— Ты что ж, полковник? — повернулся Петруха к Косте.
— Только назначили заместо Королева, — не без гордости ответил Костя, поправляя свою кавказскую саблю.
— А Королев? Убит? — насторожился Петруха.
— В том-то и дело, что живой, — сердито повел глазами Мефодьев. — Надо было пристукнуть его в Сорокиной, да Костя разжалобился.
— Верно, жалость взяла, — согласился Костя. — Но теперь я покажу ему, милому, где раки зимуют!
— Мятеж подняли Королев с Рязановым. Штаб отстранил их от должностей. А тебе поручили, Петр Анисимович, побеседовать с полком и представить бойцам нового командира.
— Нет, Ефим, — возразил Петруха, опустив голову. — Я для полка никто, и потом, как мне ехать без ведома областного исполкома?
— Не сердись, Петр Анисимович. Не будем вспоминать старого. Ну, виноват я, с этим Рязановым связался. Заморочил он мне мозги своей ученостью, а теперь вот расхлебывай. Не сердись! — Мефодьев взял Петруху за плечи и стиснул. — С областным исполкомом я договорюсь. А ты, брат, теперь большая шишка. Комиссар Сибирского повстанческого корпуса! Вот кто ты!
Назавтра в полдень Петруха и Костя подъезжали к деревне Георгиевке, что раскинулась на другой стороне бора в тридцати верстах от Крутихи. Здесь квартировал Галчихинский полк, прекративший преследовать белых.
Сосны расступились, и впереди завиднелись придавленные снегом крыши изб. В деревне лаяли собаки. На журавле ближнего колодца каркала ворона. Каркала тревожно, поглядывая на подъезжающих, всадников, словно призывала дозорных полка. Смотрите, мол, едут вас уговаривать.
Петруха придержал коня, предупредил Костю:
— Смотри, не трогай Королева. Без нас разберутся и с ним, и с Рязановым. Понял?
— Как не понять, — недовольно отозвался тот.
Никакой охраны у полка не было, будто никто ни с кем не воевал. Будто возвращались мужики с ярмарки и заехали в село всей компанией чаю попить.
Петруха осуждающе хмыкнул и рысью пустил коня вдоль улицы. У маленькой, спрятавшейся за вербами хатки приметил двух бойцов. Они сидели на кряжистом бревне, посасывая самокрутки, и лениво переговаривались.
— Где штаб полка? — подворачивая к ним, спросил Петруха.
— Прямо, — махнул рукой один.
— Чего ж вы, хлопцы, тут застряли? Добивать беляков надо.
— Расейские большевики добьют. А нашего брата в обоз, да чтоб без всяких поблажек. Наш брат, сибиряк, все стерпит.
— Чудаки вы, хлопцы! — усмехнулся Петруха. — Ей-богу чудаки!
— А ты никак агитировать будешь?
— Зачем вас агитировать? Вы и так хорошие ребята. Просто посоветуемся, что делать, как нам быть, — Петруха понукнул коня и поехал дальше.
В небольшом аккуратном домике Королев гулял со своими командирами. Горланили песни. Кто-то орал во всю мочь, кто-то присвистывал. Во дворе, навалившись грудью на телегу, стоя спал молодой мужик в ситцевой серой рубашке.
— Заведи его в избу, а то замерзнет, — сказал Петруха Косте.
Тот дал мужику пинка под зад, ухватил за шиворот и поволок к крыльцу. Мужик не сопротивлялся. Наоборот, он попробовал было запеть веселое, удалое, но захлебнулся на первом же слове.
Петруха вошел в дом. Здесь было душно. В нос ударили спертые запахи махры, пота, квашеной капусты. За длинным столом вразвалку сидели партизаны. Увидев Петруху, они притихли и принялись разглядывать его с любопытством. Рядом с худощавым, растрепанным Королевым сочно хрустел огурцом рыжебородый Силантий. Отбросив в угол объедок огурца, он заговорил первым:
— Садись, милок, гостем будешь. Выпьем по полной, а век наш недолгий, — и протянул кружку самогона. — Пей!
— У меня дело к товарищу Королеву, — просто сказал Петруха, шагнув к столу. Он словно не замечал этой пьяной компании или замечал, но нисколько не осуждал ее. Так, по крайней мере, показалось всем присутствующим.
Королев встал, пошатываясь, насупился. Он-то понимал, что Горбань тут неспроста. Сказал грубо:
— А ты кто такой? Совдепщик. Я тебя знаю. Не о чем нам говорить с тобой. Ты продаешь Сибирь большевикам!
— Да он сам большевик. Комиссарил попервости, — криво усмехнулся Силантий.
Лишь теперь Петруха спохватился, что среди пьющих нет Рязанова. Впрочем Рязанов — трезвенник. Он где-нибудь в другом доме отсиживается. Наверное, ждет когда начнется смута в других полках. Не дождется, изменник.
— Я большевик, товарищи, — голос Петрухи прозвучал твердо. — И ни от кого этого не скрываю. А касательно Сибири надо разобраться. Давайте отложим наш разговор до завтра. Идите, хлопцы, по квартирам.
Над столом взметнулись пьяные вскрики:
— Мы не желаем идти!
— Ты не указывай нам, расейскими командуй!
— Я, хлопцы, не указчик вам, а только советую.
— Не желаем!
— Уходи пока цел! А то в два счета разменяю! Понял!
Петруха неторопливо повернулся и вышел. На крыльце Костя тер уши мужику в серой рубашке — приводил в чувство.
