— Да уж отвечать придется. Наш Мансуров — поручик, конечно, не то что Лентовский или сам атаман, однако тоже крут. Порки мужикам не миновать! Кое-кого шлепнут. Это уж обязательно…
Нюрка вздрогнула. По спине пробежал мороз. Сердце отозвалось беспокойством за Максима, за всех, кто сегодня утром собирался на площади. С ненавистью подумала о кустарях. Шкодливы, как коты, а трусливы, что зайцы. Безвинных под расправу поставили.
— И я был в их штабе, — признался Сорока. — Сход так постановил… Отговаривал я мужиков от выступления. Да куда там! Они чуть ли не всю Сибирь завоевать хотели.
— Плохо, брат, Максим Александрович, плохо! — сказал Пантелей. — Свои же могут тебя выдать. Вот то и обидно, что свои.
— А я так считаю, что бояться мне нечего. Если уж на то пошло, то я и не допустил до кровопролития. Кто дал приказ отступать? А? Я дал. Не будь этого приказа…
— Так-то оно так, да только…
— За все должны отвечать кустари и их дружки! — продолжал Максим. — Я так понимаю. И я скажу об этом вашему поручику. Его послали сюда, чтоб прекратить смуту. А разве ее прекратишь, не выловив кустарей? Вы — из села, кустари — в село. И опять все начнется сызнова. Мы сами хотели выселить кустарей из Покровского и напрасно не сделали этого. Напрасно! Не было бы сейчас заварухи.
— Ты, Максим Александрович, все же стерегись, — по советовал Пантелей. — Крут поручик!
— Он тоже офицер и поймет меня. Да я… я… Вот что я сделаю. Народ в обиду не дам! А на всех закоперщиков список составлю и вручу вашему командиру. Пусть с виновными и разбирается. Пусть кустарей арестовывает да еще Гаврилу-кузнеца, Яшку и Ромку Завгородних.
Звякнула о пол вилка, оброненная Нюркой, которая вдруг побелела и закрыла лицо руками. Будто деревянная стала.
— Что с тобой, дочка? — бросилась к ней Аграфена.
— Ни-че-го… — с болью протянула Нюрка. — Голова закружилась что-то… Я пойду, прилягу… — пошатываясь, она добрела до кровати и положила голову на ее козырек. — Это… пройдет, мама. Уже легче… легче.
— Переволновалась, доченька, — сказала Аграфена, снова присаживаясь к столу. — Столько об отце говорила и вот встретилась.
Перед тем, как Максиму уйти, Нюрке захотелось на воздух.
— Посижу на крыльце малость, — устало проговорила она.
— Иди, доченька, да шаль возьми. Холодно. — Мать сняла с плеч теплый платок и подала Нюрке.
Пантелей собрался проводить Сороку, да Аграфена удержала его:
— Пусть хоть словечком перемолвятся. Для этого доченька и вышла. Тебя стесняется она, Пантелеюшка, — и положила натруженные руки на плечи мужа.
Пантелей вдруг облапил ее, подхватил и, тяжело дыша, потащил в горницу. У Аграфены, как когда-то в молодости, шумно забилось сердце. И только на кровати опомнилась она, шепнула:
— Подожди… Дверь на крючок накину…
А Нюрка, вздрагивая всем телом при каждом выстреле, хлопавшем на улице, прощалась с Максимом у калитки. Нюрке не хотелось отпускать его. Душа болела, как бы чего не случилось. Пьяным-то солдатам — море по колена. У каждого ружье и шашка.
— Ты, Анна Пантелевна, не бойся. И у меня кое-что есть, — ответил ей Максим, потряхивая на ладошке маленький, тупорылый пистолет.
— А то бы остался, Максимушка! Или я тятю попрошу, чтоб тебя до дому доставил, — уговаривала Нюрка. — И вот еще что… Ты список отдавать собираешься, чтоб поручик знал, кто виноват. Так не надо? Грех тебе будет, если кого из наших, покровских, постреляют. Они пришли и ушли, а нам жить с тобою. Не простится это нам от мужиков. Не надо, Максимушка!..
— Любишь кататься — люби и саночки возить. Я так рассуждаю, — сухо проговорил Сорока. — Мир ни при чем. Кто подбивал к бунту, с того и спросят. И мы дураки, что допустили до этого. Надо было выселить кустарей, и всему конец.
Максим твердо стоял на ногах, хотя от него и несло спертым запахом самогона. По решительному лицу Сороки Нюрка поняла, что он отдаст список поручику. Она не могла допустить этого, не могла. Казалось Нюрке: вместе с другими примет смерть и она. Да, это ее поведут вместе с кузнецом, вместе с Яковом Завгородним, вместе…
— Прошу тебя, Максимушка! Христом-богом прошу: не надо!.. Выбрось ты из головы списки всякие!
— Может, Романа пожалела, Завгороднего, а? — криво усмехнувшись, сказал он.
— Что? При чем Роман тут? — с болью ответила Нюрка. И вдруг она ясно осознала: в сердце ее поднялась с новой силой растерзанная, но неистребимая любовь. Не Нюрка, а любовь ее примет смерть лютую, коварную.
— Не надо, Максимушка!.. — крикнула и, как подкошенная, упала перед ним на колени.
— Что с тобой, Анна Пантелевна? Зачем же расстраиваться так? — забеспокоился Максим, поднимая ее. — Зачем же? Если уж хочешь, я и передумать могу. И не мое это дело, может быть… Коли надо что узнать поручику, пусть сам и узнает…
Нюрка прижала его руку к пылающим губам и поцеловала:
— Вот и спасибо тебе, спасибо!
