Романа оглушили грохот и лязг металла. Жарило, как в пекле. Молотобойцы и горновой исходили потом, то и дело черпали жестяной кружкой воду из кадки и жадно пили.
— Жидки у меня помощники, — басил старик. — Того и гляди, что от воды лопнут. Подай-ка, дружок, да покрепче! Вот так! А ты опять стоишь! Ох, и морока с вами!
Яков покачал головой. Ну и старина! Этот, пожалуй, не уступит самому Гавриле. Запарил ребят. Того и гляди, что сбегут из кузницы.
— Выполняем заказ ревкома. Шкворни куем для телег, — пояснил Яков.
Затем они направились в мастерскую. В одной из четырех комнат их встретил мужик в заплатанной рубахе и чирках. Он сидел на подоконнике и ел хлеб с огурцом. Когда братья вошли, мужик быстро смахнул на ладонь хлебные крошки и бросил их в рот.
— Это наш главный оружейник, охотник с Чаячьего, — сказал Яков. — Берется делать порох.
— Так-так, — подтвердил мужик, осклабившись. — Я сроду не стрелял казенным порохом, и родитель у меня был таков. Угля и всего другого мы тут найдем, а вот за солью придется на Качукское озеро ехать. Нигде больше нет такой соли, чтоб в порох шла.
— До Качука далеко. Пока доедешь, не раз на милицию, а то и на карателей нарвешься, — раздумчиво произнес Яков. — Поеду к Петрухе и к Ефиму. Пусть снаряжают подводы и охрану. Надо завезти больше соли.
— Поедем вместе. Я тоже в Сосновку, — предложил Роман.
Брат согласился. Переговорив с плотниками и печником, пошел в бор ловить Чалку.
К Сосновке они подъехали на закате солнца. Оно уже спускалось за бор, гася последние лучи. За пол версты до озер увидели в степи толпу людей. Вокруг нее, то упираясь, то шарахаясь по сторонам, на длинной веревке ходил статный буланый конь. Он был оседлан, но никого к себе не подпускал. Более смелые и опытные мужики ухитрялись подбегать вплотную, однако буланый давал такого «козла», что они поспешно отскакивали. Затаив дыхание, толпа глядела на смельчаков. И лишь один мужик хохотал, уткнув руки в бока.
— Да это же Жюнуска! — узнал Роман.
Киргиз тоже заметил приближающихся всадников. Проворно, одним махом вскочив на своего скакуна, помчался наперерез братьям.
— Эк-кей! — донесся до них его радостный крик.
Жюнуска вылетел на дорогу и осадил коня, взвихрив песок. Играя плеткой, ждал, когда подъедут друзья. Киргиз рад друзьям, ой, как рад!
— Асалау маликум! Здравствуй, Яшка и Ромка, — поприветствовал он. — Жюнуска стал аскером, его сам Петка Горбатый в армию писал. А киргизскай лошадь мал-мал хитрый, никого не слушает. Жюйрюк, быстрый конь!
— Да мы уж видим, — сказал Роман. — Ты помоги мужикам.
— Зачем, Ромка, так говоришь: помоги? Жюнуску Петка послал объезжать лошадь, а мужик сам хочет объезжать. Пусть объезжает. Жюнуске не жалко, — киргиз показал в улыбке ровный ряд белых зубов.
— Ну, коли так, пусть тешатся, — махнул рукой Яков.
— Жюнуска возьмет конь, и он станет совсем смирный, как овечка.
Простившись с киргизом, братья послали коней крупной рысью и вскоре въехали во двор дома, где квартировал Роман. К взводному из соседних дворов потянулись бойцы. Первыми пришли братья Гаврины.
— С приездом! — живо проговорил Аким, помогая Роману расседлывать Гнедка. — Мы тебя, Роман Макарович, который уж день ждем. Новостей у нас — целая куча. Пулемет нашему взводу дали, «Максимку», а еще на каждого по бомбе, лимонки английские. Пулеметчиком к нам упросился Касатик.
Роман обрадовался новостям: за полторы недели, что пробыл в Покровском, он соскучился о матросе. Значит, теперь вместе будут они.
— И еще такое дело, товарищ взводный, — заговорил бородатый мужик из Сосновки по прозвищу Бандура. — Моя Рыжуха жеребчика принесла. И мы нарекли его Партизаном. А опосля заспорили меж собой, можно ли эдак, чтоб скотину называть по-революционному. И никто толком не знает. Как, значит, ты маракуешь, товарищ взводный?
Роман тепло оглядел бойцов и, воодушевляясь, сказал Якову:
— Это все друзья. В двух боях побывали со мной. Да… А жеребенка, по-моему, можно назвать Партизаном. Конь — друг человека и пусть зовется, как мы. Верно, ребята?
— Само собой!
— А то как же! Он и есть партизан, коли с нами будет.
Позднее всех подошел Касатик с дедом Гузырем. Матрос заулыбался, облапил Романа. Как старый приятель, запросто поздоровался с Яковом. И встал между братьями, широко расставив ноги.
— Извиняйте, братва, опоздал. Софрона Михайловича в бор водил за ракитником. Мордушки хочет плести, рыбу ловить, — сказал Касатик.
— Свежий карасишка — приятственная штука, якорь его.
— На наше трепало что бы ни попало — все мнет, — тронув пышные желтые от табака усы, заметил Бандура.
— Не скажи, любо-дорого! Рыбешка, значится, свой скус имеет и ежели в охотку, так и того получше, — понимающе произнес дед, подсаживаясь к Роману.
О многом переговорили в этот вечер. Празднично было на душе у Романа. Видно, ничто не связывает людей так быстро и крепко, как бои, где каждый виден, словно на ладони.
