— Они сами добровольно распустились. Мол, не желаем больше переезжать, а берем оружие и выступаем в бой. Дескать, революция этого требует…
Через сутки в Сосновку приехали Гурцев и Петруха. Куприян уже снова был начальником штаба у Гомонова, оставаясь одновременно и председателем облисполкома. Он доложил главному штабу о передвижении противника, а затем заговорил об исполкоме.
— Допущена ошибка, которую нужно поправить немедленно, — сказал он. — Ваш посыльный задел исполкомовцев за живое, и они ушли в армию. Нет ничего вреднее, чем ликвидация центрального органа Советской власти. Эту ошибку мы исправляем. Отдайте и вы приказ, что облисполком по-прежнему работает и что только ликвидируются некоторые его отделы. Нельзя горячиться, товарищ главнокомандующий.
— Да разве это я! — воскликнул Мефодьев и посмотрел на Антипова.
Тот улыбнулся. Кипятился ведь ты, товарищ Мефодьев. С тебя и разгорелся сыр-бор.
— Мы сделаем все, что нужно, — заверил Антипов. — Но зачем эти кочевья? Уж если переезжать, то объясните народу, в каких целях переезжают, чтобы не вызывать паники.
— Это тоже ошибка, и я надеюсь, что члены исполкома ее признают, — просто сказал Гурцев.
Петруха пошел ужинать к Мефодьеву. Когда они оказались вдвоем, Петруха остановил Ефима прямо посреди улицы и, тяжело положив руку на его плечо, предупредил:
— Ты меньше слушай Рязанова. У него своя думка, — и вздохнул. — Эх, грамотешку бы тебе дать! Сердце крутое, а понятия подчас не хватает.
Мефодьев раздумчиво почесал затылок. Ему нечего было ответить Петрухе. Он и сам чувствовал, что делает не то. Да уж переиначивать было поздно. Не любил главнокомандующий менять принятые решения. А потом казнил себя в душе за упрямство.
Ночь была на редкость темная. Никак не поймешь, что впереди. В такую темень можно запросто завалиться вместе с конем в яму или вымоину и сломать шею.
Разведчики ехали шагом. Кони размеренно постукивали копытами, устало опустив головы. Они много выходили за трое суток, в течение которых команда Романа кружила около занятых противником сел.
Устали и люди. Все это время они почти не спали. Некоторые с трудом держались в седлах. Затекли, свинцом налились ноги. Ремнями тяжелых карабинов оттянуло плечи. Прилечь бы, отдохнуть вот хоть у этого стога, да нельзя. Беда бродит рядом.
Эх вы, ночи, беспокойные сибирские, страшные ночи, когда тьма подступает к самому сердцу и порой трудно отличить отсвет далеких зарниц от холодного блеска казачьей шашки! Ночи, когда за легким шорохом может последовать выстрел. И поэтому хочется опередить врага: стрелять по черным кустам.
Но стрелять не полагается. На то и разведчики Романовы друзья, чтобы перехитрить белых, все вынести на своих натянутых, как струны, нервах в этих темных, страшных, еще более беспощадных для врага ночах.
Уже были собраны некоторые сведения о противнике. Отсюда, с севера, наступал целый корпус польских легионеров. Впрочем, он еще не наступал, а вышел, очевидно, на исходный рубеж. Части корпуса заняли несколько сел и чего-то ожидали. Чего — это нужно было узнать.
Усылая последнего вестового в Сосновку, Роман наказал ему передать в штаб, что сегодняшней ночью попытается взять «языка». За одним из сел весь день наблюдал в бинокль, спрятавшись в стоге, Аким Гаврин. Сейчас он ехал впереди, рядом с Романом, а за ними цепочкой растянулись по логу остальные.
— Пятый дом от края села, — шептал Аким, наклонясь к Роману.
— Собаки во дворе вроде нет, зато близко пост. Двое часовых охраняют возле околицы орудия. Надо брать офицера без шума.
— Ты уверен, что там живет офицер? — так же тихо спросил Роман.
— Ага. У него золото на фуражке и на воротнике. Фуражка с четырьмя углами, голубая.
— Конфедератка. Да, похоже, что офицер.
Раздвигая голые ветки берез, въехали в колок. Лошади прохрустели ледком и встали, всадники спешились. Село в каких-нибудь двухстах шагах, сразу же за бугром. В пугающей тишине явственно слышался лай собак. А вот неподалеку взметнулась песня.
Еще Польска не сгинела,
Пуки мы жиемы…
Кто-то взвизгнул, ухнул, забарабанил по доскам. Притих и снова загрохал, еще настойчивее. Наверное, в избу стучится. Допоздна загулялся. Скоро уж петухи запоют.
— Пся крев! — и снова:
Еще Польска не сгинела…
Роман подавил в себе волнение и сказал скучившимся разведчикам:
— Заляжете на бугре и, в случае чего, прикрывайте наш отход. Стрелять при крайней нужде, а пока ничем не выдавать себя. Поняли?
Бойцы молчаливо закачали головами, прислушиваясь к доносившимся из села звукам.
— Ребята, у кого есть шапка? Дайте, — попросил Аким.
Ему протянули папаху. Аким нахлобучил ее на голову и сунул кому-то свою фуражку. Затем снял с плеча и отдал карабин.
Фрол отвязал от седла ременные вожжи. Привычным движением перекинул через руку. Звякнули пряжки. Фрол достал из кармана кривой нож и обрезал их. Все это он проделал неторопливо и с таким видом, словно идет ловить коня, а не человека, может быть, до зубов вооруженного.
