Подготовка к семейной жизни
«Современную семью можно определить как институированную общность, складывающуюся на основе брака и порождаемой им правовой и моральной ответственности супругов за здоровье детей, их воспитание»[52].
Вырастить из ребенка семьянина, т. е. человека, способного к созданию собственной семьи и оптимальному эмоциональному и деловому сотрудничеству в ней, — это относительно самостоятельная задача полового воспитания, не покрываемая общими его целями и не подменяющая его в целом [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а]. Подготовка к семейной жизни в структурном плане — одна из главных смысловых осей полового воспитания, а в плане динамическом — его завершающий аккорд, но не средство компенсации его недостаточности или неадекватности. Это не значит, что она должна быть только последним этапом в серии последовательных воспитательных влияний. Как и половое воспитание в целом, она начинается с раннего возраста. Более того, первые представления о половых ролях, об отношениях мужчин и женщин ребенок получает в образах семейного и родительского поведения.
Участие врача в подготовке к семейной жизни предполагает не только знание ее общих медико-психологических аспектов, но и реалистическое представление о современной семье и тенденциях ее развития. Первое помогает оценить воспитательный потенциал семьи и соотнести его с задачами внесемейной подготовки к жизни в семье. Второе — выработать реалистические цели подготовки к семейной жизни, ориентированные не на закрепление устаревших семейных стереотипов и не на навязывание произвольных стандартов семейной жизни, а на строительство семьи нового типа в новых условиях. Сегодня легче сказать, какой мы хотим видеть семью будущего, чем какой она будет. Но тенденции ее развития подсказывают и пути подготовки к ней.
Особенности современной семьи
Современная семья нуклеарна, т. е. состоит из родителей и детей. В отличие от многопоколенной разветвленной семьи, она более проста, демократична, мобильна, свободна от регламентирующего влияния старших поколений и, таким образом, более приспособлена к современным условиям жизни. И. С. Голод считает наиболее радикальным показателем эволюции семьи «исторически сменяемое акцентирование одного из основных семейных отношений: сегодня происходит, условно говоря, движение от родства (отец — сын, кровное родство и т. п.) к свойству (муж — жена)»[53]. Он подчеркивает, что структурные изменения семьи происходят в течение столетия, функциональные — с начала XX в., а активизация личностного взаимодействия супругов — лишь в последние несколько десятилетий. Разнородность семейного уклада у населяющих нашу страну народностей ставит вопрос о том, каковы возможные направления развития семьи в будущем: «Будут ли характерны для семьи нуклеарность, значительное число профессионально занятых женщин, т. е. обоюдная карьера, сознательно планируемая малодетность, эгалитарная система власти, относительно высокая разводимость и сложившееся супружество; либо — многопоколенность, незначительная профессиональная вовлеченность женщин, традиционная многодетность, явные следы патриархальности, минимальная разводимость и сформированное супружество?»[54]. Проведенный им анализ показывает, что семья в общих своих контурах эволюционирует в сторону современной городской семьи Центрального и Северо-Западного регионов РСФСР, Прибалтики, Украины и Белоруссии. Исходя из этого, ближайшие перспективы развития семьи представляются так: «Типичная городская семья в самом общем виде представляется как нуклеарная, с профессионально занятыми супругами, с небольшим и, в принципе, регулируемым числом детей, воспитание которых осуществляется как семьей, так и обществом, по преимуществу с эгалитарной системой власти, достаточно систематическими, но в большой мере деловыми контактами с родственниками, при непременной ориентации всех ее членов на другие социальные институты и на интенсивное общение с друзьями»[55].
Итак, семья эволюционирует к супружеской форме, основу ее в возрастающей мере составляют личностно-эмоциональные отношения супругов. Но эта динамика сопряжена и с немалыми трудностями, так как потребности супругов в новых отношениях опережают способности к установлению и поддержанию этих новых и к тому же постоянно корригируемых жизненной практикой отношений. Семейно-брачные установки и ожидания отражают черты футуристической модели брака, а стереотипы реального супружеского поведения во многом исходят из прошлого, «проверенного временем», опыта.
Нуклеарный брак как сформированное или формирующееся супружество предъявляет более сложные требования к личностному взаимодействию членов семьи. Он не преподносится супругам в готовом, улучшенном виде, а задается им как задача, требующая гораздо больших, чем раньше, личностных усилий, готовности и способности к совершению этих усилий. Свобода от регламентации старшими поколениями сопряжена с затруднением получения поддержки с их стороны: новая семья сама торит свои пути, а не следует проторенными. Это касается всех сторон жизни семьи, в том числе — брачной сексуальности и воспитания детей. Снижение брачного возраста в сочетании с возросшей длительностью социального созревания приводит к тому, что усложняющиеся задачи семейного строительства приходятся на менее зрелых (по крайней мере, на начальных этапах брака) в личностно-социальном отношении супругов. Другой стороной этого процесса является значительное «помолодение» старшего поколения: оно представлено высокоактивными профессионально и общественно людьми, для которых семьи их детей не могут стать единственным каналом личностной самореализации.
Складывается ситуация, когда «между учебой, работой в общественном производстве, с одной стороны, рождением и воспитанием детей — с другой, существуют серьезные противоречия, причем в настоящее время они обостряются»[56]. За этим настораживающим выводом стоят отнюдь не однозначные явления. Дело в том, что резко повысилась роль и ценность детей в семье. С одной стороны, желанный обоими супругами ребенок делает более прочным и глубоким личностно-эмоциональное взаимодействие супругов. С другой, дети сегодня пользуются значительно большим, чем раньше, числом материальных и духовных благ: на них приходится от четверти до половины семейного бюджета [Панкратова М. Г., цит. по: Голод С. И., 1984]. В демографической перспективе малодетность современной семьи не может не настораживать: для воспроизводства популяции среднее число детей в семье должно быть 2,5–2,6. В. И. Переведенцев (1982) отмечает как характерную закономерность обратно пропорциональную зависимость между числом детей в семье и количеством разводов, отмечая, что две трети разводов приходятся на первые 5 лет супружества, из них половина — на первый год. Если учесть, что это период, требующий от супругов поисков оптимальных путей обеспечения совместимости, психологической адаптации к браку, и что, отмечают социологи, инициатива развода в этот период исходит в 1/2—2/3 случаев от женщин, то становится ясно, что обусловленность изменений семьи культурно-исторической динамикой общественных отношений не только не исключает, но и предполагает необходимость специальной подготовки подрастающих поколений к жизни в семье.
