ри. По слухам, он уже осадил Тулу. Значит, скоро Россию освободят от большевиков.
Слушал дед казаков, поддакивал им, а думал, что туго приходится белым. Какое уж тут временное отступление, когда колчаковцы не видят никакого просвета. За Омск боятся.
Гузырь надеялся, что есаул отпустит его на все четыре стороны. Поверил, видно, Гузыревой брехне. Даже в кутузку не посадил.
«Значится, можно ехать дальше, к фронту», — радостно подумал дед, когда пригласили к есаулу. Он уже решил, как перехитрить казаков. Гузырь вернется до ближнего села и направится в объезд к Вспольску. Однако можно и Вспольск миновать. Сесть в поезд на какой-нибудь маленькой станции. Теперь Гузыря не возьмешь голыми руками. Обмишурился однажды и хватит.
У есаула — доброе настроение. Он крутил пепельный ус и, покачиваясь на носках, говорил с легкой усмешкой:
— Ты родился в сорочке, старик. Тебе повезло. Ты едешь домой.
— Благодарствие тебе, ваша благородия, — расцвел Гузырь. — Выезжать-то когда мне, любо-дорого?
— Мы поедем вместе. Ты не рад? — самодовольно протянул есаул.
— Как же получается! Нет ты, паря, отпусти меня одного. Я один ехать желаю, — сказал Гузырь, размышляя о том, как бы отговориться от такой поездки.
— Ты проведешь нас кратчайшим путем в Покровское. Твое усердие не забудется. Или ты боишься партизан?
— Боюсь, ваша благородия! Значится, из меня потом коклету сделают. Мол, ты за отрядом ездил, так и получай пулю, якорь ее!.. Они ить сурьезничают, которые красные.
Есаул изучающе посмотрел на Гузыря. Или старик обманывает, или в самом деле боится? Скорее всего хитрит. Но зачем ему эта хитрость? У старика свой расчет, и он не лишен логики. При любом исходе боя старик хочет быть в стороне.
— Мы поедем вместе, — сухо повторил есаул. — Через четверть часа сотни выступают на Покровское.
Тяжело волоча сапоги, Гузырь вышел на улицу. Еще не доставало, чтобы он привел белых в село. Ничего, скажут, посылали за помощью, а он с атаманцами притопал. Надо бежать! Снег стаял, и теперь уже не найдут по следу, если ночью улизнуть в степь. Но как улизнешь, когда белых несколько сот и лошади у них порезвее? Пристрелят Гузыря, словно куропатку. Что ни говори, а положение его самое никудышное. Чтобы двигаться быстрее, часть оставляла свой обоз. Гузыря предупредили, что и он поедет верхом. Нашли ему старенькое ободранное седло, которое дед кое-как пристроил на побитой спине Гнедухи. А за сбруей и телегой вернется, мол, потом.
«С того света не вернешься», — грустно думал Гузырь. Он был почти уверен теперь, что от смерти ему не уйти. Хоть так, хоть иначе, а его расстреляют. Ну, и планида у деда, до того невезучая, что хоть живьем в землю зарывайся!
Восход солнца застал казаков в пути. Кони шли машистой рысью. Есаул спешил. За его плотно сбитым дончаком еле поспевала масластая Гузырева кобыла. Подохла бы она, тогда, может, отпустили бы белые деда. Не видел Гузырь у казаков заводных лошадей!
Сотни шли по степи, минуя села. За всю дорогу не встретился ни один человек, которому бы Гузырь мог намекнуть о грозящей Покровскому опасности. И чем ближе Покровское, тем больше мрачнел Гузырь. Он безжалостно нахлестывал Гнедуху, придерживая в то же время поводья. Наконец, осадил ее у колка, неподалеку от которого был стог. Раздраженно сказал есаулу, подвернувшему дончака:
— Скотинка, якорь ее! Езжайте, ваша благородия. Ваши кони посытее будут. А я подкормлю своего и догоню вас!
— Зачем? Мы дадим тебе заводную лошадь.
Оказывается, у них были заводные. Ну, конечно, разве казаки отправятся без запасных коней. И тут Гузырю не повезло.
— Я и на Гнедухе дотащусь. Подкормлю ее, паря…
— Ты прав, старик. Кони и в самом деле проголодались.
По команде есаула казаки сошли с седел и быстро растащили стог. Пока кони ели, есаул расспрашивал Гузыря о Покровском. Он хотел знать все: и сколько жителей в селе, и сколько из них вооружено, есть ли где окопы, и как скоро могут подоспеть партизаны, ведущие бои под Галчихой и Сосновкой. Гузырь отвечал уклончиво:
— Значится, партизан и много, и мало. Они то придут, то обратно уйдут. И окопы тоже нароют, а потом зароют.
— Что-то ты вертишься, старик! Гляди, худо тебе будет! — ледяным голосом произнес есаул.
Но вот Гузыря словно подменили. Он как-то сразу оживился и потащил есаула к колку.
— Верчусь я, ваша благородия, потому как кругом уши. Ишо перескажут нашим мужикам, а те коклету сделают. Я тебе по секрету все обрисую.
— Говори, — нетерпеливо сказал есаул, когда они отошли от казаков.
— И скажу, ваша благородия, как я есть Колчаку верный слуга. Сила у мужиков есть, и она больше со степи. Отседова ожидают они вас. Значится, и я потому сюда приехал. А ежели желаешь, проведу вас по бору, и вы накроете мужиков за милую душу.
— Ты не врешь? — лицо у есаула посуровело, дернулись усы.
— Вот те крест святой и все протчее!