— Ну, что? — спросил он, разгибая спину.
— С этими каши не сваришь. Нужно искать Рязанова.
В доме опять загорланили, засвистели.
Рязанов стоял на квартире по-соседству. Он испытующе взглянул на Петруху из-под мохнатых бровей и поинтересовался:
— С какими новостями изволили прибыть?.. Знаете, Галчихинский полк небоеспособен, поэтому бессмысленно говорить о его присоединении к Пятой армии.
— Соберите полк. Я хочу побеседовать с бойцами, — потребовал Петруха.
— Зачем это вам?
— Нужно, Геннадий Евгеньевич. Хочу прочитать им один приказ.
— Какой приказ?
— Есть тут. Да вы не бойтесь, я прочитаю и уеду.
К вечеру собрали партизан на площади. Петруха услышал недовольные голоса:
— За что воевали!
— Опять сызнова начальство поставят над нами. Расейские будут командовать!
Рязанов утихомирил бойцов и дал слово Петрухе. Но, прежде чем подняться на табуретку, Петруха показал Геннадию Евгеньевичу приказ штаба и предупредил:
— Теперь вы — не комиссар, а частное лицо. Поэтому не проводите агитацию в армии. Не подчинитесь приказу — плохо вам будет!
Рязанов возмущенно взметнул брови, рванулся, чтоб уйти с площади, но Костя взял за рукав:
— Послушайте, Геннадий Евгеньевич, — и кивнул на Петруху.
— Я не знаю, что вам наговорили тут, но, видно, обманули вас, товарищи бойцы повстанческого корпуса, входящего в Пятую советскую армию, — сказал Петруха. — Никто нас притеснять не намерен! Власть будет наша, народная. Кого захотим, того и поставим. Мы все заодно с Лениным. Это Ленин послал выручить нас Красную Армию.
— Мы сами себя выручили! — раздался голос.
— Нет, товарищи! Мы били врага сообща. И теперь Красная Армия не командовать нами пришла, а прикрыть нас от ударов большого войска атамана Дутова. Красноармейцы — наши родные братья. Весь партизанский корпус так и встретил их, как братьев. И только вас обманули. Комиссар Рязанов сам еще недавно отирался возле Колчака. А подпоручик Королев служил у атамана Анненкова. Мы поверили им, что они за нас. И напрасно поверили. Может, они, действительно, против Колчака, но вместо этого правителя они хотят посадить на нашу шею другого. А ваши командиры с Королевым самогонку пьют, когда всего в тридцати верстах льется крестьянская и рабочая кровь! Разве можно доверять таким командирам?
— Дай, я скажу! — крикнул высокий боец в заломленной к затылку папахе. — Дружка моего Евграфа Щербака под Галчихой убили. Да и не только его. Многие сложили головы, а за что? За то, чтоб мы самогонку тут ведрами хлестали? Нет! За Советскую власть, за народ отдали жизнь ребята! И правильно сказал товарищ, надо лупить Колчака до конца, чтоб его духу в Сибири не было! А нам тут ужастей наговорили. Мол, притеснять будут мужика. А я так думаю, что бедный бедного обижать не станет, а в Красной Армии богатеев нету. Все богатеи у Колчака да у Анненкова!
Боец выговорился и с достоинством отошел на свое место.
— Что ж молчишь, комиссар? — вызывающе крикнул Рязанову кто-то из толпы. — Ты нам по-иному дело обсказывал. Расейскими нас пугал. Ан вишь, что люди толкуют!
— Отвечай, товарищ комиссар! — раздался другой голос.
— Чего там толковать, долой его!
— До-лой!
Рязанову не дали говорить. Засвистели, заулюлюкали. Он растерялся, нахмурился и опустил голову. В сущности, чего ему ожидать от мужиков? Они сразу поверили своему. Горбаню, а Рязанов как был, так и остался для них чужим.
Все было сказано. Петруха лишь зачитал приказ о назначении Кости Воронова командиром Галчихинского полка.
Тут же выбрали в некоторых батальонах и ротах новых командиров, взамен пьянствовавших с Королевым. И полк выступил в ночь на Крутиху.
Мансуров видел, как люди бежали от смерти. Многие из них не были трусами. Почти каждый совершил то, что принято называть подвигом. Солдаты без страха шли в атаки, вступали в штыковой бой. Без страха убивали и умирали.
И вдруг все летело вверх тормашками. Люди теряли власть над собой. Они становились такими, какими их создала природа. Ведь страх всегда живет в человеке. Страх заставляет его кутаться зимой в шубу — можно простудиться и умереть. Страх не позволяет прыгнуть с колокольни, войти в горящий дом, лечь под поезд…
А отвага — умение подавить страх. Одним это удается, другим нет. Люди не скорпионы. Чаще всего люди бегут от смерти.
Разум подсказывал Мансурову, что смерть — не такая уж страшная штука. Умереть можно просто. Приставил пистолет к виску и нажал спуск. Но чувства протестовали. Они говорили: ты еще успеешь умереть, поживи, поручик. Умереть не поздно и завтра. Могильным червям есть кого жрать. И без тебя хватит им пищи.
Так было и на этот раз. Эскадрон Мансурова больше суток сдерживал натиск партизан под Крутихой. Вместе с другими частями дивизии Анненкова черные гусары дрались отчаянно. Казалось, что противник вот-вот выдохнется. Но, вместо этого, партизаны атаковали по всему фронту и смяли атаманцев.
Началось бегство. Мансуров попытался задержать черных гусар на окраине К