Владимир снова вздрогнул. Что бы это значило? Зачем посылать? Ах, да, наверное, по делу коридорного. Но Владимир ничего не знает о большевистском агенте. Коридорный приносил ему чай, газеты — и только.
— С вашими данными, прапорщик, вам надлежит быть в нашем учреждении, — продолжал ротмистр. — У нас еще многие ходят на свободе, кого давно бы следовало записать в поминальник.
— Я… я вас не понимаю, — бледными губами трудно сказал Владимир.
— А вы думаете, что мы намерены нянчиться с вашим приятелем?
— С кем?
— Да с этим же самым штабс-капитаном. Скажу вам по секрету, мы следили за ним, как только он сошел с поезда. Затем вы имели честь встретиться с ним в ресторане, вместе были в кинематографе и так далее. Не скрою, если бы вы не явились сейчас сами, у нас, естественно, могли возникнуть некоторые сомнения. Но вы почувствовали в нем врага и пришли к нам…
— Да, — нашелся Владимир. — Именно так.
— А вы знаете, что это за птица? Я полагаюсь на вашу благонадежность, которая, кстати, весьма тщательно проверялась. Мы знакомились с вашим личным делом, — улыбнулся ротмистр. — Так должен вам сказать, что штабс-капитан, с коим вы имели честь ужинать, состоит в тайной офицерской организации, о которой у нас есть кое-какие сведения. В Омск он приехал для встречи со своими единомышленниками. Нам бы не было нужды беспокоить вас, если бы не одно непредвиденное обстоятельство. Штабс-капитана знает в лицо наш агент. Но он тяжело болен. И в нашей работе бывают промашки. Когда вы расстались со штабс-капитаном, он подался в сторону яхт-клуба. Агент следил за ним и, будучи убежден, что тот пьян, ослабил внимание. Этим воспользовался штабс-капитан и напал на агента. Теперь вся надежда на вас.
— Я к вашим услугам, — сказал несколько успокоенный Владимир, поднимаясь с кресла.
— Сидите, прапорщик. — Ротмистр не спеша прошелся по кабинету. — Вы хорошо помните его?
— Разумеется.
— Это и нужно. А не назвал ли штабс-капитан своей фамилии?
— Назвал! — вскричал Владимир. — Каргополов. Зовут Михаилом.
Ротмистр схватил со стола карандаш и стал писать.
— А откуда он? Не говорил?
— С Северного участка Юго-Западного фронта.
— Хорошо. У вас отличная память, что очень ценно. Если вы понадобитесь, мы пригласим. Может быть, у вас еще есть что сказать?
— Нет. Пожалуй, все…
Широка Сибирь. Так широка, что, кажется, нет ей конца и края. Не меряны ее степи и леса. Не считаны ее дороги. Да и как сосчитаешь их? Где прошел человек хоть однажды, там и дорога.
Широка Сибирь, но и в ней порой бывает тесно — не разминуться. И на ее просторах снова и снова сталкиваются судьбы, скрещиваются пути людские. И никого это не удивляет, как не удивился бы и Владимир Поминов, узнав в человеке с кустистыми бровями мясоедовского квартиранта.
В тот день Геннадий Евгеньевич не случайно оказался в ресторане «Европа». Не от скуки пришел он сюда. Последнее время Рязанов был слишком занят, чтобы вот так часами просиживать рядом с бездельниками и кутилами.
Как только он прибыл в Омск, события захлестнули его, втянули в свой водоворот. Вместо широкого выхода на российскую политическую арену, его партия несла одно поражение за другим. Эсеровские мятежи в Советской республике были повсеместно разгромлены. Большевики объявили красный террор, обезглавивший организации партии в двух столицах и центральных губерниях.
А в Омске против настроенных республикански левых эсеров выступили сторонники единоличной военной диктатуры и монархии. Кадеты и энэсы, члены «Союза возрождения России» и другие правые партии и группировки, в том числе и омская группа «Воли народа», сделали все, чтобы привести Колчака к власти. Атаманы Волков, Красильников и Катанаев, арестовавшие членов Директории — эсеровских лидеров, действовали по указке правых.
Рязанов понимал, что эсеры сами откармливали и выхаживали кровожадного зверя, который пожирал сейчас их самих. Было время, когда они лобызались с черносотенцами, когда любой, кто боролся против большевиков, почитался ими, как истинный патриот России. Теперь наступил час расплаты за политику учредиловки. От эсеров открещиваются, как от нечистых, их сторонятся, как прокаженных. Даже старая шляпа — Вологодский, расшаркиваясь перед Ванькой-Каином, заявил: «Я был социалистом-революционером, но никогда не был слишком партиен. Я и теперь держусь мнения, что если бы левые течения были более терпимыми и умеренными, то у нас не было бы тех потрясений, которые произошли».
Какое беспримерное ханжество! Вологодскому ли не знать, как были податливы и уступчивы эсеры в грязной политической игре. Даже сейчас они пошли бы на все уступки. Но с ними не считались, на них наступали и нужно было обороняться. В недрах эсеровского подполья вынашивались планы заговоров против Омской власти.
Геннадий Евгеньевич пришел в ресторан для того, чтобы условиться о встрече с посланцем фронтовой организации. И ни Владимир Поминов, и никто другой не заметили, как Рязанов шепнул проходившему мимо штабс-капитану:
— Загородная роща, три часа дня.
В небольшом, вросшем в землю домике на тихой улице Рязанов ждал Павла Михайлова. Геннадий Евгеньевич снимал здесь комнатку у пожилой вдовы, сын которой работал на чугунолитейном заводе «Азия». Обстановка комнатки была бедной: деревянная кровать, ветхий столик и два стула, на одном из которых, у окна, стоял горшок с геранью. Хозяйка стремилась поддерживать чистоту в комнате. Утром, пока Рязанов умывался и завтракал, она прибирала его постель, вытирала мокрой тряпкой пол и открывала форточку.
Днем в домике было тихо. Чтобы не мешать квартиранту, хозяйка ходила бесшумно. А по вечерам ее сын Алеша приводил товарищей. Если Рязанов оказывался дома, они говорили вполголоса и вскоре расходились. А в его отсутствие о чем-то горячо спорили и пели песни.
Около двух часов у палисадника остановилась пролетка. На ходу одевая пальто, Рязанов бросил:
— Матрена Ивановна, я ухожу.
— С богом, Геннадий Евгеньевич, с богом! — донесся с кухни ласковый голос хозяйки.
Несмотря на теплынь, Михайлов кутался в воротник поношенного касторового пальто. Кожаный картуз надвинут на брови. Во всем его облике было что-то театральное. Да, именно так выглядят злодеи и заговорщики на подмостках плохоньких театров. Не достает только кинжала или пистолета. Впрочем, Михайлов мог прихватить в эту поездку и оружие.
Рязанов знал, что Павел Михайлов хорошо известен в Омске, и к тому же контрразведка могла установить за ним слежку. Но, маскируясь, Михайлов потерял чувство меры.
— Павел Яковлевич, вам лучше опустить воротник, — шепотом, чтобы не услышал извозчик, сказал Рязанов, устраиваясь на пролетке.
Когда они по жидкой грязи окраин выехали за город, Михайлов кивнул в сторону синевшей впереди рощи.
— Роковое место. Здесь началось, — задумчиво проговорил он.
Геннадий Евгеньевич догадался, что имеет в виду Михайлов. В Загородной роще 23 сентября прошлого года был зверски убит один из министров Омского правительства эсер Александр Новоселов. Он пал первой жертвой борьбы за военную диктатуру. Руку убийц направлял все тот же Ванька-Каин — однофамилец Павла Михайлова.
Как только пошли первые березки, седоки отпустили извозчика, а сами зашагали обочиной дороги по бурой прелой листве. В роще пахло грибами, ветерок наносил кизячный дым.
На поляне увидели коренастого мужчину лет сорока с кучерявой бородкой и веселыми глазами. Он раскладывал мокрое прошлогоднее сено на вешалах из жердей. Заметив людей, мужчина с размаху воткнул деревянные вилы в копну, отряхнул ватник.
— Здравствуйте, любезный! — обратился к нему Михайлов.
— Здравия желаю, Павел Яковлевич, — живо ответил мужчина. — Я вас давненько поджидаю. А мальчонку своего по дорожке на пасеку послал. Пусть там поглядывает.
— Это объездчик, о котором я рассказывал вам, — представил мужчину Михайлов. — Гость еще не явился?
— Нет.
— Тогда покажите нам с приятелем…
Михайлов не договорил. Ему до сих пор тяжело было вспоминать случившееся. Он понуро повернулся и пошел следом за объездчиком.
— Здесь, — остановился на аллее, неподалеку от глубокого оврага, объездчик. — Я смотрел за ними вон из-за тех березок, Их было трое. Новоселов в штатском и два офицера. Они прогуливались и мирно разговаривали. Затем один из офицеров отстал на шаг и выстрелил Новоселову в затылок.
— Подпоручик Семенченко, — уточнил Михайлов. — Затем офицеры сбросили Новоселова в этот ров и там добили. Так погиб Александр Ефремович, сделавший многое для нашей партии. Во времена Советов он вел большую подпольную работу против большевиков, а с июня отдавал все свои силы укреплению новой власти. Его убийцы скрылись. Впрочем, их никто и не искал… Через месяц был задушен и брошен в Иртыш Борис Николаевич Моисеенко. И еще через два месяца — декабрьский расстрел членов учредительного собрания. Фомин очень сожалел и гневно говорил об убийстве Новоселова. Но и его постигла та же участь.
— Погибли лучшие люди, — сказал Рязанов, глядя себе под ноги.
— И, глумясь над своими жертвами, Ванька-Каин заявил, что он считает события восемнадцатого года неизбежными, что власть должна быть достаточно сильной, чтобы принудить непонимающих…
Штабс-капитан появился неожиданно со стороны Иртыша. В новой шинели, чистого, выбритого, его трудно было узнать.
— Простите, несколько запоздал, — деловито произнес он, об руку здороваясь с Михайловым.
Объездчик вывел их на поляну, где только что сушил сено, а сам направился на дорогу. Заговорщики во всем могли на него положиться. Он был членом их партии и умел молчать.
— Я с утра путал следы, — сказал штабс-капитан. — Еще тогда в ресторане я почувствовал что-то неладное, когда подсел ко мне мальчишка-прапорщик. Вначале от души наговорил ему кучу любезностей, но спохватился и отрекомендовался под чужой фамилией. А вечером пристукнул одного типа. У вас, однако, слишком внимательно встречают приезжих фронтовиков.