И еще подумал Роман о том, что эта дружба наполняет его какой-то особой силой. Она дает ему крылья и широту души, все, что так нужно людям! Да и само счастье виделось ему не таким, как прежде. Еще совсем недавно оно было для Романа в мирной крестьянской жизни. Сбиться на пару добрых коней, распахать залог у Воскресенской дороги, прирубить теплые сени — о большем ему и не мечталось. А теперь тесно стало Роману в межах этого счастья.
В штабе согласились с Яковом. Надо посылать подводы за селитрой. Но Качукское озеро — почти под самым Вспольском. Там, чего доброго, можно нарваться на карателей. Все окрестные села в руках Омской власти.
— Для охраны обоза пошлем взвод Романа Завгороднего, — предложил Мефодьев. — Накажем ему, чтоб объезжал села и шел с разведкой. Ребята во взводе бравые — и в случае чего не дадут себя в обиду.
Роман, получив задание, распорядился, чтобы люди готовились к выступлению, не брали с собой ничего лишнего: так решили в штабе. Касатик с пулеметом оставался в Сосновке, о чем искренне сожалел.
— Вот так со мною всю жизнь: раз повезет, а потом десять раз сплошная труба, — жаловался он.
Собирались выехать пораньше, да ездовые замешкались. Тронулись из села, когда уже высоко поднялось солнце. Весь взвод был на конях. Правда, у некоторых бойцов не нашлось седел, и они ехали охлябью, подстелив под себя зипуны и полушубки.
Их путь до Воскресенки лежал по торной дороге. Впереди рысили конные, а за ними двигались подводы, сзади колонну прикрывала группа бойцов, тоже верхом. Разведку Роман послал на полчаса раньше — Фрола и двоих пожилых мужиков из Воскресенки, которые хорошо знали местность до самого Качука.
Рядом с Романом рысили Бандура и Аким Гаврин. Когда миновали первые колки, начались пашни. Роман залюбовался посевами и перевел Гнедка на шаг. Вдоль большого лога, куда спустился проселок, тянулись голубоватые полосы пшеницы и зеленые — овса. Выпавший на днях ливень подправил посевы. Он пришелся в самое время: наступала пора налива.
Солнце вдруг скрылось за облако. Расплываясь, по земле пробежала тень. Подул легкий ветерок — и заходили волнами, заплескались о межи хлеба.
Выезжая из лога, Роман невольно посмотрел в сторону Покровского. Но ни знакомых изб, ни верб не было видно. Лишь по синей полоске Шаповаловского колка он определил, где у кромки бора находится село.
Вид степи радовал Романа. Особенно в эту летнюю пору. Степь была, как невеста: нарядная, вся в цветах. У самой дороги белели ромашки. Дремали желтые колокольчики. Посвечивали в высокой, густой траве голубые незабудки. А немного дальше, в лощине, где начинались солончаки, буйно цвел донник.
Раздувая ноздри, Роман вдыхал тонкие запахи меда и мяты. И думал о том, что он не смог бы жить без этого широкого, как море, простора. Без островков говорливых берез, разбросанных по степи. Без прибившихся к колкам пашен.
Защемило сердце. Не успеешь оглянуться, и подступит страда. Трудно придется матери и Любке. Отца разве что за кашевара возьмут на пашню, да и дом не оставишь без присмотра. Может, ревком жатку подошлет. Должен бы помочь Гаврила, знает он нужду Завгородних.
— Отпуска, поди, которым дадут на жатву, — думая о том же самом, заговорил Бандура. — У меня дела совсем аховые. Хуже некуда. Жинка на сносях, да двое малолеток.
— Тебе и без отпуска можно обойтись, — сказал Аким. — Дома живешь, найдешь час побывать на пашне, а вот нам как? Эх, поднажали бы расейские оттуда, да мы отсюда! За месяц порешили бы Колчака — и тогда делай, что хочешь. Должен бы Ленин подумать о нас. Сам-то он, кажись, из крестьян.
— Так, пожалуй, — согласился Роман. — Первым делом он землей наделил бедняков.
— И еще ты, Роман Макарович, вот что скажи, — продолжал Аким, дергая за повод коня, потянувшегося к пшенице. — Ежели Ленин про нас узнает, что мы, значит, восстали и держимся, может, он навестит нас?
— Через фронт-то? Ну и чудишь ты, парень, — ухмыльнулся Бандура.
Аким обиделся на бородача:
— Ты чудишь! Еропланы есть? Есть. Возьмет и напрямки прилетит. Верно, Роман Макарович?
— Верно-то верно, да у товарища Ленина, говорят, много других армий. И разве их все облетаешь! Россия — большущая держава.
Аким остался при своем мнении: прилетит. Уж куда-куда, а в Сосновку должен махнуть. В расейских армиях много комиссаров ученых. Они и без Ленина понимают, как быть, к примеру, с жатвой.
Выехали к Воскресенской грани. Прискакал один из разведчиков. Встав на стременах, махнул рукой на рассыпанные по бугру березки.
— Там беляков поймали! Фрол знает их обоих, — сообщил он, едва переводя дух.
Послав взвод неторопкой рысью, Роман поскакал за разведчиком. Сначала по проселку, затем напрямик, по свежей кошенине. С бугра он увидел на дороге крестьянскую телегу и в ней трех мужиков. Приметив Романа, Фрол поднял над головой шапку.
Разведка задержала Антона Бондаря и Александра Вербу. Роман едва узнал Антона. Его лицо сплошь покрылось синевой, а вспухший нос походил на картошку. На обоих была поношенная холщовая одежда. Местами просвечивало тело.