А бродяга-ветер посвистывал лихо, по-разбойничьи. Швырял в листья песок, и тогда они тонко звенели, будто жаловались на свою судьбу.
Осень не вызывала у Романа прежней грусти. Он словно не видел увядания природы и не слышал крика журавлей в выцветающем небе. Роману некогда было грустить. Он сам находил для себя работу, чтоб как-то отвлечься от тяжелых раздумий. Почти ежедневно вместе со взводом выезжал Роман за село рыть окопы, учиться наступать в конном и пешем строю.
Окопы рыли в двух-трех километрах от Сосновки, в поле и на большой елани. Ночное нападение на село заставило подумать о круговой обороне. Победа партизан была легкой из-за ошибки карателей. Это был прямой просчет белых — идти на Сосновку через мост. Партизанам пришлось бы трудно, если б каратели обошли озеро и ударили со степи.
Роман объяснял бойцам, почему нужно рыть окопы, а сам думал об этом, как о пустой затее. Если армия будет сидеть в Сосновке, то не продержится долго. Надо искать врага, бить его, гнать, не давать передышки. Отчего, например, нельзя было ударить сходу по станции? Свои главные силы каратели бросили на восставшие села. Их здесь разбили наголову. Но преследовать белых до станции не стали. А там партизаны захватили бы немало оружия и продовольствия.
Об этом Роман сказал Антипову. Тот усмехнулся и одним взмахом развернул на столе карту-самоделку. Подозвал поближе.
— Вот смотри. Здесь бор, а здесь линия железной дороги. Станция южнее бора почти на тридцать километров, — Антипов водил по карте карандашом. — Допустим, мы заняли бы станцию, но удержать ее смогли бы едва ли. Дивизия Анненкова дислоцируется по железной дороге. Нас легко б отрезали от бора и крушили со всех сторон. У белых есть пушки, есть два бронепоезда. Кстати, ты не первый захотел штурмовать станцию. Об этом мы спорили с Мефодьевым. После таких побед над карателями зарваться — пара пустяков.
— Вам, конечно, виднее.
— Успеешь, навоюешься. Еще надоест. Скоро у нас горячо будет! — подмигнул Антипов.
— Да уж скорее бы! — резко рубанул рукой Роман.
— Как у тебя с одеждой, с обувью?
— Сносно. Дед Гузырь обул весь взвод.
— Этот старикашка, что натравливал бойцов на комиссара? Ну, и жох! Не отступился от Горбаня, пока не получил кожу. А как ты думаешь, не доверить ли ему сапожную мастерскую? Чтоб взял да и организовал. Сапожников найдем. Сумеет он?
— Сделает, — убежденно произнес Роман и подумал о том, как отнесется к этому Гузырь. Ох, и засуетится же дед! Тогда совсем никому не даст покоя с передами и подметками.
— Ты пошли его ко мне, да прежде побеседуй с ним! И еще вот что. Бойцов никуда не отпускай, особенно пулеметчиков. Надо быть начеку.
Из штаба Роман направился в дом, где жили Гузырь и Касатик. Застал обоих. Дед лежал на лавке, засучив штаны, а Касатик втирал ему в жилистые кривые ноги коричневую мазь. Острый запах ударил Роману в нос.
— Значится, масло муравьиное. Ломота одолела, якорь ее, — пояснил дед. — Садись, Романка, гостем будешь.
Роман присел на табуретку, закурил, наблюдая за Касатиком. Матрос до того разошелся, что лавка ходила ходуном вместе с Гузырем, у которого мелко тряслась жидкая бороденка. Доконает деда Касатик!
— Когда подходит осень, так меня и крутит, любо-дорого! Хоть караул кричи.
Гузырь живо заинтересовался тем, что предложил Антипов. Он рассудил, что это — «обчее переживание» и ему отказываться никак нельзя. Вот только хворает дед, да, поди, выздоровеет. К тому идет дело.
— Ты, Романка, скажи: согласен, мол, дед, якорь его. Однако, перво-наперво, чтоб довольствию положили и в солдаты записали по всей форме. Я, значится, не мру с голодухи, пропитания есть, да все ж она не казенная.
— Ты это сам ему скажешь, дедка, — ответил Роман.
— Можно и сказать, любо-дорого! А то я у вас — не у шубы рукав. А, может, я понужнее протчих буду. Хватит, Проня, заноза-парень, — Гузырь подобрал ноги и осторожно, как что-то хрупкое, опустил их.
Соглашаясь работать в мастерской, дед выставил еще условия. Надо, чтоб бабы не сидели по селам, как квочки, а пряли дратву. Пособирать сапожников и колодки, какие есть. Достать квасцов для выделки кожи и дать Гузырю документ, кто он такой будет, чтобы с тем документом мог он по селам ездить.
Роман рассмеялся. Все дадут, раз армии дозарезу нужна обувь. Можно просить смело.
— А для почину, якорь его, махану я в Покровское, — планировал Гузырь. — Знаю, у кого квасцов взять, и, значится, бабку свою попроведаю. Однако, тож хворает. И еще к Елисею Гаврину наведаюсь.
Касатик почесал затылок, с хитрецой посмотрел на Романа:
— Может, мне компанию составить Софрону Михайловичу? Хоть на пару деньков сойти на берег. Давно не бывал в Покровском.
— Нет. Антипов не дозволяет, — со вздохом ответил Роман, — я бы пустил, да не имею такого права. И ничего не поделаешь — дисциплина.
— Жалко. А может, позволишь все-таки хоть на одну ночку. Да я не так просто — по какому-нибудь делу поеду. Причину найдем. Уж больно хочется матушку повидать.
— Баловник ты, Проня, забубенная голова! — ухмыльнулся Гузырь.
— Нет, — повторил Роман. — Еще был бы ты простым бойцом — так-сяк, а то пулеметчик. О пулеметчиках Антипов особо говорил.
— Я понимаю, — недовольно сказал Касатик и тут же осветил лицо широкой улыбкой. — А до матушки я доберусь! Ласковая она — вот в чем дело.
Спровадив Гузыря к Антипову, Роман поехал туда, где рыли окопы. Но сразу же за селом его перехватил верховой.
— Попа поймали. Куда девать?
— Какого попа?
— Здоровенного. Держал путь со станции в Покровское, а очутился на Сорокинской дороге. Не иначе, как шпион. Куда его?
— В штаб, — ответил Роман, с любопытством рассматривая подъезжавшую к ним подводу. Неужели отец Василий от беляков едет? Довелось-таки еще раз повидаться!
— Я соберу хлопцев — утопим и этого, — предложил дозорный.
— Ты возвращайся, а я провожу попа к штабу.
Так и есть: отец Василий. Он в выгоревшем на солнце подряснике, с бородой. Ишь, какая метла отросла. И волосы по плечам.
— Здорово, батюшка!
Поп высунулся из-за спины возницы — седого кряжистого старикана, — удивленно заморгал, вытягивая отечное лицо.
— Роман? — и закрестился. — Господи, благослови встречу нашу. Принял я многое количество мытарств и, яко блудный сын, возвращался к родному очагу. Но лукавый попутал меня и завернул на Сорокинскую дорогу. Невиновен я, одна вина лежит на мне, и в ней раскаиваюсь!
— Поезжай, — бросил Роман вознице. — В штабе разберутся.
— Скорбь объяла меня и муки, яко женщину в родах, — повесив голову, бубнил поп.
Допрашивали отца Василия Мефодьев и Антипов. Он рассказал им про все, что видел и слышал на станции. Давно собирался батюшка в Покровское, да все не насмеливался. А тут узнал о побеге Пантелея и дал тягу. Не хочет он, чтоб его ухлопали. Жить будет дома и, ежели не позволят править службы, в учителя пойдет. Он все обдумал. Была бы только милость у партизанских начальников.
— А ты не шпионить явился? — строго спросил Мефодьев.
— Видит бог: безгрешна душа моя. — Взмолился отец Василий. — Буду сидеть дома, яко пророк Иона во чреве кита, доколе не придет от вас позволение.
— Ну, смотри! Чуть что — расстреляем! — сказал Мефодьев.
Прямо от штаба отец Василий ударился пешком в Покровское. Ему не терпелось повидать матушку.
Узнав от Романа о приезде попа, Касатик сокрушенно покачал головой.
— Вот так штука! Едва не влип! Пришлось бы любезничать с батюшкой! Нет, дисциплина в армии — добрая вещь!
Ночью Роман проверял посты и вернулся к себе на квартиру уже на рассвете. Хозяйка выгоняла коров в стадо. Она задержала Романа посреди улицы:
— Вчера какой-то курчавый к вам приходил, два раза. Ждал, а я ему говорила, мол, напрасно ждешь. Ищи, где хочешь, только не дома. Обещал сегодня зайти.
Роман ломал голову: кто бы это? Кому вдруг так неотложно понадобился он? Если из штаба, то Романа наверняка разыскали бы.
После обеда приехал Костя Воронов. Он, оказывается, и спрашивал вчера Романа. Конечно, по делу. Собирается Костя в Покровское. Может, Роман хочет передать с ним что-нибудь?
Роман пожал плечами: вроде, ничего.
— А поклон Любе? — Костя испытующе взглянул из-под насупленных бровей. — Жена она тебе.
— Можно, — просто сказал Роман.
— А я уже передал. И диву дался, за что она любит тебя такого. Да как любит! От радости прыгала.
— Да? — как бы очнувшись, спросил Роман.
— Вот тебе и да! И не гляди на меня, будто гусь на зарево!
— Спасибо. Надо, пожалуй, навестить семью. Люба у меня… хорошая.
— То-то, брат! — весело проговорил Костя и пошел к коню.
Из армии Мефодьева Куприян Гурцев уехал ни с чем. Главнокомандующий высказался за военно-революционные комитеты. Бойцы встали на его сторону.
Куприян досадовал на себя. Не с собрания нужно было начинать, а присмотреться к людям, побеседовать с ними по душам и уж тогда поступать, как лучше.
Большевики поддержали Гурцева. Но их в армии мало. А бойцы во всем верят своему главнокомандующему, а он хочет жить пока что своей партизанской республикой. Жаль, не было на собрании Петрухи Горбаня. О нем много слышал Гурцев. Этот бы убедил людей. Недаром же Горбань организовывал в Галчихинской волости первые Советы.
На том же собрании комиссаром действующей армии был избран Рязанов. Его предложил Мефодьев. А Горбаня оставили комиссаром при Главном штабе для работы в селах.
Перед отъездом Куприян Гурцев беседовал с Рязановым. Допоздна засиделись они в штабе. Геннадий Евгеньевич соглашался с тем, что армии должны как-то взаимодействовать. Но в том, чтобы объединять их и создавать совместное командование, не видел смысла.
Он знал, что в армии Гомонова — сильная большевистская прослойка. Там были вспольские и новониколаевские рабочие. Рязанов боялся, что после объединения партизанских сил уменьшится его влияние. Большевики, разумеется, поведут свою агитацию.