— Хорошо. Мы пошлем под Покровское разведку. Если твои слова совпадут с ее данными, мы примем твое предложение. Но если ты врешь, берегись, старик!
— Я отродясь не брехал, ваша благородия, — обиделся Гузырь.
В сумерках подошли к бору. Сотни замерли, поджидая разведчиков. Вдруг со стороны Покровского донеслись выстрелы. Казаки насторожились.
— А я, значится, что тебе говорил? — торжествующе обратился Гузырь к есаулу. — Есть у мужиков сила со степи. Из бора, однако, никого не выжидают.
Разведчики доложили, что на окраине села окопы. У мужиков винтовки. Это они обстреляли дозор. Но в окопах и бабы. Казаки хорошо разглядели полушалки.
Есаул подозвал командиров сотен. Они браво вытянулись в седлах, слушая приказ.
— Идем к селу бором. Не растягиваться и громко не разговаривать, — предупредил он.
Гузырь вывел казаков на Гнилую елань. Это была большая елань в окрестностях Покровского. Она лежала между двух озер, заросшая камышом, осокой и рогозой. С двух других концов елани разлились болота. На этот остров рисковали забираться немногие. Можно запросто потонуть в трясинах. Было лишь два узких, шириной всего в полторы-две сажени, прохода, которые вели через топи на середину елани. Гузырь знал их.
— Тут, ваша благородия, пусть едут по одному по двое в ряд. Значится, нужно перемахнуть через болотце, — направляя Гнедуху в воду, сказал дед.
Выбравшись на сухое место, есаул стал ждать, когда подтянутся сотни. Стемнело, от воды повеяло вонючей сыростью.
«Скоро будем в селе», — думал есаул, искоса посматривая на Гузыря. Дед был спокоен, бежать не собирался. Выходит, он приехал к белым за помощью. И еще спокоен потому, что ночью ему нечего бояться мужиков, — не узнают.
Переправа закончилась, и казаки, шурша камышом, тронулись по елани. Так ехали версты полторы и опять уперлись в болото. Копыта зачавкали в грязи. Гузырь остановил Гнедуху, спешился, присел на корточки, разглядывая черневший за болотом сосняк.
— Подошли, паря, почитай, к самому селу. Тут до кромки бора рукой подать, — сообщил дед, снова садясь в седло. — Сейчас я взгляну, правее должна быть дорога.
Он отъехал всего шагов двадцать, когда есаул, почувствовав недоброе, направил туда же своего коня. Но Гузырь стеганул концом повода Гнедуху и помчался вдоль берега болота. Затем до слуха казаков долетел плеск воды.
— Стой! — крикнул есаул, посылая следом горячего дончака. — Стой! Стрелять буду!
Он выхватил наган, но выстрелить не успел. Дончак со всего маху врезался в трясину вместе со всадником.
Из сосняка Гузырь слышал, как в топи, повизгивая, барахтался есаул. Это продолжалось недолго. Трясина, видимо, проглотила его.
— Эх, любо-дорого! — воскликнул Гузырь и, повернув Гнедуху, кинулся в село. Он знал, что теперь казаки не выберутся с Гнилой елани. Не найдут они по своему следу прохода в болоте. Гузырь дважды прокружил их. А второй проход коленом. Там атаманцам — верная гибель.
Гузырь как с неба свалился в Покровское. Почесывая затылок, Гаврила выслушал его внимательно, спросил:
— Много казаков?
— Много! Три казачьих сотни!
— Может, сообщить Мефодьеву? Он только что прошел с полком на Галчиху, — раздумывал вслух Гаврила.
— А я вот так маракую, что и рота с казаками управится одна. Не сдадутся подобру-поздорову, камыш поджечь надо, выкурить их. Огонь до сосняка не достанет, кругом вода, — посоветовал Гузырь.
Рота немедленно выступила на Гнилую елань и закрыла пулеметом проход, по которому дед завел казаков в ловушку.
Всю ночь шли переговоры. И после того, как с десяток казаков, пытавшихся вырваться из ловушки, потонули в трясине, а партизаны пригрозили поджечь камыши, белые сдались.
— Я шибко уважаю Колчака, якорь его! — весело посмеивался Гузырь, всплескивая скрюченными руками.
Когда белые заняли Галчиху, полк Королева отступил вдоль кромки бора на Пронину. В двух верстах от Галчихи партизаны окопались.
Патроны были на исходе. Пулеметы молчали. Королев поджидал партизанские части со стороны Покровского, чтобы потом взять белых в клещи.
Команда разведчиков была на правом фланге полка, в бору, у дороги на Усть-Галчиху. И почему-то именно на нее враг обрушил всю мощь огня своей артиллерии. Казаки в конном и пешем строю атаковали разведчиков, но до ночи не продвинулись ни на шаг.
Назавтра натиск белых был еще ожесточеннее. Увидев, что разведчикам не удержаться, Королев подкрепил их одним из своих батальонов.
Казаки готовились к новой атаке. Снаряды взрывали песок. Он столбами поднимался к небу. Партизаны задыхались в окопах от пыли и порохового дыма. В это время и подполз к Роману командир батальона мотинский мужик Силантий. Пригладив пятерней рыжую бороду, сплюнул на песок и сказал:
— Дураки мы, что ругались тогда у кузницы. Вот с кем надо спорить, — кивнул на Галчиху.
— Верно, — согласился Роман. — Свой своему поневоле друг. Ну, как там у вас?
— Жмут, однако терпимо. Но теперь что у вас, то и у нас. Я ведь не один пришел к тебе, а с целым батальоном. Наши, мотинские мужики. Пока в согре сидят, окончится обстрел — в окопы переберемся.