На площади Домна заронила в людские сердца надежду. Гаврила поддержал ее, пообещал послать ходока. И бабы пришли узнать обо всем этом. Больше им неоткуда ожидать помощи. Домна должна утешить их, а вместе с ними и себя.
— Ленин не допустит расправы! — твердо произнесла она. — Я говорю вам сущую правду.
Бабы облегченно вздохнули: Домна никогда не лгала.
— Спасибо за доброе слово, сватьюшка, — уважительно сказала Пелагея, скрестив на груди худые, шишковатые руки.
В Сосновку донесли, что корпус поляков двинулся на Окунево. Он идет несколькими колоннами и к исходу дня должен занять это село.
Штаб партизанской армии решил дать бой врагу. К Гомонову был послан вестовой с приказом выступать на Окунево. А сам Мефодьев вел туда Покровский полк и роту Спасения революции.
Яков заглянул на квартиру проститься с братом. Роман поджидал Якова к завтраку. Сходил на кухню и принес в котелках борщ и кашу. Армия питалась из общего котла.
— Садись за стол, уж все остыло, — укорчиво сказал Роман, нарезая складником хлеб.
— Некогда, братишка. Началось, — возбужденно сказал Яков.
— Как?
— Вот так. Первыми идем мы. Да ты был сегодня в штабе?
— Нет. А что?
— Твои знакомые тронулись. Поляки… Вот, Рома, и мне довелось воевать Помнишь, назвал ты меня шкурой тыловою? — Яков грустно улыбнулся.
— Да я ведь…
— Я тоже шучу. Эх, и дадим же мы полякам жару! Запомнят сибиряков, сучьи дети!
— Сейчас и выступаете? — с тревогой спросил Роман. — А мы?
— Вы пока остаетесь в Сосновке. Дай, братан, поцелую тебя. — Яков шагнул к Роману, взял его за плечи сильными руками и трижды поцеловал. — Я, конечно, вернусь. Не убьют же меня в первом бою!.. А убьют, помогай Варе, — не давай в обиду ее… Поклон маме, тяте, Любе. Вот и все. Скажи, что не было времени побывать в Покровском. Ну, я скоро приеду.
— Приезжай, Яша, — негромко сказал Роман.
Его слова прозвучали, как просьба. И Яков рассмеялся. Конечно же, он приедет. Сделает в Окунево, что надо, и приедет.
Усмехнулся и Роман. Протянул брату ломоть хлеба:
— Хоть это возьми. Пожуешь в дороге.
Яков пихнул ломоть в карман полушубка, круто повернулся и вышел, придерживая шашку, — здоровый, кряжистый.
Через полчаса рота Спасения революции покинула село. Сытые кони зарысили по разбитому в дожди проселку. Бойцы ехали молча, поглядывая вперед, где над головой колонны пламенело на пике полотнище. Оно было одного цвета с бантами на груди партизан. Под этим знаменем сегодня бойцы должны или победить или умереть. Плен у беспощадного врага куда лютее смерти.
Алое полотнище трепетало на холодном ветру, увлекая за собой. Рота с гордым именем Спасения революции жила предстоящим боем.
Когда перед Воскресенкой она поджидала Покровский полк, Мефодьев на своем Воронке шагом объехал колонну, приглядываясь к бойцам. Многих он знал по прошлым боям. Храбрые ребята! Да и впрямь, здесь собрался весь цвет партизанской армии!
— Разобьем поляка, хлопцы? — с задором спросил он, привстав в седле.
Послышалось дружное:
— Разобьем!
— Как на смотру отвечают, — заметил Мефодьев и улыбнулся Якову, который ехал с ним стремя в стремя. — Муштровал?
— Некогда было, да и незачем. Видно, сами выучились. Любят порядок.
— Это хорошо. Армия без порядка — сброд. Большевиков много?
— Есть, — кивнул Яков и, когда они отъехали несколько в сторону, спросил:
— А ты чего ж не в большевиках, товарищ главнокомандующий?
Мефодьев задумался. Меж прямых бровей прочеркнулись морщины. Затем он глубоко вздохнул, потрепал Воронка по мокрой шее и взглянул на Якова. Тот ждал ответа.
— Видишь ли, Яша… Вот я был беспартийным, а голосовал на съезде за Ленина, потому как он справедливо буржуев крыл. И теперь я за Ленина, потому что он бьет их. Чего ж еще надо?
— В ячейку вступить.
— Мне? А зачем?
Теперь затруднялся с ответом Яков. В самом деле, зачем главнокомандующему вступать в партийную ячейку, которая боролась с контрреволюционными настроениями в армии и в селах. Мефодьев и так делал то же самое.
— Зачем?
— Ну, затем, что большевики есть самый сознательный элемент…
— Эх, Яша! Чтоб быть сознательным, нужно выучиться прежде. Правду Петруха говорит, грамотешки нам не хватает. Однако и переучиться боязно. Я слушал их, тех, что переучились. Ни хрена не понял. — Мефодьев тронул Воронка шпорами и поскакал навстречу подходившему полку.
В Воскресенке не задерживались. Лишь ездовые поменяли уставших коней. Полк в основном передвигался на подводах.
Здесь к Мефодьеву подошел командир дружины, вновь созданной из пожилых и стариков. Командиру было уже за пятьдесят, но он стремился выглядеть побойчее.
— Помочь желаем, — сказал дружинник, потрясая пикой. — Куда нас определите? Мы собрались в Покровское или в Галчиху, поскольку приказ генеральский прочитали.
— Много вас с пиками? — поинтересовался Мефодьев.