В село шли втроем: Роман и братья Гаврины. Петляя по высокому, почти в рост, бурьяну, они поднялись на бугор. И их взорам сразу открылось все село. Хотя близилась полночь, окна многих изб светились. Горел свет и в пятом от края доме. Он косо падал во двор, вырывая из темноты невысокие ворота и часть амбара. Не спится жолнерам. Видно, неспокойно у них на душе в чужом краю.
«Эх, знать бы по-польски», — подумал Роман, осторожно продвигаясь вперед.
Вскоре наткнулись на обветшалую стену плетня. Начинались огороды. От них тянуло ботвой и навозом.
— Тут я пойду один. Я знаю, как пройти, — шепнул Аким.
— Ладно. Мы обождем, — ответил Роман и торопливо пожал Акимову руку выше локтя. Мол, удачи тебе.
Аким легко пролез через плетень, метнулся вправо и пропал. Потом Роману показалось, что он увидел тень под окном, но всмотрелся пристальнее и ничего не заметил. Наверное, примерещилось.
В Романовом сердце жил задор, как в детстве, когда он со своими сверстниками устраивал набеги на горох тетки Ганны. Сейчас он боялся одного, что взять «языка» не удастся. И тут же мысленно говорил себе: возьмем, иначе не может быть.
Едва Аким вернулся, на крыльцо вышли двое. Они что-то сказали, засмеялись и подались прочь. По улице дробно прозвенели шпоры.
— Их четверо было, — прошептал Аким. — Остались еще и на нашу долю.
— Идемте, — глухо сказал Роман, сжимая холодную рукоятку нагана.
Аким провел разведчиков мимо бани и пригона, у которого стоял на привязи поджарый ахал-текинец. Роман и Фрол притаились за обомшелым углом дома, почти у самого крыльца. Аким отполз к заплоту.
В доме приглушенно гудели голоса. В полосе света, падающего из окна, появлялись и исчезали длинные размытые тени. Неужели никто не выйдет во двор? Жалко, что упустили тех.
Сколько пришлось ждать, вряд ли могли сказать разведчики. Может, двадцать минут, а может, три часа. Только очень долго. Так долго, что у Романа снова отяжелели ноги. Но хлопнула одна дверь, другая. И на крыльцо шагнул человек. Он громко зевнул, потянулся и не спеша простучал каблуками по ступенькам. И опять остановился, словно к чему-то прислушиваясь.
Роман мягко подобрался к нему и коротко ударил по голове наганом. Человек вытянулся, будто хотел оторваться от земли, качнулся назад. Он упал прямо на руки Романа. Упал без крика и даже без стона. Лишь шумно выдохнул.
Аким ловко забил ему в рот папаху, а Фрол снял ремень с пистолетом и полевой сумкой. Без сомнения, «язык» был офицером. Кроме золотого шитья, его конфедератку украшал белый одноглавый орел. Блестящие пуговицы в два ряда на шинели, а на погонах тоже орлы и звездочки.
«Языка» на руках оттащили в огород и там накрепко скрутили вожжами. Село затихло. Поблизости ни шума, ни шороха.
— Понесем, — прошептал Роман.
Они подхватили офицера, вскинули на плечи. Он был нелегким. Тучное тело вздрагивало и хлюпало. Но разведчики несли его, не останавливаясь, пока их не встретили товарищи.
Когда грузили «языка» на седло, Пантелей Михеев приник к груди офицера ухом, ощупал его руки в тонких белых перчатках. Хотел расстегнуть ворот шинели и отпрянул:
— Да вы ж его удавили. Гляньте, — и показал на петлю, туго захлестнувшую шею. — Околел ваш пан.
Роман встрепенулся. Вот досада! Столько мороки было с «языком» — и все рухнуло.
— Это я, Роман Макарович, виноват. Темно. Сам не могу понять, как вожжа оказалась на шее, — растерялся Фрол. — Ладно уж, мы с Акимом еще за одним сходим.
— Нет, поедем, — возразил Роман. — Дай-ка сюда его сумку. Пора возвращаться.
Аким ворчал на брата всю дорогу. Ну, что теперь скажут разведчики в штабе! Эх, Фрол, Фрол!
Однако в Сосновке выяснилось, что разведчики добыли важные документы. В полевой сумке офицера были карты восставшей местности, на которых синими и красными кружками помечены некоторые села и станции. Кружки нацеливались стрелками на Сосновку.
— Как мы и предполагали, нас собираются атаковать со всех сторон, — говорил Антипов, разглядывая карты. — Теперь знаем, откуда ждать гостей. Значит, воевать будем не вслепую.
Он удовлетворенно потирал руки. Молодцы разведчики! А это что за тетрадь, толстая, с зелеными корочками? Похоже, — дневник. Может, и тут ценные сведения? Только кто прочитает?
— А интернационалисты не разумеют по-польски? Должны бы понимать. Мадьяры живут где-то рядом с поляками, — сказал Мефодьев озабоченно. — Надо послать к ним.
В штаб пришел Лайош. С порога улыбнулся, сморщив сплющенный нос, развел лопатами рук:
— У мадьяр отчень непохожий язык. Но в Сегеде я дружил с поляками, попробую прочитать.
В дневнике было много записей. Лайош читал и переводил последние: «Прибыли в Новониколаевск. Все рады, что выгружаемся. Жолнеры боятся фронта, спрашивают меня: