— Да-а, — потупился Петруха.
— Ну, сволочи! И до вас дойдет очередь! — проскрипел зубами Касатик.
— Я чудом спасся. А что там с семьей — один бог знает, — сказал Дорофей. — Может, и в живых-то нет семьи…
— Что, говоришь, за атаман?
— Анненков. Его войско. Сам зверь-зверем, и атаманцы такие же…
— Что ж, Дорофей Семеныч, хоть и недобрая весть, а спасибо тебе. Все узнали, — сказал Горбань. — Поезжайте в село.
Митрофашка с Дорофеем уехали, а Петруха и матрос зашагали напрямик к заимке, где их ждали кустари.
— А я, браток, собирался во Вспольск, — проговорил Касатик после долгого молчания. — И вот вышел крест всем моим планам.
Горбань обнял его за плечи, встряхнул:
— Оставайся с нами. Кажется, настал наш черед. Больше ожидать нечего. Как говорят: или пан, или пропал!
Когда Петруха рассказал о вспольских событиях, кустари всполошились. Ефим Мефодьев задохнулся от злости:
— У-ух!.. Кровью за все заплатят атаманцы!.. Палачам не будет пощады!
— Что делать? — рванулся к Горбаню Зацепа.
— Как — что? Выступать! — резко бросил Ефим. — У нас есть пулемет, есть винтовки. Будем драться!
— Вот теперь правильно говоришь. Надо поднимать село. И у нас мобилизация объявлена. Соберем сход, и мужики вынесут то же решение, что и чернодольцы. Пошлем гонцов в соседние села. Пусть и они бунтуют. Рекрутов для борьбы против большевиков не дадим! — взволнованно произнес Петруха и обратился к Касатику: — А ты как?..
— С вами, братва. У меня одна дорога, — ответил тот. — И счеты с белыми старые. За Мишу Русова, за Игнашку Кучева и за всех других ребят расплатиться надо. И за себя тоже.
— Добре, — заключил Горбань. — А сейчас — в село!
Вскоре заимка кузнеца Гаврилы, где много дней скрывались кустари, опустела.
Гудела, волновалась площадь. Рябило в глазах от разноцветных пиджаков, рубах и зипунов. Взлетали над головами картузы. Тряслись бороды.
С трех сторон мужики осадили сборню. Облепили, как мухи, крыльцо. Сидели и стояли в топком холодном песке.
Роман и Яков хотели было протиснуться вперед, да куда там! Их подхватил зыбучий людской поток и отбросил в сторону, почти к самому Народному дому.
— С ума посходили, — засмеялся Яков. — Ровно не на сход, а балаган смотреть пришли.
— Интерес к этому имеют, — степенно заметил коренастый старик в дубленом полушубке и изношенной шапчонке. — Нас, к примеру, сам Петруха Горбань приглашал. Так и других. Ясно дело: сход да не тот, — складно сказал дед и, довольный собой, взглянул на стоящих рядом мужиков.
Однако его никто не слушал. Все пялились на мелькавшую у крыльца мохнатую Петрухину папаху. Конечно же, кустари недаром собирали сход. Может, с собой звать будут, а то и каяться на миру пришли, чтоб общество от милиции защитило.
— Тут ли Демка? — произнес Роман, разглядывая толпу.
— Да брось ты свою затею! — махнул рукой Яков. — Брось!
— Пусть Захар покрутится. Это ему впрок пойдет…
На крыльце появился писарь. Он потряс над головой бумагой, и площадь притихла.
— «…Святое дело освобождения России требует от нас новых усилий, — читал Митрофашка, — поэтому Сибирское правительство объявляет повсеместно мобилизацию…»
Толпа взревела. Заходили ходуном спины. Что читал писарь дальше, Роман не расслышал.
— Не да ди-им! — прозвучал сердитый бас.
И сотни голосов грохнули разом, откликнувшись эхом:
— Не дадим!
Роман увидел впереди долговязую фигуру Ваньки Боброва и, отчаянно работая локтями, пробился к нему. Ванька залихватски присвистнул, поддаваясь общему возбуждению, и тоже крикнул:
— Не дадим!
— Чего орешь? Кого тебе отдавать? — Роман дернул его за рукав пиджака.
— Все равно не дадим! — снова прокричал Ванька.
— Годы-то какие берут? — спросил у него Завгородний.
Ванька не успел ответить. Над толпой поднялся Петруха Горбань.
— Тише, мужики! Ти-ше! — урезонивал толпу староста. — Дайте сказать человеку!
— Крой, Петруха!
— Выкладывай начистоту!
— Да тише вы, псовы души! Тише!
Горбань выбросил вперед зажатую в руке папаху:
— Товарищи! Все вы меня знаете. Ваш я, деревенский. Тут родился и вырос. А ежели теперь не живу в селе, так не по своей воле. Марышкин по ночам не спит. Все думает, как нас поймать да в расход пустить. А чем мы провинились? Чем? Да тем, что не хотим жить по-старому. Не надо нам ни царя, ни буржуев. Никаких правителей не надо. Сами, мужики да рабочие, управлять собой будем. А Сибирское правительство хочет снова посадить на нашу шею офицеров, купцов и ихних прихвостников, хочет содержать их на гроши крестьянина. На наши гроши!
— Подавятся они копейкой народной!
— Нету правды! Нету ее, матушки!
— Ты про мобилизацию, Петруха, скажи!
— Скажу. И чтоб с мужика драть семь шкур, Сибирскому правительству опора нужна. Нельзя ему без опоры. Вот и берут они рекрутов по деревням. Обучат их, чтоб убивали нас же за то, что мы не идем убивать голодающих братьев в России.
