— А где же музыка?
Он и забыл предлог, ради которого она пришла. Август принес магнитофон, довольно тяжелый, двумя руками, выбрал большую кассету и включил. Пел негр Сэм Кук, классно пел. К джазу Августа стал приучать еще в шестом классе старший брат.
Мадина стояла не двигаясь посреди комнаты в легкой водолазке под горло и клешеной юбке. Хорошо, что не тугой, подумал Август, вспомнив трудности и преграды на пути его волейбольной ладони. В прошлый раз когда она была в обтягивающей юбке.
— Где мне сесть? — спросила Мадина. Как и должна была сделать воспитанная девочка.
— Сесть? Говорят, музыка воспринимается лучше лежа.
— Ты, наверно, шутишь? Это правда? Я не слышала.
— Угадай с двух раз.
— Думаю… что да.
— Садись на диван, там просторней.
Диван был финский, по специальному заказу, с темносалатовой обивкой, мама любила этот цвет.
Мадина села на самый край, при этом сильно сжав колени.
— Тебе снятся сны?
— В основном эротические. — Он хотел спровоцировать ее и раздразнить.
Она постаралась не выглядеть потрясенной.
— Что же тебе снилось прошлой ночью?
— Обнаженная Мадина, которая протягивала ко мне руки и просила: «Исцелуй, зацелуй мое тело».
Она зашлась яркой краской.
— Тебе всегда снятся ненормальные сны?
Даже прилагая всяческие усилия, она не смогла скрыть удивления.
— С того момента, как я встретил вас.
— Полно, прошло всего несколько дней, я даже не нравлюсь тебе. Ты просто дразнишь меня.
— Все эти дни я только и думаю о вас!
Сэм Кук пел медленный блюз о какой-то любви.
— А как ты это докажешь?
Она сидела, склонив голову на плечо, приоткрыв губы, изогнув бедра в сидячей позе — и была очень соблазнительна.
Август медленно подошел к ней, наклонился и глубоким резким поцелуем засосал ее губы. Она начала извиваться через мгновение. Он опустился ей на колени, слегка раздвинув попой ее ноги, и сразу же почувствовал, как они горят, через тонкую шерсть юбки. Она обхватила Августа за шею и стала с силой прижимать свои губы к его рту. Такой темперамент был ему очень по душе. Он обожал страстных девственниц. Не тронутых, не мятых, не лапаных, не целованных. Дикостью и необузданностью она превосходила Лауру. Она еще не умела играть в чувства и была искренна. Он отогнул воротник ее водолазки и начал целовать ей шею. Мадина заизвивалась в его руках. (Какой редкий и прекрасный глагол.) Ей нравились поцелуи Флана, его нежные губы. А главное, ей нравилась запрещенность, непозволительность и сокровенность этих ласк. Никто в целом мире, кроме них двоих, не знал об этом. Это возбуждало ее воображение еще больше. Органам возбуждаться сильнее — было некуда. Горячка тела и так была под сто градусов. Все кипело… У нее были цепкие пальцы, которыми она сжимала голову Флана. Как бы нечаянно, в поцелуе, Август стал ласково давить плечом на ее грудь, плавно опуская на диван. В диагональном наклоне ее почти неупирающееся тело выдержало больше двух минут, прежде чем коснулось спиной и лопатками поверхности дивана. Август медленно-медленно опустился торсом на ее грудь и чуть не закричал от восторга, такой она оказалась классной и совершенной, такой высокой. И это дико возбуждало, то, что он лежит на ней, на ее груди. Мадина и не думала отпускать его губы и пока никак не сопротивлялась.
Август чувствовал, что ее ноги были плотно сжаты, и о вдвигании (влагании — редкий глагол) туда правого сверлящего, ввинчивающего колена не могло быть пока и речи. Август мечтал, что эта поза ее возбудит неимоверно, как возбуждало… Они дышали грудь в грудь. Август знал, что ей тяжело. Но умышленно чуть приподнял ноги, чтобы раздавить своим весом ее спелые, сочные, как дыни, груди. Она терпела, целовала его губы и ни звуком не выразила, что ей неудобно.
Он припал к ее шее глубоким и опасным поцелуем. Он знал, что должен ей поставить хотя бы один засос. Ему невероятно хотелось наконец-таки поцеловать и увидеть эту неземную классную грудь. Ей трудно было уже дышать. Он сполз чуть-чуть вбок, и она глубоко вздохнула. Август положил ей руку на плоский живот и вспомнил, что не мог никогда понять говядину на картинах Рубенса, и стал осторожно вести ладонью к ее груди, поднимая как бы нечаянно водолазку. Мадина стала дышать еще учащенней. Оставались два холма, если она даст их преодолеть, путь расчищен. Она дала! Мадина была в тонком дорогом белом лифчике. Через мгновение он уже разглядывал, не стесняясь, редкую по красоте грудь с прекрасными сосками. Она высоко поднималась, глаза ее обладательницы были смущенно закрыты. Осмелев от несопротивления, Август поднял водолазку высоко на ее шею. Теперь между шеей и животом она была практически обнаженной, оставался только полупрозрачный лифчик. Он сразу нежно поцеловал верхушку ее груди. Потом поцелуями прошелся от левой к правой и назад. По ее телодвижениям он понял, что ей это очень нравится и пока — пока сопротивления не будет. О, как вдохновляет и окрыляет это понимание! Он готов был летать по ее телу.
