доверчивые. Ай-ай-ай!
— Позови дочку, Макар Артемьевич!
— Она отдыхает. Спит, потому как ночью в церкви была. Бросьте вы упрямиться! Мы и сами других не хуже, и Роман твоей Любе по душе пришелся. А тут дочку твою никто не обидит. Не бойся. Благословите вы их, и все будет, как у добрых людей.
— Мне с дочкой поговорить надо. Я мать ей! — твердо сказала Пелагея.
— А коли мать, так делай по-матерински. Тебе дитя своего не жалко. Из-за вашего норова дурного жизнь ей сгубить хотите! Эх, вы!
— Да уж какие есть! В родню к вам не набиваемся. Это вы чужих детей сманиваете. Бессовестные!
— Ты брось, Пелагея! Я не лаяться к тебе вышел. Не хочешь по-людски договориться — проваливай отсюда! — вскипел Макар.
— Я старосту позову. Писарь прошение составит. Силой возьмут у вас дочку!
— А ты попробуй!.. Зови хоть черта самого. Мы не шибко из трусливых.
— Да уж вы чего! И сынка вырастили, дай вам бог здоровья! Нюрку Михееву попортил и до нашей добрался. А я к Касьяну схожу, к Гущину. Его созову. Найдется и на вас управа!
— А! Иди, куда хочешь! Только не каркай! Да скажи ему, чтоб остерегался во двор заходить. Кобеля с цепи спущу, — Макар повернулся и не спеша пошел прочь.
— Отвечать будете! — кричала на улице Пелагея. — А дочку прокляну!
Подробностей своего разговора с матерью Любки Макар не передал домашним. Побеседовал, мол, честь по чести и только.
— Отца Василия к вечеру созвать надо. Угостим, как следует. Может, и согласится обвенчать. Другого выхода нет, — сказал он.
Домна послала Варвару за водкой, а сама принялась готовить закуску. Растопила печь, настряпала вареников.
Пелагея Солодова исполнила свою угрозу. Вскоре под окнами появился Касьян Гущин. В дом заходить не стал, а вызвал на переговоры хозяина.
— Нехорошо, Макар Артемьевич, — усовещал он. — Беззаконие творишь! Родитель своим дитем распоряжаться должен.
— А я не распоряжался дочкой Свирида. Она сама немаленькая. Сама пришла и жить осталась. И пусть живет, коли нравится.
— Так-то оно так. Да людей смущать негоже. Родители на вас жалуются. Эдак все дочки без спросу да без благословения и пойдут мужей искать. Вот оно какое дело, Макар Артемьевич! А я ходи тогда по дворам и разбирайся.
— Пусть молодые как хотят, так и живут. Это нам с тобой, Касьян Дмитриевич, не жениться, а им чего скажешь, коли охота пришла! Сам, поди, родителей не шибко слушал, когда сватался.
— Мы-то что! — мрачное лицо Касьяна оживилось. — Я не хуже твоего Романа женился. Тоже жинкина родня фордыбачилась. Не по нутру им пришелся. За зверя, мол, такого не отдадим Малашку. Он, дескать, дочку нашу поедом есть будет. Вывеска им моя не понравилась, скучная она у меня. А Малашка не испугалась: сердце мое знала.
— Помню, Касьян Дмитриевич, свадьбу твою. Оттого и говорю тебе: сам, поди, такой был…
Староста огляделся по сторонам и зашептал:
— Я для порядка к тебе. Не мое дело других учить, как жить. У каждого своя голова на плечах. И ты… делай, как знаешь. А спросит кто насчет этого самого, отвечай, что староста приходил и шибко ругался. Вот так! — Касьян улыбнулся с хитрецой.
Распрощавшись с Гущиным, Макар Артемьевич отправился за попом. Явились они затемно, к накрытому столу. Отец Василий был в добром и даже игривом настроении. Лукаво подмигнул Якову, кивнул на Варвару, которая суетилась в прихожей. Ободряюще похлопал по плечу Романа. Не горюй, мол. Все перемелется — мука будет.
Домна заискивала перед батюшкой. Усадила его на самое почетное место. С подчеркнутым сочувствием заговорила о трудной пастырской жизни: