— Дело в том, что, насколько я помню, перед смертью Марата Конвент заседал во дворе Тюильри. Боюсь, что нам будет трудно воссоздать эту обстановку, — пояснил он.
— Вы сказали — нам? — приятно изумился Аристофан Матвеевич. — Значит…
— Да, меня попросил об этом Геннадий Евгеньевич, — небрежно ответил Сережка.
— Мы просто счастливы! — воскликнул учитель, расставляя стулья на воображаемой сцене. — Мне, например, здесь кое-что непонятно. Вот написано: «народ исполняет карманьолу». Я встал в тупик. Карманьола? Не знаю.
— Это танец французов, мы заменим его русской пляской. Надеюсь, плясунов найдем?
— Будут, — пообещал учитель.
Репетицию начали со сцены, где Марат держит речь на площади Бастилии. Аристофан Матвеевич взобрался на стул и стал повторять за Сережкой:
— Мы освободили от короля Францию! Да здравствует республика! Не миловать! — говорит Коммуна своим санкюлотам!..
Учитель кричал, размахивая руками. Любка прыснула, но тут же закрыла лицо уголком платка.
— Слово «санкюлоты» мы заменим словом «партизаны». Так будет понятнее, — сказал Сережка. — И добавим в этом месте насчет религии. Пусть Марат объявит, что все служители культа — мошенники, и потребует закрытия церквей. Давайте-ка, Аристофан Матвеевич, с добавлением.
— А нужно ли? — замялся учитель, спускаясь со стула.
— Обязательно! — последовал упоительно-широкий жест.
— Мне не совсем удобно, знаете ли. Мой авторитет педагога… В селе очень много верующих, почти все ходят в церковь. Могут быть неприятности. — Аристофан Матвеевич уже слышал о расправе над Сережкой. — А что, если бичующие слова вложить в уста Дантона?
— Хо! — забасил дьякон Порфишка. — Мне и заикаться нельзя! Получится так, что и я мошенник.
— Да это же не вы говорить будете, а Марат или Дантон.
— А срамить-то нас станут!..
— Я скажу! — решительно шагнула к Сережке Маруся.
— Вам нельзя. Вы играете контрреволюционерку.
— Тогда плясуну дайте, Кольке Делянкину, — посоветовал Аристофан Матвеевич.
— А вы знаете, это — идея! Он спляшет и от имени народа заклеймит церковь позором! Его слова прозвучат, как приговор всем церковникам.
— Может, не надо про церковь, — неуверенно попросил Порфишка.
— Весь смысл пьесы — борьба с попами, — упрямо произнес Сережка. — Что ж, повторим сцену на площади.
За окном гудел ветер. Голые ветки берез яростно хлестали по стеклам.
Тревожные слухи ползли по селам. От дома к дому передавались вести о приближении белых войск. Кто-то видел польских улан на улицах Вспольска, кто-то слышал, что вдоль линии железной дороги развернула фронт казачья дивизия атамана Анненкова.
Мужики шептались, сокрушенно покачивая головами. Спрашивали друг друга взглядом: выстоим ли? Надеялись на армию партизанскую, на главный штаб, который что-то думал долгими осенними вечерами. Сюда то и дело приходили из сел запросы: подоспеет ли на выручку Красная Армия.
— Должна подоспеть, — неизменно отвечал Мефодьев, а по его очень уж озабоченному виду мужики понимали, что он не верит в это. Самим придется сдерживать натиск вражеских солдат, драться насмерть. Нелегко, видно, российским армиям прорвать колчаковский фронт и соединиться с партизанами, не то бы давно уже были тут.
Плохо спали по ночам восставшие села. Можно скрыться от карателей одному человеку, десяти, сотне, но не селу. Куда денешь баб, стариков и детишек? Заберешь с собой их — на кого останется хозяйство? Да и забирать-то некуда. Каратели заходят со всех сторон.
Армия партизан стояла вдоль кромки бора, выдвинувшись к Новониколаевску корпусом Гомонова. Всего восемь полков, готовых по приказу штаба броситься на врага. Восемь полков, вооруженных пулеметами, винтовками, дробовиками и пиками. Не было лишь артиллерии. Оружейники смастерили пушку, но при первом же пробном выстреле она разорвалась. И отмахнулись от этой затеи. Рассудили, что проще отобрать орудия у белых.
Восемь полков! И, кроме того, конница Кости Воронова. Отдельный эскадрон из трехсот пик и сабель. Ребята на подбор. Такие скорее погибнут, чем отступят в бою. А роты Спасения революции и интернациональная! Нет, не просто одолеть эту силищу.
И все-таки невесело на душе у Мефодьева. Знает он, что победа будет нелегкой. Как ни считай, а белых идет много больше. И вооружение у белых лучше.
День и ночь разъезжают по степи дозоры. Под самым носом у неприятеля кружит команда разведчиков Романа Завгороднего. Отовсюду поступают одни и те же донесения: кольцо вокруг восставших сел сжимается. Вот уже покидает родные места корпус Гомонова, который по плану главного штаба начал отход к Касмалинскому бору.
Главнокомандующий обсуждал с членами штаба и командирами полков эти донесения. У всех напряжены нервы. Кажется, случись что-нибудь неожиданное — нервы лопнут и ошалеют люди. Но все держали себя в руках, готовые к самому худшему. Больше всего боялись паники. Она могла родиться в селах и перекинуться на армию.
Действительно, паника началась, и там, где ее меньше всего ожидали. Областной исполком внезапно покинул Окунево и направился в Мотину. Следом за ним устремились окуневские крестьяне. Бежали семьями со скотиной и домашним скарбом.
Узнав об этом, Мефодьев побледнел и задохнулся от злости:
— Да я перекрошу паникеров! Я покажу им, как кочевать! — Губы его дрожали, серые глаза горели гневом. Правая рука плясала на эфесе сабли.
Разъяренный, заскочил он к начальнику штаба. Антипов привстал за столом, тревожно спросил:
— Что случилось?
— А то, что много у нас начальства! Облисполкомовцы из Окунево уехали.
— Куда?
— В Мотину.
— Ну и что? — недоуменно пожал плечами Антипов.
— Как что?! Паника там. Да я их!..
Рязанов посоветовал распустить исполком.
— На период боев сосредоточить всю полноту власти военной и гражданской в руках главного штаба, — проговорил он сухо и решительно.
Антипов насупился:
— Нельзя! Мы не можем противопоставлять себя Совету! Он избран народом!
— А меня кто избрал? А всех нас?.. Колчак? — В лицо Мефодьеву кинулась кровь. — Пусть нам воевать не мешают. Мы не дозволим разводить панику. Понял, товарищ начальник штаба?
— Понял. Но прежде всего надо разобраться, как все случилось.
— Не хочу разбираться! Мало того, что они переехали, да еще и подводы позабирали. Те самые подводы, которые мы мобилизовали в Окуневе для передвижения армии!
— И все-таки надо разобраться!
— Я спрошу с них!
Пока спорили, прибыл новый вестовой, который сообщил, что областной исполком покинул Мотину и началось бегство мотинцев. Беженцы направляются к Воскресенке.
— Я беру с собой роту Спасения революции и еду туда наводить порядок! — крикнул Мефодьев.
Антипов встал на его пути, суровый, непреклонный.
— Не горячись, товарищ главнокомандующий, — медленно, сквозь стиснутые зубы проговорил он.
— Пусти! — Мефодьев выхватил саблю. Она очертила полукруг и застыла в поднятой руке Ефима.
Рязанов вобрал голову в плечи и зажмурился.
— Руби, товарищ главнокомандующий! — с ледяным спокойствием сказал Антипов. — Но ты не можешь приказывать Совету!
Стукнула, падая в ножны, сабля. Мефодьев обхватил руками голову и с рычанием отошел к окну. И так он долго стоял, вздрагивая спиной. Потом повернулся и, глядя себе под ноги, подступил к Антипову.
— Верно. Я не могу приказывать. Я за Советскую власть, но чего они бегают по степи! — глухо проговорил Мефодьев.
— Разумеется, ехать главнокомандующему нет смысла. Нужно послать исполкому отношение штаба, — предложил Рязанов.
Мефодьев ухватился за эту мысль. Сгоряча продиктовал комиссару:
— Пиши. «Всем членам областного исполкома. Предлагается не наводить паники своими переездами, как было до сих пор. В противном случае все члены исполкома будут нести ответственность перед восставшим народом! Главковерх Мефодьев».
Антипов мусолил папиросу. Он должен тоже подписать документ. Этого ждал Мефодьев. Но расписаться — признать подчинение членов исполкома главному штабу.
— Давай подпишу, — трудно произнес он. — Все-таки панику сотворили. В другой раз умнее будут.
С этой бумажкой послали Костю Воронова. Он охотно принял поручение. Взял с собой нескольких пикарей и отбыл навстречу исполкомовцам.
Костя нашел обоз советских работников в Воскресенке. Обоз вытянулся на главной улице. Люди еще сидели на телегах, не успев расквартироваться. У многих в руках — папки с делами. На подводах громоздились увязанные веревками столы и стулья.
— Ишь, какие грамотные! Небось и песни умеете сочинять! — не спешиваясь, завел разговор Костя. — А ну, собирайся до кучи, потолкуем! Кто тут у вас за главного?
— Я. — С брички спрыгнул юркий темноволосый человек. — Я заведующий юридическим отделом.
— А где Гурцев?
— Товарищ Гурцев в корпусе Гомонова. А вы, собственно, кто такой?
— Петрухи Горбаня тоже нет?
— Нет. Он в отъезде.
— Я командир красной конницы Воронов. Вот вам бумага. Подводы все забираю, а вы давайте в армию! О, да у вас тут мадамы, — Костя заметил на подводах женщин — сотрудниц облисполкома.
Заведующий юридическим отделом быстро пробежал глазами отношение штаба и заметил:
— Вы разъясните, пожалуйста, Мефодьеву, что в вашей армии нет «главковерха», есть главнокомандующий. Это — раз…
— А два — закрывайте свою канцелярию! Воевать надо. Вас вон сколько лбов, — строго оборвал заведующего Костя.
Тут же исполком провел заседание и принял решение прекратить работу на время боев. Посчитали, что Воронов, действительно, прав и нужно идти в армию.
Из Воскресенки Костя уехал довольным. К ночи добрался до штаба. Следом за ним пришли подводы.
— Навел порядок! — сообщил Костя Мефодьеву. И тут же шумно возмутился:
— Не признают в тебе главковерха!
— Не в этом дело, — отмахнулся Ефим. — Ты, кажется, хватил лишку. Как бы нам не иметь неприятностей. Круто мы взяли с тобой, Костя. Ну кто тебе позволил распекать их! А?