Итак, современную семью и перспективы ближайшего ее развития отличают нуклеарность, малодетность и нестабильность, нередко приводящие к выводу о том, что семья не справляется со своими социальными функциями [Обозова А. Н., 1984], находится в «кризисе». По нашему мнению, если речь и идет о кризисе, то о «кризисе развития» (с известным правом его можно сравнить с кризисными периодами индивидуального развития — кризис 3- и 7-летних, кризисные явления пубертатного периода, кризис 40-летних и проч.), отражающего не «закат» семьи, а прогрессивную динамику преобразований семейно-брачного института в рамках динамики общественного развития в целом.
Медико-психологические аспекты брака
Отмеченная прогрессивная динамика семьи связана со множеством объективных и субъективных трудностей, потребность в преодолении которых привела к тому, что начиная с конца 60-х и начала 70-х годов, брак и семья стали предметом специального исследования многих дисциплин, в том числе — медицины и медицинской психологии. Понятия о нарушении семейных отношений, как этиологическом факторе неврозов и психосоматических расстройств у детей и взрослых, семейной диагностике, семейной психотерапии, о семейных отношениях как реабилитационном факторе при нервно-психических и соматических расстройствах прочно вошли в повседневный язык медицины. В условиях, когда семья должна не просто воспроизводить самое себя в следующих поколениях, а готовить эти поколения к новым, более прогрессивным семейно-брачным отношениям, возникла чрезвычайно актуальная потребность в личностном, медико-психологическом изучении брака и семьи, в поиске закономерностей, на которые можно было бы опереться как в помощи существующей семье, так и в подготовке детей к семейной жизни. Разумеется, такое изучение ни в коей мере не подменяет других сторон изучения семьи. Оно касается прежде всего тесно связанных с проблемой здоровья особенностей «психологического инструментария» семейных отношений, ибо даже любящие и доброжелательные люди далеко не всегда умеют выразить и проявить свое отношение к другому человеку (супругу, ребенку) приемлемым, а тем более — оптимальным, для него образом. Стало очевидным, что декларации необходимости «хорошего брака» не заменяют собой научения психогигиене и технике семейно-брачных отношений, без которого слишком часто оказывается, что «благими намерениями вымощена дорога в ад».
Оценка личностных аспектов брака затруднена тем, что они, с одной стороны, очень субъективны, а с другой — фактические стороны брака обретают то или иное значение лишь в личности и личностном взаимодействии. Одну семью объективные трудности мобилизуют и сплачивают так, что порой ликвидация этих трудностей чревата возникновением или обострением личностных и межличностных проблем. Для другой семьи первые же трудности оказываются непереносимыми и приводят к распаду брака.
Одна из новых функций семьи обозначается как терапевтическая, и с ней связывают удовлетворенность браком [Bernard J., цит. по: Семья и общество, 1982]. Выделяют две ее стороны: «поглаживающую» — подобно детям, нуждающимся в ласке и уходе со стороны родителей, каждый из супругов нуждается в психологической, эмоциональной ласке и уходе со стороны другого; «резонатора» — способность супруга вдохновлять другого, помогать ему оценивать свои позиции по тем или иным проблемам, способствовать его самореализации и личностному развитию. Невыполнение супругами этой функции приводит к потребности в психотерапии — от «разрядок» и дружеского общения вне семьи до психологического консультирования и семейной психотерапии. Парадокс конкретной семейной ситуации заключается, однако, в том, что в конфликтной семье каждый из супругов уверен в том, что он «поглаживает» и «резонирует» более чем достаточно, но без взаимности. Это подводит к обсуждению прежде всего совместимости. Если оценивать ее, как это часто делает обыденное сознание, через «сходство» или «несходство», то прежде всего возникает вопрос: сходство (или несходство) чего — характеров, интересов, системы ценностей, предшествующих браку брачных установок, привычек и т. д.? Каков бы ни был ответ на этот вопрос, критерии «сходства — несходства» оказываются то слишком поверхностными, то чересчур размытыми, то, наконец, просто «удобными» объяснениями необъяснимого или объяснимого совсем другими причинами. «Мы так похожи» и «Мы такие разные»— звучит одинаково часто при обсуждении как удачных, так и неудачных браков. Не более информативны и сведения о «хороших» или «плохих» чертах каждого из супругов. Они крайне субъективны и изменчивы во времени. То, что вчера было предметом гордости, сегодня становится поводом для раздражения («Он у меня такой хозяйственный!» или «Она у меня прекрасная актриса»— сегодня, а спустя некоторое время: «Он меня в грош не ставит и делает все сам только затем, чтобы показать, какая я плохая хозяйка» и «Я все-таки женился на тебе, а не на театральной сцене!»).
В значительно большей мере проблему совместимости позволяет понять предложенная С. С. Либихом (1982) модель, исходящая из ролевых свойств и ожиданий супругов. Женщину-мать отличает выраженная потребность помогать, защищать, ободрять, поддерживать, спасать и т. д. Она бессознательно предпочитает общение со слабыми, больными, несостоявшимися, потерпевшими неудачу, что нередко определяет и выбор мужа. Слабость мужчины, его потребность в опеке могут иметь значение сексуально положительных раздражителей, определять предпочтительный тип сексуального взаимодействия.
Женщина-дочь испытывает потребность в протекции со стороны мужчины, в общении с которым могла бы чувствовать себя слабой, «маленькой девочкой», предметом внимания и восхищения. Часто предпочитает партнера старше себя, ценя в нем не столько сексуальную силу, сколько опыт, знания, умения, искушенность в ласках.
Женщина-женщина агрессивного типа насмешлива, иронична, стремится одерживать верх над мужчиной, в поведении и ласках которого ее привлекают зависимость, податливость, подчиненность и приниженная робость.
Для женщины-женщины пассивно-подчиненного типа идеал — сильный, властный, овладевающий ею мужчина.
Мужчина-отец склонен к покровительству, нуждаясь при этом со стороны женщины в признании, восхищении, подчиненности и зависимости, «угадывании» его желаний и потребностей.
Мужчина-сын подчиняем, зависим, нередко инфантилен, нуждается в опеке и сочувствии со стороны женщины, часто — неудачник, может быть капризным, ждет всепрощающего понимания своих слабостей.
Мужчина-мужчина агрессивного типа — представитель «силового», наступательно-доминантного поведения. Он безапелляционен, решителен, может быть груб в повседневном общении и ласках.
