Митрофашка закрыл уши, чтобы не слышать, что делается во дворе. Кошевка тронулась.
Возле церкви их поджидал Марышкин с милиционерами. Все верхами. Начальник милиции — в новой синего сукна венгерке, в серой офицерской папахе, словно на параде. Под ним все тот же быстроногий вороной конь со звездой на лбу. Не стоит на месте, нетерпеливо копытит снег.
— Э-э-э… Господин писарь! Извините, что мы потревожили вас так рано. Но, я полагаю, вы будете иметь возможность отдохнуть в нашей гостинице, причем в приятной компании, — довольный собственной остротой, Марышкин рассмеялся. Из уважения к начальству заржал и Груздь.
— Тут какая-то ошибка. Я не виноват ни в чем, — опустив взгляд, тихо произнес Митрофашка.
— Э-э-э… Нам это знакомо. Представьте себе, так всегда говорят преступники. Правда, до определенного момента, когда под тяжестью улик начинается признание. Чистосердечное признание. Н-да!.. А вот и приятеля вам везут, чтоб не скучать по дороге.
Митрофашка обернулся и встретился глазами с Ливкиным, который сидел на санях под охраной двух милиционеров. Внешне он был спокоен, будто ничего не произошло, а просто едет по своей нужде на попутной подводе. Сани остановились. Один из милиционеров, сопровождавших Терентия, был помощник Марышкина Качанов. Германскую он прослужил в полевой жандармерии, потом каким-то образом попал в Омск и по направлению департамента милиции прибыл в Галчиху. Всего месяц служил здесь, а уже завоевал славу незаменимого следователя. С арестованными он обращался жестоко, вынуждая их под пытками оговаривать не только других, но и себя. Кто хоть раз побывал на допросе, тот предпочитал умереть, чем снова встретиться со следователем. Даже милиционеры побаивались Качанова.
— Обыск произвели. Ничего подозрительного пока не обнаружено, — доложил он Марышкину.
— Это недоразумение, — заговорил Ливкин.
— Э-э-э… А что я говорил вам? — обратился к писарю начальник милиции. — Вот так всегда.
Терентия взяли на мельнице. Ночью лопнул ремень трансмиссии и посыльный разбудил Ливкина. Несколько часов провозился механик, пока снова не пустил двигатель. И только собрался идти досыпать, как появился Качанов. Приказал следовать за ним, не позволив снять перепачканного маслом фартука и умыться.
— Там, куда приглашаем вас, нет чистых простыней. Товарищи почему-то любят голые нары. Совершенно голые! — с нарочитым недоумением сказал Качанов. — Ну, уж что кому нравится!
Марышкин распорядился, чтобы писаря пересадили в сани и везли арестованных в Галчиху.
— Э-э-э… Кошевка нам может понадобиться. Полагаю, что заедем еще кой-куда…
В это утро Роман и Яков плотничали. Рубили баню на Яковой усадьбе. Макар Артемьевич отделил старшего сына, купив ему самый крайний в сторону Галчихи дом на Харьковской улице. Там жила молодая солдатка Глафира. Узнав о гибели мужа, Глафира перешла к отцу. Дом сдавали в наем, а теперь продали Завгородним в рассрочку.
Яков горячо принялся хозяйствовать. Сразу же перетащил туда Варвару со всеми пожитками. Утеплил пригон. А заготовленные с лета бревна решил пустить на баню. Роман вызвался помочь.
Уже были положены первые венцы. Работали братья с задором: посбрасывали с себя полушубки. В рубахах и то жарко. Потные спины парились.
— Так мы через два — три дня все закончим! — удовлетворенно заметил Яков. — Клади каменку и топи.
— По-черному будешь делать, что ли? — спросил Роман, потянув носом приятный смолистый душок.
— Как кирпича достану. Хочется по-белому, не хуже, чем у добрых хозяев. И первым пошлем мыться тятю. Он любит жар. В предбаннике лавочку поставлю и столик. На пол и потолок — вон те сутунки. Сегодня же отдам в распиловку.
— Видишь, Яша, сколько забот сразу появилось. С нами-то было спокойнее. За все отвечала мама.
— Верно, — признался Яков. — Да ведь когда-то надо самому начинать. Ты вот что скажи, Рома. Жинку свою любишь?
— А что?
— Да так, ничего. Хорошая она у тебя. Безответная. Не обижай Любу. У тебя ведь мамин характер, тяжелый. Не мог же уродиться в тятю!
На крыльцо вышла Варвара. Развесив на веревке мокрые половики, позвала мужиков завтракать. Яков воткнул топор в бревно, захватил полушубки:
— Пойдем, Рома, — и широко зашагал к дому.
Ели вчерашний, упревший борщ с чесноком и перцем. Обжигало во рту. Роман вспомнил, что вот о таком борще мечтал на передовой и в лазарете, где набивали животы только кашей. До того приелась, что при одном взгляде на нее воротило.
— Думал съесть бы чашку борща и тогда помирать можно, — усмехнулся он.
Варвара заговорила о новостях. Попадья получила письмо, в котором батюшка о себе сообщает. Живу, дескать, хорошо, на всем готовом. Он теперь полковым священником. А когда волосы отрастут, обещается обратно. И еще батюшка написал: «Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснется к ней, не останется без вины». Поучение отца Василия пришлось по вкусу покровским бабам из-за хорошего слога, и они выучили его.
— Надо почитать это Касатику, — сказал Яков. — Вот чертов мужик! Не успел ознакомиться с матушкой, как закружил ей голову.