— Конечно, я списка не буду писать. Так все равно другие выдадут.
«Другие Романа не выдадут. Не назовут его в главарях. Это ты, Максим Александрович… Один ты мстишь ему. И не знаешь за что, — подумала Нюрка. — А уж кому и мстить, только мне одной. Мне! Мне!..»
— Ладно, договорились. Спать иди! — голос его потеплел.
Но когда за Максимом звякнула калитка, Нюрка почувствовала в затихающих звуках его шагов все ту же решимость. Максим обманул ее. Завтра, на рассвете, список, составленный Сорокой, будет у командира карательного отряда.
Спустившись с Гривы, Нюрка не пошла мимо кладбища, а обогнула озеро и нырнула в глухую темь переулка, который должен был вывести ее на Харьковскую улицу. Время приближалось к полуночи. Однако село еще колобродило. Слышались пьяные выкрики, покрываемые хлесткими раскатами выстрелов. Перелаивались собаки. Откуда-то со стороны Борисовки наплывала пьяная песня:
Ой, как один казак был невесел-ай,
Был он круглой сиротой!
Ой, да буйну голову свою повесил
На лихо-ова ры-сака!
Песня доносилась то совсем явственно, то затухала. Сперва звучали только мужские, разухабистые голоса, потом в их компанию ворвался бабий, визгливый:
Лучше б, лучше б было мне остаться
В чистом поле со врагом…
«Веселятся…» — с горечью подумала Нюрка. Ей казалось странным, что в эту тревожную ночь кто-то может гулять по улицам, да еще и петь. Солдаты, конечно, не в счет. Что им за беда, коли в Покровском расправятся с мужиками! На то они и солдаты. А шлюха-то чему радуется на Борисовке? Может, ее же отца или брата на расстрел поведут утром…
Нюрка спешила. Дороги не было видно, и она пробиралась наугад, по лужам, стараясь держаться поближе к заплотам, что тянулись с левой стороны. Справа был пустырь, где можно угодить в яму. Их здесь много: издавна на пустыре копали глину.
Выйдя на Харьковскую, Нюрка едва не столкнулась с конниками. Хорошо, что не заметили. Вовремя прижалась к чьим-то воротам.
Проехали трое. Во тьме промаячили красноватые огоньки папиросок. Всадники разговаривали вполголоса.
— Тут должен быть проулок. Я днем заприметил, — сказал один из них.
— Ну, и ночь! Хоть глаз выколи, — отозвался второй. — Сейчас бы с кралей антирес поиметь, а тут путайся по улицам.
«Охрана», — решила Нюрка, направляясь дальше.
У дома Завгородних она остановилась. Переводя дух, присела на лавочку. Вот сейчас немного успокоится и постучит в окно, вызовет Романа. Или нет, все равно кого. Только бы узнал он, что его ждет, чтоб успел затемно уйти из села.
Нюрка не назовет имени Максима, а просто предупредит на всякий случай. Она не может сделать иначе. Она не желает зла Максиму, с которым ей придется делить радости и горести всей жизни. Он нравится Нюрке. Он хороший. И она будет счастлива с ним…
А Роман уже женился, наверное, на Любке Солодовой. Давно по селу слухи ходят, что убежала Любка из дома. А Нюрке все равно. Пусть Роман даже не смотрит на нее, пусть сейчас прогонит от дома, как собаку, пусть. Только б знать, что живой он, что хоть однажды вспомнит о Нюрке. И то хорошо!
Еще в детстве слышала Нюрка от отца о лебедях. Рассказывают, что если убить одного из пары, то и другой погибнет. Камнем бросится наземь и расшибется. Так и Нюркино сердце. Поднялась в нем любовь, расправила крылья. А не станет Романа, и жизнь потеряет для Нюрки всякий смысл.
Вот сейчас она постучит. Но ноги не слушаются ее. Всего один шаг осталось сделать Нюрке до окна, и он оказался самым трудным. Если бы ее заставили прыгнуть в огонь ради Романа, она бы сделала это, не задумываясь. Ушла бы на край света!.. Но подойти к окну и постучаться…
Как она не догадалась прежде! Ведь можно же сходить к кому-нибудь из подруг или к соседям Завгородних и через них передать Роману страшную новость. Однако к кому идти? Времени осталось так мало! А вокруг села — караулы, и Роман не сразу прошмыгнет между ними.
Нечаянно Нюрка задела ногой палку, которой прикрывают ставни. Палка проиграла по бревнам стены. И во дворе Завгородних раздался басовитый лай волкодава. У Нюрки вздрогнуло и шумно забилось сердце. Лай услышит охрана — и тогда все пропало! За себя Нюрка не боялась, но ее могут арестовать, и некому будет предупредить Романа.
Нюрка поднесла крепко зажатый кулак к ставню. Или сейчас, или никогда!.. И вдруг почему-то отступила к воротам и быстро перебежала улицу.
Что делать? Нельзя было терять ни одной минуты. Что делать?
Но вот Нюрка вспомнила, что вместе с Романом Максим назвал кузнеца. Да-да! И Гаврила живет здесь, рядом с Завгородними. Она обо всем расскажет ему. Пусть Гаврила уходит из села сам и предупредит Романа и Якова.
Кузнец оказался дома. Он, по-видимому, не спал: откликнулся на первый же стук.
— Выйдите, дядя Гаврила, — прильнув к окну, негромко позвала она.
— Кто там?
— Откройте. Я вам все расскажу!