Мужчина-мужчина пассивно-подчиненного типа испытывает симпатию и влечение к «сильным женщинам», любит внешние проявления этой силы, некоторой маскулинности в стиле поведения и одежды; он часто зависим, принижен, склонен отдавать инициативу женщине, в том числе и в сексуальном общении. Типы эти не абсолютны, но формируются довольно рано.
Так, 9-летняя девочка в ответ на вопрос о том, будет ли у нее семья, когда она вырастет, и какой будет муж — отвечает: «Тихий и интеллигентный. Спокойный. У меня, характер такой: я буду орать, а он терпеть. Мама тоже говорит — какой у тебя муж будет? Как собачка, я его буду на веревочке водить».
Каждый из этих типов сам по себе не «хорош» и не «плох», а может быть оценен лишь по соответствию ролевым ожиданиям партнера (так, ролевое поведение, описанное в только что приведенном высказывании, будет соответствовать ожиданиям мужчины-мужчины пассивно-подчиненного типа, но едва ли ожиданиям, например, мужчины-отца). Это дает возможность с известной долей вероятности прогнозировать гармоничность или конфликтность партнеров. Степень и адекватность «ролевого знакомства» имеет важное значение для успешности брака, подчеркивает С. С. Либих. Отсюда внимание к длительности добрачного знакомства, периода ухаживания. Короткий период ухаживания не обеспечивает достаточного «ролевого знакомства», а слишком длинный (более 1½ лет) рискует снизить эмоциональный накал отношений, на первых порах брака в значительной мере обеспечивающий совместимость [Кутсар Д. Я., Тийт Э. А., 1982]. Но длительность добрачного знакомства измеряется не астрономическим, а психологическим временем: одной паре для глубокого знакомства хватает дня, у другой и на весьма поверхностное знакомство уходят годы. Абсолютное и вечное совпадение ролевых типов и ожиданий едва ли автоматически задано на все время брака, который не свободен от стрессов, разницы темпов социального созревания и профессиональной реализации супругов, множества других факторов и обстоятельств, вскрывающих новые особенности ролевого поведения. Решающее значение при этом обретает тип личностного реагирования и преодоления критических ситуаций [Василюк Ф. Е., 1984]. Наконец, личностные аспекты брака в той или иной мере, но всегда являются противоречивыми. Они — дирижер брачных отношений, но они и очень чутко реагирующая на брачные отношения структура, причем нередко хрупкая. Поэтому всякие попытки найти некие абсолютные критерии совместимости и успешности брака вне конкретной семьи по существу не имеют практического смысла. Среди сексуальных дисгармоний, которые могут дестабилизировать брак, ведущая роль принадлежит функциональным нарушениям [Общая сексопатология, 1977; Частная сексопатология, 1983; Свядощ А. М., 1984; Здравомыслов В. И. и др., 1985]. Недостаточная сексуальная культура, игнорирование потребностей и диапазона приемлемости партнера, монотонизация и стереотипизация сексуальной жизни в семье порождают нарушения, которые, по афористичному определению А. И. Белкина: «Импотенция — это болезнь двоих», являются прежде всего результатом нарушенных межличностных отношений супругов.
Особое внимание привлекают медицинские аспекты развода. Развод и здоровье — взаимосвязанные явления [Мацковский М. С, 1982]. У разведенных чаще соматические болезни, алкоголизм, самоубийства, выше смертность от болезней и в 3 раза больше, чем у семейных, подверженность дорожно-транспортным происшествиям. У разведенных мужчин в 7—22, а у разведенных женщин — в 3–8 раз выше, чем у живущих в семье, частота нервно-психических расстройств. В одних случаях это следствие, в других — одно из условий, но взаимосвязанность развода и здоровья бесспорна.
Дети реагируют на развод родителей в зависимости от возраста. В З½—6 лет развод родителей вызывает у них чувство вины и самоуничижения. В 7–8 лет они чаще испытывают обиду и злость, особенно — в адрес отца, а в 10–11 лет чувствуют себя обиженными и заброшенными обоими родителями. Причем на этапе половой гомогенизации, как мы отмечали, реакции мальчиков и девочек различны. Лишь в 13–15 лет переживание распада семьи сочетается с более или менее адекватным пониманием причин развода и своих отношений с родителями. Отсутствие мужского контроля и мужской модели в семье затрудняют личностное и полоролевое развитие ребенка. Это усугубляется тем, что около двух лет после развода женщина обычно чувствует себя подавленной и раздраженной и так или иначе переносит это на общение с ребенком. В распавшихся семьях дети больше, чем в счастливых, но меньше, чем в сохраняющихся конфликтных, подвержены психическим расстройствам.
Наконец, необходимо подчеркнуть, что, хотя семейное функционирование чрезвычайно многоаспектно, медико-психологические его аспекты в возрастающей мере требуют участия врача не только в разрешении ряда связанных с медициной сторон брака, но и в подготовке к семейной жизни.
Семейные установки молодежи
Представления молодежи о браке итожат опыт прошлого и создают прообраз будущего семьи. Отражая в большей мере желания, чем реальные брачные потенции, они, тем не менее, интересны уже потому, что позволяют уточнить многие стороны подготовки к семейной жизни.
Серьезных исследований в этой области немного. Одно из них выполнено Э. Тийт (1982), и результаты его согласуются с прогнозами развития семейно-брачного института, принадлежащими С. И. Голоду (1984). Девиз «Вступим в брак, так как любим друг друга» постепенно уступает место девизу «Вступим в брак, так как уважаем и любим друг друга». В представлениях об идеальном браке наиболее ценными и предпочитаемыми его свойствами выступают взаимопонимание, уважение, доверие; за ними следуют любовь, нежность, привязанность, которые девушки оценивают выше, чем юноши. Личные качества супругов включают в себя, наряду с общепризнаваемыми честностью, добротой и проч., ряд культурально различающихся черт (интеллигентность или чувство юмора, или традиционные стереотипы маскулинности и фемининности). Рекреативные и прокреативные функции семьи в модели идеального брака преобладают над экономическими. Интересно, что модель идеальной семьи не соответствует прогнозам о симметричной, биархатной семье; женщины, отмечает Э. Тийт, на протяжении нескольких поколений смогли убедиться не только в достоинствах, но и в недостатках симметричной семьи, и их идеал сдвинут чуть назад — к не совсем симметричному, но зато более реалистичному и естественному распределению ролей в семье. Как нам кажется, это расхождение данных Э. Тийт с прогнозами является прежде всего результатом некорректных формулировок прогнозов: симметрия живого всегда не абсолютна, а социально-психологическая симметрия семьи — это не соотношение 1:1, а равные для каждого из супругов возможности личностной (а значит — фемининной и маскулинной, т. е. различной) самореализации; здесь уместнее говорить о золотом сечении, чем о золотой середине. Опрошенные девушки хотели иметь мужественного, с сильным характером, более образованного и активного, чем они сами, супруга, высказывая готовность взять на себя основную часть домашных работ. Высокой ценностью в модели идеального брака обладает отдельная жилплощадь, тогда как моральная поддержка старших, зажиточность, происхождение и социальное положение супруга отчетливо снизились в ценности. Хорошие отношения с друзьями оцениваются выше хороших отношений с родителями супруга. Добрачная девственность все больше утрачивает свое ценностное значение, но супружеская верность остается высокой ценностью. К алкоголизации и курению супруга относятся настолько терпимо, насколько они не нарушают отношений в семье.
Для построения воспитательной работы важны не только представления об идеальном браке, но и то — как они формируются. Мы уже приводили данные Т. И. Юферевой (1980) о представлениях старшеклассников о роли мужчины и женщины в семье. В другом исследовании Т. И. Юферева (1982) сравнила представления учащихся 7—8-х классов, воспитывающихся дома и в интернате. Для воспитанников интерната ценность семьи оказалась по понятным причинам повышенной. Это способствует идеализации ими образа семьянина и отношений в семье. Складывающаяся у них идеализированная модель брака расплывчата и не наполнена конкретно-бытовым содержанием. Вместе с тем, у них существует аффективно насыщенный и четкий образ того, какими не должны быть мужчина и женщина в семье. Это порождает конфликтную систему ролевых требований: завышенные идеалы сочетаются с элементарностью требований к реальному поведению. У растущих в семье идеальные представления о мужчине и женщине связаны с внесемейными сферами жизни и не распространяются на семью. Эмоционально-нравственный аспект отношений мужчины и женщины в семье не входит в число эталонных представлений. В отличие от растущих вне семьи, у них страдает идеальный аспект эталонов половых семейных ролей.
Н. Н. Толстых (1980) подчеркивает, что выявляемые у старших подростков представления о браке и любви как явлениях тождественных наивно-идеализированны и требуют известной коррекции. А. М. Прихожан (1980) обращает внимание на то, что в представлениях учащихся 6—9-х классов о семье доминирует инфантильно-эгоистическая требовательность к супругу при явной недостаточности готовности и желания соответствовать его требованиям.
Обсуждая проблему подготовки к семейной жизни, И. В. Дубровина (1980) подчеркивает, что, наряду с формированием нравственного мира личности и представлений о семейной жизни, необходимо обеспечить и формирование особой системы представлений ребенка о себе как человеке определенного пола, включающих в себя специфические для мальчиков и девочек потребности, мотивы, ценностные ориентации, отношения к представителям другого пола и соответствующие этим образованиям формы поведения. Эта чрезвычайно актуальная необходимость, соответствующая основным задачам полового воспитания, сравнительно недавно стала предметом специального внимания исследователей, выразившегося в изучении формирования представлений о маскулинности — фемининности как одного из условий подготовки к семейной жизни. Ранее мы показывали, что эти две формы знания половых ролей не совпадают: декларируемые знания альтернативно противопоставляют маскулинность и фемининность, тогда как реальные — оперируют этими понятиями как взаимодополняющими. Тот факт, что в ходе подготовки к семейной жизни воспитатели апеллируют к обеим этим формам знания половых ролей, побудил нас к исследованию взаимосвязи семейных и полоролевых ориентации подростков на уровне реального (установочного) знания.
С этой целью мы обследовали 140 подростков, обучающихся в одной из общеобразовательных школ г. Ленинграда: 41 девочку и 29 мальчиков 13–14 лет (8-й класс) и 23 девушки и 47 юношей в возрасте 16–17 лет (10-й класс). В качестве адекватной поставленным задачам была избрана «косвенная» методика семантического дифференциала. По составленному нами и апробированному в экспериментальной и прикладной (медицинской, спортивной) психологии набору преимущественно коннотативных (70 %) шкал все испытуемые шкалировали понятия «я», «моя мать», «мой отец», связанные с супружеством понятия: девочки — «мой будущий муж» и «я как будущая жена», мальчики — «моя будущая жена» и «я как будущий муж». Кроме того, часть испытуемых (12 девушек и 25 юношей 10-классников и 19 девочек и 15 мальчиков 8-классников) шкалировали понятия «большинство мужчин», «большинство женщин» и понятия, описывающие контрастные черты, в обыденном сознании связываемые с маскулинностью или фемининностью: «властность, подчиняемость, сдержанность, вспыльчивость, уверенность, тревожность, рассудочность, эмоциональность, постоянство, изменчивость, агрессивность, миролюбивость». Рассчитывались показатели по факторам оценки (О), силы (С), активности (А), расстояния между понятиями и коэффициенты корреляции (по принятым формулам), значимость различий определялась по критерию Стьюдента.
Уже показатели О, С, А для связанных с семьей понятий свидетельствуют о дифференцированном восприятии подростками родительских и супружеских ролей. Показатель О, указывающий на отношение, принятие, во всех группах выше для матери, чем для отца. Показатель С, связываемый с волевым компонентом, деловой активностью, доминированием, примерно одинаков во всех группах для отца. Мать по этому показателю получила сравнительно низкую оценку у младших мальчиков и девочек и старших мальчиков, у старших же девочек — практически идентичную с показателем С для отца выраженность. Показатели активности (А), трактуемой как психосемантическое отражение общительности, экстравертированности, во всех группах одинаковы и высоки.
Иные соотношения выступают в психосемантических характеристиках образов будущих супружеских ролей. Рассмотрим их на примере старших групп, где они более дифференцированы. Показатель О у мальчиков выше для будущей жены, чем для себя как будущего мужа, показатель С ярко и показатель А умеренно преобладают в характеристике себя как будущего мужа. У девочек показатель О для будущего мужа и себя как будущей жены практически одинаков; показатель С демонстративно преобладает в характеристике будущего мужа, а показатель А для него лишь незначительно выше. Оценивая эти данные, необходимо отметить высокую степень ролевой согласованности образов будущего супружества, особенно — по психологическим параметрам, характеризуемым показателями С и А. В установках мальчиков и девочек будущие супружеские роли характеризуются разными, но не несущими в себе потенциального психологического конфликта соотношениями принятия себя и партнера (фактор О).