— Сам не трогай никого, и тебя не тронут, — рявкнул лавочник Поминов.
— Супротив власти не пойдем! Нечего подбивать народ! — взвизгнул Никита Бондарь. — Как жили, так и жить будем. Помирать никому не хочется!
— Тут кто-то крикнул, что правды нет, — продолжал Петруха. — Неверно! Брехня все это! Есть правда, только у товарищей ленинцев она, в народе нашем правда! А Сибирское правительство обманывает нас. Берет продукты и сплавляет их за границу, а российские рабочие и крестьяне с голоду пухнут! Так посылайте же своих сынов, чтоб защищали тех, кто кровь нашу пьет трудовую!
— Не да-дим! — опять гулко прокатилось по площади.
— Силой возьмут! — резво запрыгал Бондарь. — Силой! Вот посмотрите!
— Не дадим!
— Силой не возьмут, коли сорганизуемся. На силу есть сила!
— Где она у тебя? А?
— Не одно село наше подымется. В другие деревни нарочных пошлем. У нас пулемет есть. Соберем все оружие, будем ковать шашки, пики.
— Накуешь на свою голову!
— Я хочу сказать! — С обнаженным наганом за поясом заскочил на крыльцо Мефодьев. — Товарищи, братья! Нам контры бояться нечего! Пусть она нас боится! Рекрутов не дадим, а сунутся белые — обороняться будем. Правильно тут говорил Петр Анисимович. Сила у нас есть. Предлагаю организовать отряд. И чтоб записались все фронтовики. Не бойтесь, товарищи! Мы вот с самой весны маленькой кучкой держимся. И никто не пострадал. Пусть они пострадают, сволочи!
— А мы и не боимся!
— Записывай в отряд!
— Сплошь пиши!
— Да не кричите все сразу! — заговорил Петруха. — Революционный штаб надо выбрать. Кого в штаб?
— Известно кого: тебя с Ефимом!
— Да еще прапорщика Сороку. Пусть командует.
— Надо Сороку. Он — ахвицер, прапор!
— Якова Завгороднего! — раздалось где-то сзади.
«Попал брат в начальники, — подумал Роман с гордостью. — Уважают его мужики».
Услышав свою фамилию, Яков потупил глаза, чтобы не выдать прихлынувшей к сердцу радости. Односельчане верили ему. И они не ошибались. Яков давно уже сделал выбор между властью и кустарями. Только почему-то все откладывал решающий шаг. Может, из-за Романа, который непременно увязался бы за ним.
Что тянуло Якова к кустарям, он и сам не понимал толком. Скорее всего их дерзость. Из-за нее Яков всегда чувствовал неловкость в разговоре с Петрухой. Казалось, Петруха упрекал его в трусости каждым взглядом и словом.
И вот случилось то, что должно было случиться. Отступать некуда и незачем.
Все четверо были избраны. Сход постановил: распоряжениям Сибирского правительства не подчиняться, детей своих в армию не давать.
Митрофашка принялся записывать в отряд. Он оказался в плотном кольце: не подступиться.
— Записались и отходи! — покрикивали из толпы.
— Запиши и меня! — бросил Роман Ваньке, который пробирался в гуще людей.
В это время на заборе появился Демка. Оседлав покосившийся столб, он размахивал руками и неистово голосил:
— Мужики! Мужики! Дядьки! Сено пожег я с хозяином, с Захаром! Он меня подбил на это!.. Жюнуска не виноват! Не виноват! Мы подожгли! Мы!
Заседание штаба состоялось после схода. Галдели под окнами сборни мужики. Было слышно, как на крыльце отбивались от любопытных Зацепа и Касатик.
— Ты куда, дедка? — сдерживал кого-то матрос.
— Я к ребятам. К Петрухе. Не цепляй! Да не цепляй, говорят тебе!
— Не положено.
— Как то ись не положено? А ты знаешь, кто я?
— Не знаю. Ну, отчаливай! Отдавай, дедка, концы!
— Не знаешь? А коли не знаешь, так у Микишки спроси. Скажи, Микишка, ему.
— Нельзя, дед! — мягко говорил Зацепа.
— Энто другое дело. Нельзя, так нельзя. Мы понимаем, — сдавался старик.
— Эй, чего пялитесь в окна! Невидаль-то какая! — доносилось с улицы.
— А ты что за указчик?
— Гони его взашей! Ён милицейскай лазутчик, шельма!
— Сам ты лазутчик, поперек тебя дышлом!
Члены штаба договаривались, кому чем заниматься. Петруху выбрали комиссаром. Он башковитый. За словом в карман не полезет. И законы знает советские.
— Начальником штаба пусть будет Ефим, а ты, Яша, заместо интенданта. Тебе вооружать отряд, и если будут раненые, о них заботиться, лечить, — сказал Петруха. — Максиму командовать всеми силами. Согласны, хлопцы?
Мефодьев и Завгородний кивнули головами. Сорока не шевельнулся. И даже не поднял взгляда.
— Согласны? — переспросил Горбань.
Максим не спеша достал кисет, скрутил папироску, закурил. Мизинцем ловко смахнул табачные крошки со стола.
— Я в бою не трусил. Сами понимаете, — наконец заговорил он. — И распорядиться сотней мужиков сумею. Ротой командовать приходилось.
— Вот и хорошо! Добре! — нетерпеливо произнес Петруха.
— Только я думаю, что напрасно мы затеяли это. У правительства кругом войска. Раздавят нас, как тараканов. И я не хочу быть виной тому. Не хочу!