— Все вы кобели добрые, — вздохнула Варвара. — Только на вину вас не пригонишь. От семи собак отбрешетесь.
— Не сбрешешь — не проживешь, жинка. На том и свет стоит.
— Трофим к нам! — взглянула в окно Варвара.
— Наверное, дома что случилось, — забеспокоился Роман.
Кожура набросил повод на кол плетня, осмотрелся вокруг. Пробежал по двору. Братья кинулись к двери.
— Ну, — нетерпеливо сказал Яков.
Переведя дух, Трофим заговорил:
— Пусть Роман тикает отсюда! Его дома ищут, язви тебя! Марышкин с милиционерами наехал. Все вверх дном перевернули. Любка меня послала. Тихонько шепнула, а я на вершни и к вам.
— Одевайся! — Яков сорвал со стены полушубок, подал Роману.
— Я поеду. Не то захватят здесь, худо будет. Подборной домой вернусь! — уже за дверью проговорил Кожура.
— Ты, Рома, огородами отходи, по канаве. Там густой бурьян.
Пока Роман одевался, Яков слазил в подполье, достал новенькую поминовскую трехлинейку.
— Возьми, — сунул ее брату. — Заряжена. И вот еще обойма. Наган хоть и найдут, не так страшно. Валяй!
Яков видел, как Роман перемахнул через плетень, сделал в огороде петлю, чтобы запутать след, и скрылся за пригонами. Молодец, знает дело. Только бы дойти ему до Пахаревской. В любой избе приютят.
В наступившей тишине было слышно, как за печкой возились тараканы. Яков и Варвара приникли к окну в ожидании милиционеров. И они прискакали. Марышкин сходу перемахнул на коне плетень.
«Не уйти Роману. Поймают, — тревожно подумал Яков. — Надо задержать гадов. Во что бы то ни стало». И, набросив на себя полушубок, он выскочил на крыльцо.
— Э-э-э… Обыскать пригоны! — закричал Марышкин. — А, Завгородний!
— Я самый, — мрачно ответил Яков, закрывая спиной дверь. — Чем могу служить?
— Нас интересует твой брат. Где он?
— Брат? Вам нужно брата? А он у меня… В горнице. Спит.
— Забрать! — приказал начальник милиции, не сводя сторожких глаз с Якова.
Андрюшка Кошелев и Груздь поспешно взбежали на крыльцо.
— Пусти! — рванул Якова за плечо сын лесничего.
— Не трожь! — спокойно ответил тот. — Спит, говорю, брат. Что-то не здоровится ему. Не трожь!
Андрюшка потянулся к нагану. И вдруг перевернулся в воздухе и упал на руки Качанова и других милиционеров, стоявших у крыльца. Сильный удар Якова пришелся ему в нижнюю челюсть.
Груздь выхватил шашку, пятясь по ступенькам.
— Арестовать! — приказал Марышкин.
Милиционеры с обнаженными наганами подступили вплотную к Якову.
— Уберите свои штуки, — с безразличием проговорил он. — Сам пойду. А насчет брата пошутил. Вчера Роман был у меня. Это правда. Не сегодня. Можете искать. — И отошел в сторону.
Милиционеры обшарили весь дом, слазили в подполье, на чердак. Марышкин распорядился открыть амбар. Затем заглянули в погреб и колодец. Докладывая начальнику, пожимали плечами.
Роман наблюдал за ними из канавы. Он успел отползти только саженей на сорок от пригона. И здесь залег, услышав шум во дворе.
Вот Якова вывели за ворота. Посадили в кошевку. Груздь умыл снегом окровавленное лицо Андрюшки. И, прежде чем прыгнуть в седло, старательно вытер руки о потник.
Роман еле превозмогал желание послать пулю в лоб обидчика. Это он, Андрюшка, ударил тогда его ночью. С милицией гад ездит!
Взвился, брызнул снежок за кошевкой, выскочившей на дорогу. Милиционеры увозили брата в Галчиху. Роман на секунду представил себе заплаканное лицо Варвары, стоящей за воротами. И почувствовал, как холодный пот выступает на лбу. Якова увозили. По двое в ряд милиционеры скакали за кошевкой. Позади — Андрюшка. Он! И, может быть, больше не представится случая посчитаться…
Роман нажал курок. Грохнул, прокатился по степи повторенный эхом выстрел. Андрюшка откинулся назад, будто хотел осадить коня, и, взмахнув полусогнутыми руками, мешком свалился с седла. И лишь сейчас Роман понял, что все время держал его на прицеле.
Андрюшкин конь шарахнулся, дико заржал и, сделав крутой поворот, галопом поскакал в село. Запутавшись ногой в стремени, сбоку тащился Кошелев. Очевидцы рассказывали потом, что к дому лесничества жеребец притащил только кусок перемешанного с костями мяса. Кровавый след пролег почти по всему Покровскому.
Выстрел заставил милиционеров спешиться и залечь в снегу. Они ждали, что их обстреляют. Но село молчало. Выпустив по нескольку патронов наугад, по крышам домов и амбаров, милиционеры осмелели. Начали перебежками подвигаться к селу.
Роман щелкнул затвором и снова вскинул винтовку. Он решил умереть, но не даться в руки Марышкину. И в это мгновенье со стороны бора гулко треснули два выстрела. Касатик и Зацепа, находившиеся в секрете, не выдержали — выстрелили во фланг милиционерам.