Сняли. Пошли в исподнем. Но это их не согрело. Наоборот, озноб усилился. Он сковывал движения, проникал в грудь, в мозг.
Но вот Роман увидел стог. Можно забраться в сено и хоть немного отогреться. Свернули на кошанину. Она колола и в кровь царапала ноги.
Однако оказалось, что этот крюк они сделали напрасно. В стогу кто-то ночевал. Рядом виднелись воткнутые в землю вверх острием пики. Немного в стороне маячили расплывчатые фигуры пасущихся коней.
Из стога слышались приглушенные голоса, несколько мужских голосов.
Роман молча тронул Пантелея за руку. И они опять пошли, направляясь к дороге.
Небо посерело, когда Роман и Пантелей, вконец иззябшие, вошли в Галчиху. На окраине села они не встретили ни души. Но улицы и дворы были забиты подводами.
«Сколько беляков понаехало», — подумал Роман.
В одной избе заметили свет. Подойдя к палисаднику, через ограду заглянули в окно. Рослая, большегрудая баба топила печь. Отчаялись зайти в эту избу и попроситься обогреться. Уже не было сил.
— А если там солдаты? — встревожился Роман.
— Все равно помирать.
Баба встретила их неласково. Фыркнула, оглядев с ног до головы.
— Бесстыжие! — подбоченилась она.
— Тише, тетя, — попросил Роман, скользнув взглядом по разбросившимся на полу шинелям и полушубкам. И здесь были солдаты, много солдат.
— Ты чего меня уговариваешь! — зашумела баба, хватаясь за кочергу.
— Тише! — повторил Роман, отступая к двери. Ну, и проклятая ж баба!
В углу кто-то завозился, ахнул приподнимаясь.
— Завгородний! Роман! Ты откуда такой?!
Это был голос Кости Воронова.
Над Омском бушевал буран. Город тонул в снежной пыли, мрачный, жалкий, как пропившийся кутила. У магазинов опущены жалюзи, пустуют рестораны, гостиницы, правительственные учреждения. Эвакуировались на восток союзники, министры, семьи офицеров, чиновников и все те, кто боялся прихода большевиков. Много поездов с беженцами растянулось по Сибирской магистрали от Омска до Иркутска. Поезда шли в неизвестное.
По узким улочкам, приседая на ухабах, сквозь буран пробирался адмиральский «Роллс-ройс». Рядом с водителем, нахохлившись, сидел Колчак. Он был в барнаулке и серой папахе. Потухший взгляд устремлен куда-то вдаль. Плотно сжаты бескровные губы.
Колчак спешил на станцию. С очередным поездом уезжала на восток Анна Васильевна. Она задержалась в Омске, хоронила какую-то молоденькую сестру милосердия, привезенную в тифу с фронта. Знакомые этой девушки уже эвакуировались, и ухаживать за ней взялась Анна Васильевна. Но спасти девушку не удалось. Сегодня ее похоронили.
Колчак настоял, чтобы Анна Васильевна уезжала не медля. Нельзя ей подвергать опасности свою жизнь. Омск может быть сдан. Колчак сделал все, чтобы задержать красных на Иртыше. Он стянул сюда все резервы, провел поголовную мобилизацию. Но сейчас он ни во что не верил. Колчак потерял веру в себя еще под Челябинском, а потом на Тоболе. И это было страшно.
Что скажет он любимой женщине? Чем утешит ее? Разве лишь тем, что догонит в пути, и она не будет одинокой в своем путешествии? А еще совсем недавно Колчак обещал Анне Васильевне скорое взятие Москвы. Все мечты рухнули. Если Омск будет сдан, то на каком другом рубеже армия сумеет задержать большевиков? Под Новониколаевском, под Красноярском или Иркутском? «По всей вероятности, Омск — последняя ставка в моей игре, — подумал Колчак. — Потеряем Омск — и все пойдет прахом. Я дал бы много за то, если б в эти дни быть простым генералом, но не верховным правителем».
Поезд посвистывал паром. Его окружили солдаты. Через цепь то и дело пытались прорваться раненые и женщины с детьми — им тоже нужно было ехать.
Командующий оцеплением казачий офицер, заметив выходившего из автомобиля Колчака, поспешил к нему. Офицер что-то объяснял верховному, но тот не слушал его. Он думал о своем неудачливом диктаторстве.
Колчак нашел Анну Васильевну в купе одного из вагонов. Соседние с ней места занимали служанки из омского дома, которые сопровождали госпожу. Верхние полки были завалены чемоданами, узлами, картонками.
— Вы пришли! — улыбчиво воскликнула Анна Васильевна, бросаясь к нему.
Служанки исчезли, оставив их наедине.
— Пришел, — грустно ответил он, снимая мокрую папаху.
— Я ждала. Очень ждала.
— Вот и все, Анна Васильевна. Но вы крепитесь. Впрочем, зачем я говорю это? Мы еще будем бороться. Мы вышвырнем большевиков из Сибири, и вы вернетесь в наш домик на Набережной. Я не постою ни перед чем! Я залью Сибирь кровью! Я… Я…
— Конечно, — задумчиво проговорила Анна Васильевна, низко опустив голову.
— Меня предали союзники, генералы, министры. Весь этот сброд! Они клялись в верности мне, а сами интриговали. Это была ярмарка, где один хотел обмануть другого. И вот результат, он плачевен. И что бы не кричали эти торговцы, я делал все, чтобы победить большевизм! — спазмы удавкой сжали его горло.