Он проскользнул рукой Мадине под спину и стал нащупывать застежку. С ними он не был еще знаком… Прошло три минуты, прежде чем она, как бы невзначай и словно не понимая зачем, просунула руки себе за спину, и раздался щелчок. Лифчик ослаб, он сдвинул его вверх и с жаждой всосал нежный сосок с мякотью груди в рот. Она застонала и взвыла от удовольствия ощущения первых губ на своем соске. Он зацеловывал ее грудь по окружности, потом по горизонтали, вертикали, диагонали, потом под грудью, опять верхушку, взасос, с прикусыванием, она стонала, он перекинулся на другую грудь, она стала извиваться и биться, как в конвульсиях. Рубеж был взят, крепость разрушена, — он овладел ее грудью и делал с ней что хотел. Наслаждался: он тыкался в нее лицом, зарывался носом, ласкал губами, нежил соски ресницами, прижимая их к векам. Он засовывал ее груди так глубоко, что было больно его рту. Она терпела, она все терпела, стонала и извивалась. Белоснежная грудь ее, неповторимой нежности, стала покрываться, как от града, большими и маленькими кровоподтеками с неровными краями. Не было миллиметра груди, который бы он не исцеловал, не изласкал, не изнежил. Он снова втянул ее грудь в губы и начал новое наступление на последний бастион. Ей нельзя было давать прийти в себя или опомниться. О, это был бастион, от которого у него перехватило дыхание. Он так выступал… Он как будто жил и дышал под юбкой. Двигался и точно — дышал!
Август опустил руку немного выше колена Мадины и стал медленно вести ею под юбку. Он дошел до рельефного, упругого бедра и сжал его что было силы. Она извивалась, как от удара током. Она вся дрожала.
«Сейчас!» — решился Флан, он уже касался полоски растянутых трусиков, перетягивающих ее бедра, и двинулся к их середине, ощутив пальцами на мгновение несколько волосков, выбившихся из-под них. Еще секунда, и он… Она неожиданно сдвинула бедра и подняла одно слегка на другое. Он стал гладить ее шелковое бедро, возбуждая, делал вид, что это его единственное желание и задача. Она расслабила зажим. Август проскользнул через средину, не останавливаясь, как будто она была не нужна ему, и коснулся ее левого бедра, сильно сжав его. И начал гладить. Мадина слегка застонала от удовольствия, ничему не сопротивляясь. Бедра ее стали слабеть, опускаться, и в этот расслабленный момент — коварно, врасплох он рывком опустил ладонь и крепко сжал ее божественный холм Венеры. Она попалась, он сжал ее так, что она взвыла. Ее как будто подбросило волной в воздух, — она завертела и закрутила бедрами так, что чуть не сломала ему кисть…
— Нет, нет, делай, что хочешь, только не это… — взмолилась она. Видимо, не поняв, что он хотел только погладить ее там и сжать.
Он отступил до следующего нападения, закрыв ее губы поцелуем, опять с бедра соскользнул на ее зовуще выступаюший лобок, только теперь нежно-нежно погладив его сверху. Ему удалось даже удержать ладонь на дышущем (и как!) возвышении в два раза дольше, прежде чем она, опомнившись, закрутила бедрами. Он крепко стиснул ее бедро и резко перевернул деву на бок, одновременно повернувшись к ней. Он славился прицельным ударом. Бросок попал точно в цель — его сильно возбужденный член уперся, как литой, в ее лобок.
— Да, да, — взвыла она, — так можно!..
Он не поверил и стал с силой втираться своим членом в ее долину, сжимая задние половинки и натягивая их на себя. Их обоих трясло от возбуждения, и на секунду Августу показалось, что сейчас возникнет та дикая, горячая, безумная волна, которая сладким гребнем накроет его всего и утопит с головой. Хорошо, с головкой… Она терлась об него все сильней и сильней, уже не скрывая, какое это доставляет ей сильное удовольствие и — абсолютно ничему не сопротивляясь.
В эту минуту раздался телефонный звонок. Мадина отстранилась от него, откинувшись на спину. Телефон стоял на кресле, он подошел и взял трубку. Это была Лаура.
— Чем ты занимаешься? — спросила она ласково.
Прошла целая минута, прежде чем он сообразил, как ответить.
— Слушаю музыку, — сказал Август, отворачиваясь, боясь, что Мадина услышит голос Лауры.
— Я жду тебя сегодня ровно в двенадцать, — проговорила та нежно.
Август подумал, что, пожалуй, это даже интересно. От груди к груди. Как от мелодии к мелодии. А самое главное — все разное, и совершенно девственное.
— Я приложу все усилия, — пообещал он, вешая трубку.
Мадина резко повернулась к нему спиной, застегивая лифчик.
— Мне пора идти, — сказала она свою коронную фразу.
— А как же музыка? — напомнил Флан.
— Я дослушаю ее послезавтра, если можно. — И глаза ее, сверкнув, замерли в его глазах. Лицо ее раскраснелось, губы чуть вспухли. А шея была украшена большим горящим светильником.
— Конечно, можно, — сказал с улыбкой Август. И добавил: — Вам стоит поднять воротник водолазки.
Она машинально подняла, не обратив внимания.
Сначала она выглянула в окно, оглядела двор, а потом бесшумно выскользнула из квартиры. Мадина панически боялась на кого-нибудь наткнуться. Но, вероятно, это и обостряло ощущения. Запрет, тайна, преступление. Соблазн был слишком велик.