Сравнение «я-образов» с образами будущего супружества показывает, что и у мальчиков, и у девочек последнее ассоциируется с более высоким самоуважением (фактор О), несколько большими у девочек, чем у мальчиков, коммуникативными перспективами. Но если у мальчиков образ себя как мужа получает более высокую оценку, то у девочек — примерно такую же оценку по фактору С, как «я-образ». Сопоставление ролей в будущей семье и родительской семье обнаруживает отчетливое их несовпадение и по психосемантическим характеристикам отдельных ролей, и по их соотношению в парах «отец — мать» и «муж — жена». Уже в этих обобщенных данных прослеживается влияние социально-психологического статуса испытуемых на восприятие родительских и супружеских ролей.
Анализ корреляционных плеяд, в отличие от приведенных усредненных показателей учитывающий индивидуальные дисперсии, помогает расширить представления о влиянии образов отца и матери в восприятии подростков на их представления о будущих ролях мужа и жены.
По фактору О плотность корреляционных связей выше в старших группах, особенно между «я-образом» и образами матери и себя как будущего супруга. Во всех группах, кроме младших мальчиков, образ отца «выпадает» из корреляционных связей. Подсистема связей «я — я как будущий супруг — будущий супруг — будущее» оформлена только у девочек; при этом в младшей группе образ себя как будущей жены коррелирует с представлением о будущем и образом мужа, но не коррелирует с «я-образом», который ассоциируется с коррелирующими между собой представлениями о муже и будущем. У старших же девочек образ мужа опосредован коррелирующими между собой «я-образом» и образом себя как жены. У девочек, в отличие от мальчиков, представление о будущем коррелирует в обеих возрастных группах с «я-образом», образом будущего мужа и себя как жены.
По фактору С во все корреляционные плеяды включается отец, что хорошо согласуется с приведенными выше данными показателей по факторам О, С, А. У мальчиков при этом из корреляционных связей «выпадает» образ матери; у младших образ отца коррелирует с образом себя как мужа, а у старших — и с «я-образом». Корреляция представления о будущем с образом будущей жены у младших мальчиков сменяется у старших корреляцией с образом себя как мужа. У младших девочек образы будущих супругов прямо коррелируют с образами родителей, у старших образ мужа коррелирует с образом матери. Представление о будущем у младших девочек коррелирует с «я-образом», образами отца, будущего мужа и себя как жены, у старших — лишь с «я-образом» и образом отца. Обращает внимание уменьшение плотности корреляционных связей у старших девочек. У мальчиков, напротив, она увеличивается, а своего рода «стержнем» связей оказывается диада «я — отец». Плеяды по фактору С ярко демонстрируют уже упоминавшееся влияние социально-психологического статуса испытуемых в семье на сопоставление воспринимаемых родительских и представляемых супружеских ролей. У старших девочек это сопоставление несет в себе некоторое противоречие, обязанное высокому принятию матери по сравнению с отцом при ведущем воспитательном давлении со стороны матери, описываемом сочетанием показателей С и А: будущее ассоциируется с образом отца, тогда как образ мужа — с образом матери.
По фактору А плотность корреляционных связей возрастает во всех группах. Четко прослеживается корреляция «я-образа» с образами матери и себя как жены у девочек, себя как мужа — у мальчиков. Во всех группах образ матери коррелирует с образом себя как супруга и лишь у младших мальчиков — и с образом будущей жены. У девочек обеих групп коррелируют образы отца и будущего мужа. Противоречие это между проекцией образов матери и отца на супружеские роли носит внешний характер, ибо речь идет лишь о коммуникативном аспекте этих образов, важном и для мальчиков, и для девочек в подростковом возрасте. У младших девочек представление о будущем коррелирует с ассоциирующимися образами отца и будущего мужа, а также с «я-образом» и образом себя как жены, у старших будущее предстает как опосредованное образами матери и будущего мужа производное всех образов в системе их отношений. У мальчиков, напротив, связь будущего с «я-образом» усиливается, а связь с образами супружества становится полностью опосредованной.
Сопоставляя эти данные с данными Т. И. Юферевой (1980, 1982, 1985), можно заключить, что во многих особенностях описываемых ею декларируемых знаний подростков отражается сложная и многоаспектная половозрастная динамика формирования установочных значений, связанных с супружеством. В одних психологических аспектах образы родителей интернализуются как прообразы будущих супружеских ролей, тогда как в других непосредственное их соотнесение затруднено позиционными эффектами отношений «родители — ребенок». Как можно видеть, у мальчиков и девочек формирование семейно-ролевых установок во многом различно.
Об особенностях установочных значений маскулинности — фемининности мы судили по расстояниям между обозначающими черты поведения понятиями — с одной стороны и понятиями «большинство мужчин» и «большинство женщин» — с другой, рассматривая величину расстояний в качестве меры приписывания каждой из черт маскулинному и фемининному поведению.
Четкие различия полоролевой атрибуции черт поведения появляются лишь в старших группах. Значит ли это, что младшие испытуемые не дифференцировали поведение по признаку маскулинности — фемининности? Эмпирические данные и данные других наших экспериментов говорят о том, что это не так. Но в данном эксперименте «точкой отсчета» в полоролевой атрибуции черт поведения были образы взрослых («большинство мужчин», «большинство женщин»), а для 13—14-летних подростков мужчины и женщины предстают скорее в образе «взрослых», чем представителей пола.
В старших группах дифференциация черт как маскулинных и фемининных больше выражена у мальчиков, у которых и соотношения в контрастных парах черт оказались в основном соответствующими стереотипам маскулинности — фемининности. У девочек же с такими стереотипами совпала лишь полоролевая атрибуция эмоциональности и миролюбивости. Эти результаты хорошо согласуются с полученными нами при исследовании взрослых свидетельствами того, что в индивидуально-вариативных парах маскулинность — фемининность по тому же перечню черт преобладание маскулинной атрибуции у женщин встречается чаще, чем фемининной — у мужчин. Это переводит вопрос о так называемой «феминизации мужчин» в более широкий план отношений между полами. Эмансипационная демократизация стереотипов мужского и женского поведения связана прежде всего с расширением репертуара женского поведения, включающего в себя черты, ранее воспринимавшиеся как преимущественно мужские. Женщине же, усвоившей мужские стереотипы поведения, мужчина начинает казаться менее маскулинным. То, что это распространяется и на подрастающее поколение, подчеркивает, что предотвращение психологической маскулинизации никак не менее важно, чем феминизации мальчиков, а решение проблемы оптимизации полоролевого воспитания немыслимо вне контекста воспитания отношений между полами.
