И снова вернулась мысль к Нюрке. Там ее взяли, во дворе. Били, а может, и…
Роман скрипнул зубами, поднял топор и, тяжело дыша, с ожесточением стал рубить. Брызгами полетели щепки.
— Да ты потише, пуп надорвешь али килу наживешь, — за спиной раздался веселый голос Касатика. — Дай помогу!
Гузырь проворно обежал Романа, подивился:
— Чурка, якорь ее, позанозистее протчих будет. Энто у нас в станице один казачишка был, никудышный, любо-дорого. Так он, забубенная голова, ежели чурку не осиливал, звал соседа на помочь и толкали ее всю в печку. Значится, сутунками и топился. А ишо любил энтот казачишка начальству угодить. Раз на троицу напился станичный атаман и давай нагишом по домам бегать! Ну, а энтот увидал и взял в соображение, что надо и ему разболочься, коли атаман почин сделал. И как словом, так и делом. Побежал, любо-дорого, следом. Однако далеко не убег. Поймали его казаки да крапивой по голому заду и особо по протчим местам отстегали. Почитай, неделю хворал. Тело, якорь его, так и взялось пузырями.
Дед закатился смешком, заглядывая в Романовы глаза. Ему очень хотелось развеселить Романа. Ведь худо с парнем, совсем закручинился.
В избе, наблюдая, как хозяйка растапливает печь, Касатик вспомнил одну историю. Он сидел у стола, подперев щеку рукой, и говорил певуче:
— Ехали, ехали мы с отрядом по степи. Кругом — тишь, благодать. Беляков в селах нету. А тут докладывает Мише Русову встречный конный. В нашей деревне, говорит, полно милиции. Всех совдепщиков порубили, одного председателя найти не могут. Был, дескать, люди видели и пропал. Миша командует: разворачиваться и атаковать. Окружили мы то село и ударили. Понятное дело: была милиция, да вся в расход вышла. Сидим на телегах, перекур устроили. А у избушки, где жил председатель совдепа, шум, мужики собираются. Мы туда. «В чем дело?» Отвечают, что никак не достанут председателя. И, действительно, как его достанешь? За печкой щелка, разве что кошке туда пролезть, а он здоровый, плечистый такой. Как залез в эту щель, уму не постижимо. Милиция все вверх дном поставила. Сорвали в избе полы, облазили чердак, амбар, пригоны, по беремю сено повынесли, а за печь кому придет в голову заглянуть? Я ж говорю, дырка шириной поменьше четверти. Захватили мужики председателя, тащут, да куда там! Ни с места! Того и гляди, что руку или ногу оторвут.
— Как же достали? — заинтересовался Роман.
— А так, — радостно встрепенулся Касатик. — Печь разобрали по кирпичу. Вылез браток, баба его от радости плачет, что живой. Сынок малой верещит. А председатель поздоровался с нами, да как захохочет. Не думал, мол, когда печь ложил, что прятаться за нее придется, а то бы от стены отступил хоть на палец. Эх, геройский такой мужик! Жалко, убили его. Дошли потом до нас слухи, что кулачье его прикончило. Вспомнили, как хлеб забирал, и по кускам разорвали.
— Батюшки! — Всплеснула руками хозяйка и вдруг расплакалась. — У меня тоже забрали мужика в Галчиху. И ни слуху, ни духу… Теперь уж, видно, не дождаться.
Дед Гузырь жалостливо взглянул на нее и заговорил громко, стремясь заглушить ее всхлипывания:
— Это понапраслину я сотворил, что Антону, якорь его, черевики отдал. Уж лучше б пожег. А Гаврила ему, значится, пиджак…
Не по-старчески звонкий голос Гузыря оборвался. Дверь отворилась, и через порог решительно шагнул Пантелей Михеев. В его сильно осунувшемся лице не было прежней растерянности. Оно выглядело диковатым, в глазах поблескивали синие огоньки.
Взглянул Роман на Пантелея и вздрогнул. Нюрка была очень похожа на своего отца. Именно такой видел Роман Нюрку, когда она ехала с лугов в компании баб. И эти, плотно сжатые губы…
— Просить пришел, Роман Макарович, — сухо, с болью в голосе, сказал Пантелей. — Возьми меня к себе. Тут мне быть надобно, не обозник я.
Роман не мог проглотить застрявший в горле комок. Ему стало душно. Он вскочил и непослушными пальцами начал сворачивать цигарку.
— Прошу, Роман Макарович…
— Возьму, дядя Пантелей, — переводя дыхание, горячо заговорил Роман. — Потолкую сегодня же с главнокомандующим. Только ты, дядя Пантелей, держи себя…
— И ты держи! — вырвалось у Касатика.
Роман метнул взгляд на матроса, который качал головой и сочувственно улыбался. Мол, все мы понимаем твою кручину, да что поделаешь!
— Доберемся мы-таки до этого палача Лентовского, — процедил Роман сквозь зубы. — Вспомним ему зараз все смерти…
Сон проходил: к Роману возвращалась явь, суровая и понятная.
В школе люди толпились в коридорах, на лестнице. Курили, спорили, протискивались поближе к самому просторному классу, где заседал штаб. А там тоже полно бойцов, сидели на полу, окнах и друг на дружке.
Роман уже слышал, что из армии Гомонова приехали двое для переговоров. За ним присылали, но Роман, как видно, запоздал. Вперед не протиснуться. Спасибо, заметил своего командира Аким Гаврин.
— Пропустите Завгороднего! — зычно крикнул он на лестницу.
Романа знали в армии. Мужики зашевелились, освобождая ему дорогу. А в коридоре образовалась пробка. Его подняли на руках и под общий смех передали над головами почти к самому столу.
Смущенный Роман встал на ноги, поправил гимнастерку и осмотрелся. Прямо перед ним, рядом с Антиповым, сидел мужчина с тонким носом и знакомыми добрыми глазами. Эти глаза нельзя забыть. Только во Вспольске, на постоялом дворе, мужчина был в грязном ватнике, теперь же во френче, а на стуле — новая черная кожанка.
Куприян Гурцев тоже узнал Романа, поднял руку, радостно поприветствовал.
— Вот и встретились! Я ж говорил, что вместе воевать будем! — с хитрецой заулыбался. — Как живешь-то?
— Хорошо, — кивнул Роман.
— Он герой у нас. Лихо дерется, — сказал Антипов. — Я его еще по фронту знаю. Молодец!
А где же второй приезжий? Его за столом не было. Может, этот, что оживленно разговаривает с Рязановым?
Да, это был адъютант Гурцева Алеша Иванов. Совсем нежданно он встретил здесь своего омского квартиранта Геннадия Евгеньевича.
Поистине, широка Сибирь, да тесно в ней. Спас Рязанов Алешу от ареста и посоветовал уйти из города. С горем пополам добрался Алеша до Вспольска и устроился в железнодорожных мастерских.
— А уж оттуда вместе с отрядом рабочих прибился к Гомонову, — рассказывал он. — У товарища Гурцева за адъютанта. Геннадий Евгеньевич, а как — мама?
— Не знаю. Я давненько из Омска. Вскоре после тебя, — Рязанов умолчал об обыске в своей комнате. — Полагаю, Матрена Ивановна жива и здорова.
— Я почему-то всегда думал, что вы, Геннадий Евгеньевич, будете с нами. А кое-кто не верил. Помните, был у нас на именинах, в косоворотке? Это член Сибирского подпольного комитета большевиков, — почему-то шепотом произнес Алеша. — Он нас в комсомол записывал.
— Он не верил?
— Конечно, я прямо не говорил с ним, но он расспрашивал о вас, сказал, что вы, наверное, не наш, что у вас свой путь…
— Который и привел меня сюда, — закончил Рязанов, вскинув мохнатые взъерошенные брови.
Они рассмеялись. В душе у Рязанова поднималось теплое отцовское чувство. Да, у Рязанова мог быть такой сын. Но постоянные экспедиции, неустроенная жизнь и партийные дела уводили его от женщин. Годы прошли в подготовке и ожидании революции. И вот она совершилась. Каков же итог? Рязанова преследует власть, которую год назад он приветствовал. Рязанов ищет союза с людьми, которых еще недавно считал разбойниками. Женщины, которых он мог полюбить, давно замужем.
— Это хорошо, что мы встретились, — уже с грустью сказал Рязанов.
Взглянув на Романа, Гурцев пригласил жестом: подходи поближе. Роман качнул головой. Понял, мол, да посижу здесь. И сел, подобрав под себя ноги.
— Будем начинать, — Мефодьев фуражкой вытер потный лоб. Пробежал веселым взглядом по сосредоточенным лицам бойцов. Теперь не возьмешь нас голыми руками. Послушайте, что приезжий скажет, и намотайте себе на ус. Супротив такой силы Колчаку не полки посылать надо, а целые дивизии.
Антипов пошептался с Гурцевым и встал, уперся руками о край стола. Он ждал, когда люди притихнут, серьезный и невозмутимый. На задних пришикнули — и гомон улегся.
— Товарищи! В нашей родной Сибири запылал пожар революции! Земля горит под ногами у палачей трудового народа. Небо хмурится грозами! Пламя восстаний охватывает все новые села и подбирается к столице кровавого диктатора Колчака!..
Антипов говорил спокойно, лишь иногда повышая голос. Но его слова попадали в самое сердце, мурашками пробегали по спине. В них была большая правда, близкая этим людям.
Слушая Антипова, Роман вспомнил все, что произошло в Покровском на его глазах. Начиналось с налетов милиции на село. Были угрозы, аресты, облавы на кустарей. Потом нагрянули каратели, пороли, вешали, расстреливали мужиков. Люди ожесточились. Не страх, а ненависть овладела ими. Роман вспомнил, как он сам взялся за оружие. Его никто не мобилизовывал в отряд кустарей. Он пошел по доброй воле, он не мог поступить иначе. И так все, кто теперь сидит с ним рядом.
Когда Антипов кончил, заговорил Гурцев. Он рассказал, как воюет армия Гомонова. У нее были стычки и с белой гвардией, и с чехами. Приходилось туго. Но выстояли, вооружились. Новониколаевские рабочие собрали и привезли к Гомонову винтовки и патроны. Сейчас у большинства бойцов есть огнестрельное оружие. Но омская власть может бросить против повстанцев крупные силы, и тогда армиям нужно действовать согласно. Колчак не успокоится, пока в его тылу партизаны. Он пытался покончить с крестьянскими армиями. Это кончилось разгромом его войск. Но враг еще силен.
— Предлагаю координировать наши действия во время боевых операций. Связь между армиями должна быть постоянной и прочной. Мы пошлем своего человека в ваш штаб, вы — в наш. Но главное — восстановить Советскую власть. Командование и большевики нашей армии предлагают созвать съезд делегатов всех сел и партизан. На съезде изберем исполнительный комитет областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, — сказал Гурцев. — Советская власть будет снабжать армию, проводить мобилизацию, руководить всем повстанческим движением. Только при ее помощи можно покончить с анархией, царящей на местах. Ведь сейчас кому как вздумается, тот так и делает. Верно я говорю?