— До десятка наберем, а всего больше сотни. У кого — вилы, кто литовки приспособил.
— Кони у всех?
— Да у кого нет, найдем.
— Садитесь на коней и подавайтесь за нами. И пошлите нарочных в другие села. Пусть тоже спешно идут на помощь.
Командир дружины важно откозырял, приложив ко лбу тыльную сторону ладони. Вот, мол, и мы получили боевое задание. И бегом, мелькая подметками сапог, бросился по дворам.
К заходу солнца партизаны приблизились к селу Окуневу. На темно-желтом фоне степи увидели зеленый купол церкви и похожие на скирды верхушки клунь. Само село еще пряталось за бугром. Мефодьев, Горошенко и Яков поскакали вперед. Не успели они выскочить на пригорок, как послышались выстрелы, сначала винтовочные, затем затарахтели пулеметы.
Взвихрив белесую пыль, галопом подлетела разведка полка. У бойцов возбужденные лица. Ошалевшие кони грызут удила, и пена с губ хлопьями падает на землю.
— Противник заметил нас и обстрелял. Там поляков видимо-невидимо!.. — отрапортовал старший.
Мефодьев приказал занимать позицию по бугру. Полк должен сдерживать врага до подхода Гомонова. Горошенко дернул пересеченными шрамом яркими губами и поспешил к подводам.
— А мы? — нетерпеливо спросил Яков.
— Рота Спасения революции остается в резерве. Отведи бойцов вон туда, — показал Мефодьев на неширокий выкошенный ложок, по которому были разбросаны стога.
Яков недовольно потупил взгляд. Вот тебе и сражение. Этак простоишь в тылу и живого поляка не увидишь. Просмеют потом ребята. Истинное слово, просмеют!
— Может, нам… Товарищ главнокомандующий…
— Завгородний, выполняй приказ! — резко сказал Мефодьев, отъезжая.
— Рота, за мной! — в сердцах пронзительно крикнул Яков и на скаку обернулся. Мефодьев уже на бугре. Бедовая голова! На виду у противника жадно разглядывает в бинокль Окунево. А там все еще тарахтят пулеметы. Пули долетают сюда. Слышно, как они тонко поют, выискивая, в кого бы впиться.
В логу рота спешилась. Бойцы с любопытством наблюдали, как занимал оборону Покровский полк. Со стороны особенно заметна была суматоха, создавшаяся у подвод. Пулеметчики стаскивали с телег свои «Максимы» и «Льюисы». Откатывали или относили, но с полпути возвращались, забыв что-то. Тут же делились патроны, расхватывались самодельные бомбы.
«Это же можно было сделать раньше!» — морщась от досады, думал Яков.
Между тем на правом фланге полка, из-за бугра вывернулись конные разведчики противника. По ним дали залп. Один упал, двое других, горяча коней, удалились.
— Не стрелять! — крикнул Мефодьев, по-прежнему гарцевавший на Воронке. — Беречь патроны!
Вдруг на краю села полыхнул дымок. И в ту же секунду просвистел и гулко лопнул неподалеку от подвод снаряд. Взметнулось облако пыли. Шарахнулись лошади. Ездовые попрыгали на телеги и пустились наутек. Застучали сотни колес.
Второй снаряд разорвался правее и несколько ближе к партизанской цепи. Провизжали, зашлепали по земле осколки. Но Мефодьев даже не оглянулся. Он пристально рассматривал в бинокль неприятеля.
— У них не одно орудие, — сказал он привставшему на колено Андрею Горошенко. — Кажется, собрались наступать…
— Прячься, товарищ главнокомандующий!
Батарея противника открыла беглый огонь. На правом фланге снаряд угодил прямо в цепь. Кого-то разорвало. Яков видел, как брызнули ошметья одежды и мяса. Кто-то отскочил в сторону и закружился, придерживая руками живот. Лишь тогда Мефодьев отдал Воронка коноводу и приказал:
— Рассредоточиться по фронту!
— Плохо, что нет окопов. Снаряд — не пуля, от него труднее прятаться, — сказал Горошенко, разглядывая из-под ладони хлынувшую из села черную волну.
Орудийная пальба ожесточалась. Вокруг рвались снаряды, невыносимо кричали и стонали раненые. На пожухлые травы росой оседала припорошенная пылью кровь.
Мефодьев скрипел зубами. Плохо без пушек. Хоть бы одну выставить против батареи.
Когда неприятельская лавина приблизилась настолько, что по ней можно было вести прицельный огонь пулеметов, выстрелы партизан вынудили поляков залечь. Но ненадолго. Они поднялись и снова пошли вперед. И снова ощетинился огнем Покровский полк.
Подбежал к Мефодьеву и плюхнулся рядом вестовой, вернувшийся от Гомонова. Корпус партизан ведет бой с поляками. Как только Гомонов разделается со своими, подойдет помогать.
— Вот так новость, — сокрушенно вздохнул Мефодьев. — Если Гомонов не может ничего прислать к нам, пусть хоть связь держит.
В это время цепь противника поднялась опять. Теперь она была так близко, что партизаны различали белых орлов на конфедератках. От села отделилась еще; цепь. Мефодьев посмотрел на нее в бинокль и сказал:
— Тут не только поляки. Следом идут русские беляки.
Батарея противника смолкла. Наступил благоприятный момент для контратаки. И Мефодьев вскочил, словно подброшенный пружиной:
— За мной! В атаку! Ура! — выхватив шашку, кинулся вперед.
— Ура! — грозно прокатилось по бугру.