Представленные данные о «психологических портретах» маскулинности и фемининности в восприятии подростков носят обобщенный характер, но и в таком виде указывают на различную их представленность в восприятии мальчиков и девочек. Эти различающиеся переживания должны сказываться на оценке маскулинности — фемининности родителей и будущих супружеских образов.
Представляло интерес восприятие подростками семейных ролей через призму маскулинности и фемининности. Для изучения его мы воспользовались корреляционным анализом. Если, например, семантическое расстояние между понятиями «моя мать» и «властность» свидетельствовало о приписывании матери этой черты, то расстояния между понятиями «большинство мужчин» и «властность» — о степени восприятия этой черты как маскулинной, а между понятиями «большинство женщин» и «властность» — как фемининной; сопоставление же коэффициентов корреляции первого расстояния со вторым и первого с третьим указывало на оценку маскулинности и фемининности матери в восприятии подростков изученных групп. Так, были получены данные, представленные в табл. 3; они рассматривались нами как «психологические портреты» маскулинности — фемининности самих испытуемых на момент обследования и существующих у них образов матери, отца, будущего супруга и себя как будущего супруга. Основная масса черт (исключение составили «подчиняемость» и «изменчивость») оказалась достаточно информативной в интересовавшем нас плане.
В младших группах «портреты» лишь в самом общем виде совпадали со стереотипами маскулинности — фемининности, будучи в значительной мере размытыми и амбивалентными по полу, особенно — у девочек. Усредненные коэффициенты корреляции по всему перечню черт достигали уровня значимости и у мальчиков, и у девочек лишь в оценке маскулинности отца и собственной маскулинности и фемининности как будущих супругов. Судя по достоверности различия средних коэффициентов корреляции (критерий Стьюдента) вне зависимости от уровня их значимости маскулинная и фемининная атрибуция черт достоверно различалась в «портретах» отца, себя как будущего мужа и в настоящем — у мальчиков, себя как будущей жены — у девочек.
У старших мальчиков и девочек «психологические портреты» более дифференцированы, а степень амбивалентности маскулинной и фемининной атрибуции значительно меньше. «Я-образ» мальчиков определенно маскулинен, а девочек — фемининен. О степени этой определенности можно судить не только по атрибуции отдельных черт, но и по тому, что средние коэффициенты корреляции маскулинной у мальчиков и фемининной у девочек атрибуции достигали значимого уровня.
В восприятии мальчиков мать психологически более фемининна, хотя, по ряду черт, и маскулинна. В восприятии девочек фемининность матери представлена не столько ее совпадением со стереотипами фемининности (положительные корреляции), сколько несовпадением со стереотипами маскулинности (отрицательные корреляции). Понять эти различия можно с учетом разного влияния высокой воспитательной активности матери на восприятие ее поло-ролевых характеристик сыном и дочерью.
«Портрет» отца в восприятии мальчиков высокодостоверно маскулинен. В восприятии девочек он оказался фемининным, отражая, разумеется, не реальные качества отца, а восприятие дочерью отцовской протекции.
«Портрет» будущей жены у мальчиков по всем показателям ярко фемининен, а свой портрет как будущего мужа — столь же ярко маскулинен. В «автопортретах» девочек как будущих жен, как и в их восприятии матери, отрицание маскулинности преобладает над утверждением фемининности. «Портрет» же будущего мужа в восприятии девочек более фемининен, чем маскулинен. Это очень расходится с декларируемым идеалом будущего мужа как «мужественного мужчины», но хорошо согласуется с «портретом» отца, корреляцией образов отца и будущего мужа по фактору А и указывает не на желанную фемининность будущего мужа, а на семейно-ролевые ожидания заботы, опеки, защиты, понимания и проч. Здесь позиционные эффекты затеняют значение собственно полоролевых характеристик, скрывая в себе потенциально конфликтные возможности.
Таблица 3
Коэффициенты корреляции расстояний «объект — черта» и «большинство мужчин (БМ), женщин (БЖ) — черта»
* Уровни значимости: 1—р<0,05; 2 —р<0,01; 3 —р<0,001; Т — близкие к 1-му уровню значимости.
Продолжение табл. 3
Продолжение табл. 3
Продолжение табл. 3
Прямое сопоставление семейно- и полоролевых установок и их взаимовлияний с паспортным возрастом было бы наивным. Но если иметь в виду динамику психологического и социального созревания подростков, то нельзя не отметить дифференцированности и реалистичности изучавшихся установок и их взаимодействия с возрастом. Кажется существенным, что ряд особенностей у старших мальчиков и младших подростков, в том числе — девочек, обнаруживает черты сходства. Это, в частности, касается и отмеченной низкой дискриминантной способности таких черт, как «подчиняемость» и «изменчивость». Здесь, видимо, сказывается разница темпов психологического созревания в динамике мужского и женского пубертата.
Таким образом, и у мальчиков, и у девочек «психологические портреты» маскулинности и фемининности участников будущего брака и родителей достаточно хорошо согласуются в целом и на уровне их предпосылок. В установках мальчиков муж и жена, подобно отцу и матери, контрастны: он — маскулинен, она — фемининна. В установках девочек муж и жена, подобно отцу и матери, скорее фемининны, чем маскулинны. Кажется очевидным, что эти несходные у мальчиков и девочек установки способствуют различному восприятию мальчиками и девочками одних и тех же сведений, преподносимых, например, в курсе «Этика и психология семейной жизни». Является ли это несходство артефактом недостаточного полового воспитания? Если и да, то лишь отчасти. При поисках ответа на этот вопрос необходима осмотрительность, ибо из теорий диморфизма и половых ролей следует, что женский пол онтогенетически более пластичен и восприимчив к социальным, средовым влияниям и ему свойствен эмоциональный стиль поведения в противовес мужскому — инструментально-предметному стилю. С учетом этого в отмеченном несходстве можно усмотреть и определенную закономерность, требующую учета при построении воспитательной работы, а не непременной фронтальной коррекционной «атаки», чреватой конфликтом семейно- и полоролевых установок.
Представленные данные об установочном аспекте восприятия психологии пола и представлений о супружестве должны помочь в построении дифференцированной по полу и возрасту подготовки к семейной жизни и полоролевого воспитания как взаимосвязанных и взаимообусловливающих процессов.
