— Мира и совета вам, голубки! Да и откуда господь посылает таких красавиц!
Она и впрямь была очень красива, Люба, Любушка! Она так и лучилась вся, как солнце, ласковая, нежная. Его, Романова, жена.
На столе бутылка водки, вареные яйца, ватрушки. Все с собой привезла. Ожидала Романа. И он сел и посадил Любку рядом.
— Я проголодался. Сама пекла?
— Сама, — смущенно ответила она.
— А пить не буду. Нельзя мне. Я в разведчиках, и могут вызвать в штаб, — он отставил бутылку.
— Это мне Семен Кузьмич дал.
Роман спросил ее о доме. Она рассказала скупо. Все живы, здоровы — и свекровка, и свекор, и Варвара. Готовятся молотить. Любка поможет им. У нее много работы в лазарете, но это ничего. Раненые выздоравливают, некоторые совсем вылечились. А Любке так хорошо!
— Рома!
— Ну.
— Ты помнишь, что говорил мне? Помнишь? — она нежно погладила его шершавую бронзовую от загара руку. И улыбнулась кротко. А щеки залил жаркий румянец.
— О чем ты, Люба?
— Тебе хотелось, чтоб у нас был ребенок…
— Неужели будет? Любушка! Правда? — взволнованно рванулся к ней Роман.
Она часто закивала головой и вдруг расплакалась от переполнившей ее радости. Никогда ей не было так хорошо. Словно крылья выросли у Любки и она взмахнула ими и полетела навстречу счастью.
По настоянию Гурцева Петруха перешел на работу в областной исполком. Он ловил спекулянтов и самогонщиков, конфисковал их имущество. Расследовал случаи грабежей и незаконных реквизиций. Дел было много. В каждом селе находились люди, которые не признавали постановлений Советской власти, ставили ей палки в колеса. Правда, рота Спасения революции наводила порядок в армии по-военному круто. Партизаны приучались к дисциплине.
Зато в селах, где не было боевых частей, мало что менялось. Забирал Петруха, к примеру, одного самогонщика, и на его место заступал другой. Забирал другого — варил самогонку третий. Под видом реквизиционных комиссий по селам ездили мошенники и конокрады. Они грабили всех без разбора. И это озлобляло мужиков против власти. Грабителей не щадили. Их судили на сельских сходах и расстреливали.
Петруха почти не спал. Измотался вконец. Пожелтел и осунулся, зарос бородой. Встречая Гурцева, просил:
— Отпусти в армию. Ну, какой я следователь! Вроде и не сижу сложа руки, а толку нет.
Куприян уговаривал его потерпеть, пока прибудет товарищ из Новониколаевска. Подпольная организация большевиков посылает его на должность заведующего юридическим отделом. Он учился в университете, а при Советской власти боролся в городе с контрреволюцией. Грамотный работник, проверенный партией.
— Ладно уж. Обожду, — неохотно соглашался Петруха.
Наконец, приехал юркий человек с копной черных волос, падавших на лоб, и острыми глазами. По привычке он назвал сначала свое имя:
— Виктор.
Удостоверившись, что это именно тот, которого ожидали, Гурцев послал за Петрухой.
Областной исполком занимал крестовый купеческий дом в центре села Окунево. Хозяин дома вместе с женой и взрослой дочерью бежал к белым, бросив в селе все свое имущество. Пожитки ревком распределил между семьями партизан, лавку с товаром отдали кооперации, а дом облюбовали исполкомовцы. Здесь разместились все отделы Совета. Петруха имел свой стол, за которым, однако, еще не сидел. Пустовали и другие столы. Сотрудники исполкома ездили по селам, наезжали в Окунево лишь изредка.
Поднявшись на высокое резное крыльцо, Петруха открыл тяжелую дверь с пружинами и вошел в просторную прихожую, где вдоль стен стояли черные жесткие диваны для посетителей, а в углу тускло светился медный пятиведерный самовар. Из прихожей одна дверь вела в отделы, вторая — в кабинет председателя исполкома.
Гурцев знакомил приезжего с обстановкой. Они вели оживленную беседу. Гурцев поднялся навстречу Петрухе и сказал весело:
— Вот и прибыла тебе смена, Петр Анисимович. Сдавай отдел.
Петруха показал товарищу Виктору стол и ознакомил со списком осужденных. Тот внимательно изучил список, нашел непорядок. Против фамилии одного из спекулянтов значилось: «Наказан двадцатью ударами розг».
— Вы мне не ответите, какая разница между Колчаком и нашей властью? — Виктор резанул Петруху взглядом.
— Что? Ну, уж это вы сами должны понимать.
— Не понимаю. И они устраивают порки, и мы. Или, может быть, наша порка нравится людям? Или…
— Да вы погодите, — прервал его Петруха. — Я сам распекал тамошний Совет. Без меня они засудили спекулянта и пороли без меня. Иголки он привез из Вспольска и брал за них вдесятеро дороже. Вот и обмараковали мужики, что расстреливать за такой грех не следует. Выпороли.
Товарищ Виктор подобрел: он-то думал, что порку допустил юридический отдел. Произвол нужно прекращать.
Петруха уже собрался в Сосновку, в армию, но Куприян снова вызвал его:
— Решением исполкома ты утвержден заведующим отделом народного образования. И не отнекивайся, Петр Анисимович.
— Да ты всерьез? Нет, хватит с меня юридического! Тут учителя надо или грамотного, а я что понимаю?
— Прежде всего нужно большевика. Плохо у нас со школами, нигде ребятишек не учат. Зима на носу, а в школах нет ни полена дров. Учителя разъехались, кто куда. Большая, очень ответственная работа тебя ждет. Политическая работа! От твоего успеха зависит авторитет Советской власти. Помни это, — озабоченно говорил Куприян, шагая по кабинету.
Петруха устало смотрел на Гурцева. Да, можно сказать и так: с Петрухи хватит. Не получается из него советский руководитель: грамотешки мало. В одной волости еще так-сяк, управлялся, а когда их стало двадцать — попробуй везде поспеть. Петрухино место сейчас в армии. Там проще.
Но ведь и сам Гурцев может уйти из исполкома. Ему тоже трудно. Давно ли его избрали председателем, а уже почернел. Остались кожа да кости. И кашляет, особенно по ночам. Как бы ни чахотка у Куприяна.
— Ладно. Да ты хоть объясни, с чего начинать, — ударив по столу кулаком, сказал Петруха.
— С дров, — Куприян подошел к шкафу и, насупив брови, стал рыться в бумагах. В душе он понимал Петруху, сочувствовал ему. Но иного выхода не было. Пусть не силен в грамоте Горбань, зато есть у него чутье, закалка революционная. С народом говорить умеет.
— Вот тебе решение исполкома о порубке леса. Пусть сельские Советы отправляют в бор людей и подводы. Действуй, Петр Анисимович!
И Петруха снова поехал в села. Вместе с председателями сельсоветов он осматривал заброшенные, зачастую обветшалые, помещения одноклассных, двухклассных и высших начальных школ. Недоставало парт, невесть куда подевались вторые рамы, вешалки, табуретки.
Петруха показывал решение исполкома, но оно никого не радовало.
— Нет ни мужиков, ни подвод, — отвечали Петрухе. — Детную бабу в бор не пошлешь, да и от баб толку там ни на грош. Пустое это дело, товарищ!
Не хватало учителей. Петруха шел к дьяконам и псаломщикам, уговаривал перейти в школы. Там их будут содержать с семьями за счет общества. Не обидят, потому как речь идет о нужном народу просвещении.
Когда дьяконы и псаломщики упирались, Петруха сердился и угрожал закрыть церкви. Ему отвечали насмешливо:
— До тебя тут один ездил. Говорят, сын поповский. Он такие же слова высказывал, а областной исполком объявил свободу религии и исповедания. Выходит, трогать церковь не дозволяется.
Они очень хорошо разбирались в советских законах. Но ведь надо же учить ребятишек. Отцы не выучились, в темноте жизнь прожили, так пусть хоть дети мужицкие увидят свет. И опять Петруха принимался уговаривать.
Кое-кто в конце концов соглашался. Петруха наказывал, чтоб сельсоветы помогли им продуктами, одеждой и обувью. Некоторым семьям учителей и дьяконов пришлось вырешить коров.
— Но учтите, что это революционные школы, советские, — говорил Петруха. — Про закон божий забудьте. И кто станет тащить ребятишек в церковь, пусть знает, что строго спрошу. Душу вышибу! Поняли, товарищи учителя? А теперь за работу.
В Сосновке Петруха ходил по классам вместе с Антиповым. Теперь в школе не пустовало ни одной комнаты. Больше того, все они были забиты столами и табуретками.
— Это комендатура штаба, — показывал Антипов. — Две комнаты рядом занимает хозяйственная часть. На первом этаже — судебно-следственная комиссия и финансовая часть.
— Много вы тут расплодили начальства, — улыбнулся Петруха.
— Все, как в настоящей, регулярной армии.
— Тесно вам тут. Подыскали бы три-четыре дома, а школу отдали ребятишкам. Пусть учатся.
— А что? Можно б и так. Только штабные не согласятся, — в раздумье проговорил Антипов, распахнув дверь агитационного отдела. — Сейчас у Ливкина целый отряд агитаторов. Регулярно рассылаем по селам известия Главного штаба.
— Так помогите нам хоть найти дом под школу, — попросил Петруха. — И насчет дров. Если армия не возьмется за топоры, не заниматься школам.
— Я сам учитель. Понимаю, что это очень важно — несмотря ни на что, учить детей. Советской власти будут нужны образованные люди. И всем нам нельзя не думать о будущем России. Пусть мы окружены врагом. Пусть! Но и в таких условиях надо что-то делать.
— Верно, Федор Иванович. И ты мне помоги.
— Я бы нашел, кого послать в бор. Но, не могу обойти главнокомандующего. Поговори с Мефодьевым. Надеюсь, он поймет и отдаст приказ, — заключил Антипов.
Мефодьев осматривал окопы. Вернулся в штаб сердитым. Понарыли каких-то канавок. От пули еще можно схорониться. А если ударят из орудий, всем будет крышка.
С Петрухой поздоровался сухо. Мол, что говорить с тобой, коли ты — отрезанный ломоть. С переднего края ушел. Ну, заседай, заседай в своем исполкоме.
Едва Петруха заикнулся насчет лесорубов, Мефодьев вздыбился. В сердцах швырнул на стол кожаную фуражку и зашаркал подшитыми уланками по кабинету.
— Да ты в своем ли уме! — зашумел он. — Мы к смертному бою готовимся, еще не закончили переформирования, а ты к нам с дровами пристаешь! До школы ли теперь армии?