Проводив поезд, Колчак вернулся в ставку. Не задерживаясь в приемной, он прошел в кабинет, спросив на ходу у Комелова:
— Есть что-нибудь?
Комелов взял со стола папку и направился к верховному.
— Телеграмма от Уинстона Черчилля.
Колчак прочитал телеграмму вслух:
— «Омск, Александру Колчаку, верховному правителю России. Секретно и лично. Успех, который увенчал чрезвычайные усилия армии вашего превосходительства, радует меня выше всяких слов. Несмотря на разделяющее нас расстояние, я глубоко сознаю, что это было достигнуто в столь тяжелых условиях только благодаря вашему непоколебимому мужеству и твердости»… Ваше поздравление несколько запоздало, мистер Черчилль. И вообще не лучше ли было бы, чтобы вместо поздравлений вы прислали одну-две дивизии солдат, причем не таких инвалидов, как гемпширцы полковника Уорда.
— Еще что?
— Сообщение Матковского о ликвидации партизанской армии Мефодьева.
— Превосходно! Еще?
— Доклад военного прокурора о деятельности полевых судов, сообщение контрразведки…
Колчак прервал Комелова, сурово резанув глубоко запавшими глазами:
— Отправить на фронт всех жандармов и милицию. Пусть хоть сейчас повоюют! И еще послать на фронт мой личный конвой!
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
— Защита Омска мною поручена генералу Войцеховскому. Я хотел бы видеть его завтра в два часа дня. — Колчак подошел к карте и уперся в нее угрюмым взглядом. — Наша задача: остановить противника и перейти в контрнаступление. Решающая роль отводится Уфимской, Волжской и Степной группам, объединенным под командованием Каппеля. Это будет мощный кулак! В составе этих групп такие боеспособные части, как одиннадцатая и седьмая Уральские дивизии, тринадцатая Казанская, восьмая Камская, четвертая Уфимская стрелковая генерала Корнилова дивизии, вторая и третья кадровые бригады и первый Волжский армейский корпус. Я целиком одобряю план, предложенный генерал-лейтенантом Сахаровым.
…Перед Колчаком пронеслось воспоминание. Шесть дней назад он вызвал к себе Дитерихса и Сахарова. Они рассматривали эту же карту, и Дитерихс снова жаловался на численное превосходство красных.
Колчак вспылил. Он сказал Дитерихсу, этому голубоглазому монаху в генеральской форме, что все время его командования фронтом связано с исключительной неудачей.
— Вы заверяли меня, что чехословаки выступят, если я назначу вас командующим, — кричал Колчак. — А каков итог? Нет, я считаюсь только с фактами!
Дитерихс начал оправдываться, сваливать всю вину на Гайду. И тут Колчак забушевал. Он сломал несколько карандашей и разбил чернильницу.
— Я вижу лишь одно, что генерал Гайда все-таки во всем прав, — кипел Колчак. — Вы оклеветали его из зависти, оклеветали Пепеляева, что они совместно хотят учинить переворот, да… Переворот необходим! Так продолжать невозможно. Вы скажете, что решительное сражение дадите между Омском и Новониколаевском. Опять начинается та же история, что под Екатеринбургом, Тюменью, Петропавловском и Ишимом. Омск не мыслимо сдать!
Сахаров поддержал верховного. Больше того, он изложил в общих чертах свои мысли, которые во многом совпадали с планами самого верховного.
— Я приказываю защищать Омск до последней возможности! — горячо сказал Колчак.
Дитерихс заупрямился:
— Ваше превосходительство, защищать Омск равносильно полному поражению и потере всей нашей армии. Я этой задачи на себя взять не могу и не имею на то нравственного права, зная состояние армии, а, кроме того, после высказанного вами мнения, я прошу вас меня уволить и передать армию более достойному.
Тогда Колчак назначил командующим фронтом Сахарова. Эту кандидатуру он обдумал давно. Сахаров исполнителен, но у него нет необходимого военного таланта. А для проведения крупной и очень ответственной операции требовался энергичный, смелый генерал. Все эти дни Колчак думал о Каппеле и Войцеховском. Кому же из них поручить защиту Омска? И поручил обоим. Всеми частями Омского фронта командовал Войцеховский, а Каппель наносил удар на главном направлении…
— Сейчас пригласите ко мне Сахарова, — сказал Колчак. — И готовьтесь к отъезду, Михаил Михайлович. Завтра мы уезжаем. Но я разобью большевиков! Я… Я…
Комелов склонил голову и вышел.
Вечером следующего дня со станции Омск уходили на восток два поезда. Первым отправился состав под литером «Д». Он увозил золотой запас России. В двадцати восьми вагонах было золото, и в семи — платина и серебро.
Затем тронулся поезд 58-бис. В нем уезжали сотрудники ставки Колчака. Сам адмирал ехал в салон-вагоне. Когда паровоз дал прощальный гудок, Колчак сказал Комелову, рассеянно глядя в окно:
— У меня такое чувство, что покидаю и Омск, и Сибирь, и Россию навсегда. Если даже Омск не будет вскорости сдан большевикам, я не тешу себя надеждой на нашу победу. До Москвы слишком далеко!.. Может быть, потом, в будущем, но не сейчас… Впрочем, я не сложу оружия! Нет! Нет!..
Генерал-лейтенант Матковский поторопился сообщить о разгроме крестьянской партизанской армии. Атаки белых были отбиты, и полки партизан перешли в наступление. Противник бежал к станциям Крутихе и Степной.