Не только факт жизни детей вне семьи или в семье, но и качество семьи влияет на судьбу браков. Когда прародители супругов не разводились и не бросали семью, соотношение разводов и браков составляет 1:6,8; когда разводились прародители одного из супругов —1:4,2; когда разводились прародители обоих супругов — 1:2,6 [цит. по: Харчев А. Г., 1979]. Лица, выросшие в полной семье, разводятся реже, чем в неполной [Кутсар Д. Я., Тийт Э. А., 1980]. Опросы старшеклассников, проведенные Ю. Сярг и А. Тавит (1982), показали, что благоприятное влияние семьи определяют теплые отношения и взаимопонимание между членами семьи, отсутствие родительских конфликтов и ссор, постоянное участие обоих родителей в решении важных семейных вопросов, проведение досуга всей семьей, строгий порядок в отношении всех членов семьи, активное общение семьи с друзьями и знакомыми, отсутствие алкоголизации родителей, доброжелательное и понимающее отношение родителей к детям.
При бесспорной важности этих данных их не следует переоценивать и догматизировать. Те или иные семейные установки и идеалы — результат не просто действия на ребенка среды, а взаимодействия его со средой. Система ценностей ребенка — всегда зеркало системы ценностей родителей, но зеркало это, пользуясь принятым в психотерапии термином, может быть не только положительным (копирование), но и отрицательным, когда жизненные идеалы и ценности формируются как антипод родительских. Кроме того, реальная судьба брака определяется не психологической готовностью одного, а готовностью и мерой ее согласованности обоих супругов. Все это подчеркивает, что подготовка к семейной жизни не может быть сведена к формально-упрощенному декларированию семейных ценностей и созданию готовых «рецептов» такой подготовки.
Медико-педагогические рекомендации
В них мы будем исходить из того, что подготовка к семейной жизни — это не предоставление информации о том, какой надлежит быть семье, а формирование супружеских и родительских ролей/идентичностей. Вводя эти понятия, мы показывали, что супружеские и родительские роли/идентичности являются специфическими и относительно самостоятельными аспектами связанного с полом поведения, не совпадая полностью с половыми и сексуальными ролями/идентичностями [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а]. Схематически это показано на рис. 8.
В отношении дошкольников и младших школьников родители часто придерживаются тактики «бесполого воспитания» и не учитывают половые различия в проектах личности детей; дифференцированный подход, различный у отцов и матерей, возникает лишь в подростковом возрасте. Показавшая это Н. Ф. Федотова (1984) считает, что недооценка половых различий входит в число причин неподготовленности молодых людей к семейной жизни. Этот вывод справедлив в приложении к половому воспитанию в тесном смысле слова. Подготовка же к семейной жизни разворачивается, особенно на ранних этапах жизни, и в социализации.
Супружеская и родительская социализация начинается на 2-м году жизни, когда ребенок в семейном общении воспринимает первые образцы маскулинности и фемининности. Супружеское и родительское поведение матери и отца остается еще в тени, не осознается ребенком, но именно они оказываются в роли проводников половых ролей. В 2–3 года, когда ребенок знает свой пол и начинает соотносить «свое «я» с представлениями о людях своего и другого пола, в ролевых играх он осуществляет маскулинное и фемининное поведение как прежде всего супружеское и родительское (социосексуальные игры в «папу — маму», «дочки — матери» и др.). В этих играх отражается формирование первого, простейшего уровня семейных установок, которые соответствуют общим стереотипам семьи. Уже в этих играх мальчики выполняют роли, связанные с выходом за пределы семьи и возвращением в нее (охота, война, работа и т. д.), а девочки — связанные с домом роли; мальчики более эксцентричны и инструментальны в этих играх, а девочки — более концентричны и эмоциональны.
Здесь вновь возникает вопрос: являются эти игры реализацией врожденных программ или результатом социального научения? И вновь приходится констатировать, что такой альтернативный подход к оценке причин поведения неудовлетворителен. Влияния социализации и обучения тем более эффективны, чем больше они отвечают психофизиологическим возможностям и потребностям конкретного ребенка. Игрушки сами по себе не бывают женскими или мужскими, но они сигнализируют ребенку о возможных способах оперирования с ними. Отвергается не игрушка, а стиль игры. Девочка будет пеленать, кормить, мыть, укладывать спать своих кукол, а не будь их — другие игрушки: один из психологов наблюдал, как лишенная «женских» игрушек девочка заботливо и нежно пеленала и баюкала… грузовик. Мальчик же, оказавшись перед куклами, скорее попытается использовать их в качестве «солдатиков», «охотников» и т. д. Воспитательные меры в этом возрасте связаны прежде всего с недирективной организацией ролевых игр, с косвенным обучением — например, через сказки. Думается, что осуждающие замечания взрослых типа: «Как тебе не стыдно играть в войну — ты же девочка» или «Ты же мальчик! Ну, что ты все с куклами?» в принципе неуместны и потому, что не учитывают стиля игры (а это главное), и потому, что могут быть адресованы андрогинному, по терминологии S. Bem (1974), ребенку и в этом случае будут вызывать лишь активное сопротивление либо способствовать ролевому конфликту.
Рис. 8. Схема соотношения половых (1), сексуальных (2), супружеских (3) и родительских (4) ролей и идентичностей.
В 3–5 лет в подобных детских играх уже нетрудно проследить имитацию жизни собственной семьи или других виденных семей. Девочка уже не просто укачивает куклу, но делает это, точно копируя свою мать. Эти игровые перевоплощения — один из сильных путей формирования супружеских и родительских ролей. Основной механизм этого формирования — идентификация и имитация. Ребенок идентифицирует себя с родителем своего пола и имитирует его поведение в случаях, когда родитель холоден, груб, несправедлив, жесток.
Приведем запись беседы с девочкой 6 лет, живущей с такой матерью.
- Когда ты будешь взрослой, у тебя будет семья?
- Да.
- А дети будут?
- Не будут.
- А почему?
- А ну их… С ними одни хлопоты!
- Ну, а если все-таки будут, как ты будешь их воспитывать? Как мама тебя или как-нибудь по-другому?
- Как мама.
- Почему?
- А чтоб боялись.
Другой ребенок — мальчик 5½-лет, живущий в семье с гиперсоциальными, тревожными и испытывающими трудностями в принятии решений родителями, рассказывает, что, когда вырастет, он женится, но сначала поживет с «ней» — посмотрит, что она умеет и подходят ли они друг другу, а уж потом женится и будет за ней ухаживать.
