Должностью атаманского денщика Каланча дорожил. Он служил Анненкову верой и правдой, надеясь вскоре получить лычки на погоны, а то и выйти в офицеры. Атаман непременно отблагодарит его за усердие. Вот и сейчас Каланча проворно снял с двуколки белую кошму и маленький столик. Кошму расстелили на земле среди пахучего, жесткого джюсана.
Анненков скинул с плеч светло-голубую гусарскую куртку, опушенную мерлушкой. Лег на живот, широко разбросив по кошме затекшие в седле ноги. Он поджидал начальника штаба дивизии генерала Денисова, который отлучился к одному из полков и вот-вот должен был приехать.
Каланча присел на угол, рядом с атаманом. Закурил, поглядывая в сторону сумрачных гор. Глаза затянуло свинцовой хмарью.
— Россию жалко? — перевернулся на бок Анненков.
— Нет, брат атаман. Чего ее жалеть-то, проклятую!
— А у меня болит сердце. Бросил бы я всех вас и улетел в свою Новгородскую губернию. Но там большевики. Видит бог, много я их перекрошил, да, выходит, мало у нас силы. Деникина и Краснова разбили, Юденича разбили, Колчак с дыркой во лбу поплыл в Ледовитый океан. И мы покидаем Россию.
— Мы ишо вернемся, — сквозь зубы сказал Каланча, ударив кулаком по пыльной кошме. — Ишо попомнит нас Совдепия!
— Разумеется, — криво усмехнувшись, ответил атаман. — Власть большевиков недолговечна. Свобода скоро приестся русскому мужику. И тогда мы вернемся сдирать с большевиков шкуры и натягивать на барабаны. А потом под звуки этих барабанов великий земский собор скажет, кому владеть Россией.
В степи вьюжилось, приближаясь, облачко пыли. Каланча торопливо встал. Вскинув к бровям руку, вглядывался в подернутую дымкой даль.
— Вроде, как начальник штаба, — наконец сказал он. — И с ним кто-то.
На мокрых от пота конях подлетели Денисов и Лентовский. Денисов снял походную сумку, висевшую на задней луке седла. Достал карту, присел на кошму к столику.
— Обстановка сильно изменилась, — проговорил он, морща широкий, покрытый испариной лоб.
— Что случилось? — нетерпеливо спросил Анненков и подвинулся к столику.
— Южная группа наших войск разгромлена. Красные заняли Копал. Весь гарнизон вместе с подполковником Бойко сдался.
— Копал находится в предгорьях Джунгарского Алатау. Мы вовремя вышли к границе, — вслух подумал атаман. — А с севера наступающими со стороны Сергиополя большевистскими отрядами взята Урджарская. — И бросил острый взгляд на Денисова. — Как далеко до Кульджи?
Начальник штаба чертил карандашом по карте: прокладывал маршрут. Он на минуту задумался, пощипал белесоватый от пыли ус и выпрямился, опустив покатые плечи.
— Есть два возможных варианта отступления: на Кульджу и на Урумчи, — сказал Денисов. — Первый — правее озера Эби-Нур через Джимпан и Бурталу, двести пятьдесят верст. Второй — левее Эби-Нура, расстояние втрое большее. Путь на Кульджу имеет и то преимущество, что лежит через богатую травами и водой Бурталинскую долину.
— Что ж, пора уходить, — Анненков выхватил саблю и с плеча рубанул по кошме. — Брат поручик, приказываю вам завершить операцию силами Оренбургского полка.
Лентовский согласно кивнул, щелкнув каблуками. Розовые губы дрогнули в легкой усмешке.
— Брат генерал, — обратился атаман к Денисову. — Свести полки к Джунгарским воротам. Полковника Осанова с северной группой не трогать. Пусть прикрывает нас с левого фланга. Заготовьте приказ: я складываю с себя командование дивизией и поручаю командовать Осанову.
Назавтра полки были выстроены в ущелье, неподалеку от границы. Пешие казаки застыли четырехугольником, без оружия, которое они тут же составили в козлы. Так распорядился штаб.
Атаман подъехал на белоногом карем коне. Его сопровождал Денисов. Обведя хмурым взглядом войска, Анненков поднял руку, как будто командовал стрелять по невидимому противнику. Кисточки реденьких усов подковой легли вокруг искривленного рта.
Казаки смолкли, с нетерпеливым любопытством поглядывая на атамана из-под кучерявых чубов. Все понимали, что дивизия построена неспроста. Анненков скажет своим частям что-то важное.
— Братья! Спасибо вам за верную службу под моим знаменем, — атаман зычно выкрикивал слова. — Белая Русь всегда будет гордиться вами. Вы пролили за нее много крови. Теперь наступил час прекратить на время военные действия. Я освобождаю всех вас от присяги служить мне. Я ухожу в Китай. Пусть каждый выберет, оставаться ли ему в России или идти за границу. Как скажете, так и будет…
Анненков уронил голову на грудь. Весь его вид говорил, что ему очень тяжело прощаться хотя бы с частью своего войска.
Казаки гудели, живо обсуждая предложения атамана. У некоторых были семьи. Они ждали своих кормильцев. Многих страшила чужбина, где придется жить неизвестно как. А ведь потом в Россию не вернешься. Большевики закроют границу.
— Решили? — привстал в седле Денисов. — Тех, кто хочет в Россию, прошу выйти из строя.
Четырехугольник колыхнулся. Большинство казаков вышагнуло вперед. В строю были теперь лишь конвойцы, офицеры и самые отчаянные из молодежи, которым хотелось еще покуролесить с атаманом.
Не пожелавших идти за границу свели в несколько групп. Анненков трогательно простился с ними. Жаль, что вынужден отправлять их без оружия и пешком. Атаман не хочет, чтобы кони и сабли, винтовки и наганы достались большевикам.
— Кланяйтесь от нас своим станицам и селам, братья казаки! С нами бог! — заключил атаман и отдал приказ группам трогаться в путь.
Уходившие расцеловались с теми, кто оставался, в последний раз ласково потрепали по шее своих коней. Прослезились. И толпами двинулись обратно в сторону России, навстречу ветру, доносившему запахи полей и кизячного дыма, — волнующим сердце запахам родины.
Однако казаки не ушли далеко. Об этом позаботились атаман и поручик Лентовский. Оренбургский полк встретил уходивших яростным огнем пулеметов. Затем оренбуржцы порубили безоружных саблями.
Анненков перешел границу. От озера Эби-Нур его путь лежал в Кульджу. Перед тем, как тронуться дальше, атаман дал людям отдых в небольшом киргизском зимовье возле Джунгарских ворот.
Ночью в мазанку к атаману пришел Лентовский. Анненков лежал в постели, но еще не спал. Отбросил бурку, которой укрывался. Прибавил огня в светильнике.
— Слушаю вас, брат поручик.
— Через Джунгарские ворота бежали к большевикам двадцать казаков Оренбургского полка, — сообщил Лентовский. — Взяли лошадей и оружие. Посылать погоню поздно. Но меры принять нужно в самом срочном порядке.
— Вы правы, брат поручик. Возьмите моих конвойцев и закройте все щели, чтобы не только люди, но мышь не проскочила в Совдепию. Кого бы ни встретили там, убивайте на месте! Кто не хочет быть со мной, пусть отправляется к господу богу! — И атаман потянул на себя бурку.
Лентовский ушел. А утром, едва Анненков проснулся, прибежал испуганный Каланча. Он рассказал, что в районе Джунгарских ворот кого-то порубили. Узнав об этом, взбунтовался Оренбургский полк — все казаки в седлах, с саблями наголо. Просят брата атамана к себе.
Не расспрашивая больше ни о чем, Анненков накинул на себя куртку и, на ходу застегивая кавказский пояс с шашкой, выскочил из мазанки. Чуть коснувшись носком сапога стремени, взлетел на коня. И погнал жеребца по каменистой тропинке в гору, где на небольшом плато виднелись всадники.
Оренбуржцы встретили атамана сдержанно. Уполномоченный вести переговоры высокий, плечистый есаул подлетел к Анненкову и опустил шашку к ноге.
— В чем дело? — строго спросил Анненков.
— Брат атаман! Мы вынуждены взяться за оружие. Если не удовлетворите наше требование, полк применит силу. Мы просим немедленно выдать начальника контрразведки поручика Лентовского и всех конвойцев, карауливших ущелье.
— Мотивы? — встрепенулся атаман, прищуриваясь.
Есаул заговорил с дрожью в голосе. Он весь трясся, сжимая белой, как у мертвеца, рукой рукоять сабли.
…Границу Китая последними переехали семьи офицеров Оренбургского полка. Они заблудились в сумерках, проплутали почти до самого рассвета и напоролись на караул. Лентовский приказал стащить всех с подвод. Женщин и девочек насиловали, затем изрубили на куски. От расправы убежала лишь одна тринадцатилетняя дочь есаула. Она и рассказала обо всем.
— Село окружено нашим полком. Мы просим выдачи виновных, брат атаман!
— Штаб произведет расследование и тогда…
— Никаких расследований, брат атаман, — сурово выкрикнул есаул.
Анненков еще раз оглядел ощетинившийся саблями строй оренбуржцев и через плечо раздраженно бросил подъехавшему Денисову:
— Брат генерал, арестуйте и доставьте сюда поручика Лентовского и всех, кто был с ним.
Вскорости их привели. Лентовский был в черной гимнастерке, без фуражки. Он растерянно озирался, и по лицу его метался ужас. Ужас дергал посиневшие губы, щеки, выпучивал глаза. Вдруг поручик рванулся к атаману, обхватил руками его сапог, поцеловал и опустился на колени.
— Спаси… брат атаман… Я… Я… — давился словами поручик.
Анненков отбросил его ногой. Холодно сказал:
— Он ваш. Судите. И остальных…
А хмурые оренбуржцы уже сомкнули кольцо. В нем оказались виновники гибели офицерских семей. Есаул подвернул коня к Лентовскому и занес саблю за спину.
— Мне… приказал… атаман! — крикнул поручик, вздымая руки.
Сабля свистнула — и белокурая голова Лентовского сползла на землю вместе с частью туловища. Есаул, жена которого погибла в ущелье, был хорошим рубакой.
Жалкие остатки колчаковской армии были вышвырнуты из Сибири. Иркутский ревком расстрелял Колчака и его премьер-министра Пепеляева. Убрались восвояси англичане, французы, американцы и чехи. Раздраженные неудачей, союзные генералы и дипломаты сели писать доклады и воспоминания о Сибирской кампании.
А в Сибири налаживалась мирная жизнь. Роман все чаще и чаще слышал на улице смех. Видел, как под окнами госпиталя с лопатами и кирками проходила молодежь. На мостовой весело печатали шаг красноармейцы.