Это выглядело бы вызывающей лишь улыбку детской наивностью, если бы многие взрослые в своей семье не воспроизводили «почерка» родительской семьи. Одни возводят это в принцип воспитания: «Нас пороли, и мы выросли людьми!». У других это становится предметом внутренней борьбы: «Я со страхом ловлю себя на том, — говорит взрослый мужчина, — что при неприятных, мучительных воспоминаниях о жестокости отца я вдруг начинаю вести себя с сыном, как он когда-то со мной». Эти глубокие неосознаваемые или психологически конфликтно осознаваемые идентификационные установки при всей трудности их коррекции должны все же контролироваться взрослыми, чтобы не быть вновь воспроизведенными у детей. В известной мере обретаемые в этом возрасте установки зависят и от структуры характера ребенка.
В этом же возрасте — 3–5 лет — дети просят у родителей брата или сестру, бывают трогательно ласковы и заботливы с младшими. Появление еще одного ребенка в семье обычно не сопровождается детской ревностью. Не в каждой семье в это время появляется второй ребенок. Но существенную важность приобретает реакция родителей на детские просьбы — осуждающая, отталкивающая, запрещающая или мягко объясняющая. Иногда родители пытаются пойти обходным, заместительным путем обзаведения домашними животными. В таком случае лучше, если это будут котята, щенки, а не взрослые собаки или кошки. Это возраст интенсивной закладки основ чадолюбия. Для его формирования небезразличны, как мы уже показывали, и способы разъяснения происхождения детей — в них не должно быть места пугающей или «грязной» информации и они должны сигнализировать ребенку о том, что родительство — счастливое и необходимое человеку явление.
Младший школьник уже пытается разбираться в семейной ситуации, понимать и оценивать позиции родителей, вырабатывать собственные. При конфликтах с родителем уже может появляться осознаваемое желание «быть не таким». В периоде половой гомогенизации порой можно наблюдать, что, в то время, как один ребенок сближается с родителем своего пола, другой ищет близости со взрослым своего пола вне семьи. Это серьезный сигнал для родителей, указывающий на их небольшие воспитательные потенции в будущем. Едва ли можно вывести некий универсальный алгоритм взаимодействия семейных и внесемейных влияний на формирование семейных установок в этом возрасте. И все же, чем меньше ребенок эмоционально удовлетворен ситуацией в родительской семье, тем он, по-видимому, больше воспринимает внесемейные образцы — и тогда многое зависит от того, каковы эти образцы. В этом возрасте возможны и внутренние конфликтные коллизии, когда существующая ситуация определяет желания, расходящиеся с ранее полученными и выработанными установками.
Подростковый возраст ставит перед воспитателями усложняющиеся задачи. Эмансипационные тенденции, высокая критичность подростка делают его строгим судьей отношений в родительской семье. Реальность часто воспринимается через призму собственной, склонной к идеализации, романтической влюбленности. Полученные и сформулированные в более младшем возрасте установки могут входить в конфликт со складывающимся у подростка новым видением мира. Известная трудность состоит в том, что взрослые нередко склонны внутренне отождествлять подростковую влюбленность и приводящую к браку любовь; порой они в этом отождествлении «угадывают», но, как правило, оно создает трудности и для подростка, и для взрослых. Для подростка — потому, что он еще не готов к этому: влюбленность и собственная семья для него столь же близки, сколько далеки друг от друга. Для взрослых — потому, что они видят в отношениях подростка то, чего внутренне опасаются. В итоге складывается противоречивая система отношений, требующая от родителей усилий, часто — немалых, чтобы принять уменьшающие напряжение позиции.
Представления подростков о семейной жизни, как показано выше, также весьма незрелы и контрастны: идеал и реальность, общие стандарты семейной жизни и индивидуальные установки нелегко примирить и взрослому человеку. Подросток же нуждается в тактичной и эффективной помощи, которая сегодня (при хорошей постановке дела) в значительной мере обеспечивается курсом «Этика и психология семейной жизни», особенно, если в него вводятся элементы ролевой игры-тренинга [Пискунова Т., 1983]. Очень важно, чтобы в групповых дискуссиях, ролевых играх подросток имел право «на глупость», т. е. мог вести себя и высказывать свое мнение, не опасаясь осуждающих реакций воспитателей: дело не в том, чтобы осудить (это проще всего, хотя подросток часто вправе спросить: «А судьи кто?»), а в том, чтобы формировать такие навыки индивидуального преломления всеобщих и непреходящих ценностей, которые не противоречили бы ни этим ценностям, ни индивидуальным потребностям и особенностям. В этом отношении заслуживают внимания некоторые упрощенно-прямолинейные штампы массового сознания, переносимые на воспитательную работу. Так, девочка, воспитанная пожилым и ласковым отцом, может представлять себе идеального брачного партнера старше себя, но считать это дурным или противоестественным из-за не имеющих к ней отношения осуждений таких браков, как, якобы, преследующих материальную выгоду.
Представление о начале подготовки к семейной жизни лишь в подростковом возрасте, как мы попытались показать, не соответствует действительному положению вещей. Уже на самых ранних этапах развития ребенка возникает задача координации усилий семейного и общественного воспитания в этой важной области.
Такая координация предполагает не только предоставление детям необходимой информации и желаемых ролевых образцов, но и выработку соответствующих навыков отношения к людям и проблемам, навыков поведения, прежде всего бытовых. «Любовная лодка» слишком часто разбивается о неумение практически решать и разделять семейные заботы и проблемы. Чем раньше такие навыки выработаны, тем более они автоматизированы и тем меньше требуют усилий во взросши жизни. Задачи этого рода теснейшим образом смыкаются с трудовым воспитанием в семье.
Раскрывающийся в новое время перед взрослыми мир детства, сверхценность единственного ребенка («Если у родителей один ребенок, они, судя по всему, сами впадают в детство, продолжая играть с ним, как с куклой, до тех пор, пока он не откупится собственным родительским вкладом»[57]), связь планов на будущее не с навыками практической жизни, а с поиском путей развития реальной или мнимой одаренности — все это приводит к тому, что многие дети живут вне быта семьи, не знакомы с ним. Дети как бы инкапсулированы в детстве, вынужденная беззаботность которого рискует оказаться «золотой клеткой» и к тому же — клеткой конфликтной. Ограждая ребенка от быта и обеспечивая его всем необходимым (по мнению взрослых, часто не совпадающим с потребностями ребенка), родители так или иначе ждут его благодарности, выражающейся в помощи, как раз которой они его и не научили. Порождаемые при этом назидания, порицания, наказания наталкиваются на реакцию протеста ребенка. Когда же вчерашнее «дитя» оказывается в собственной семье, оно поражает своей беспомощностью в элементарных ситуациях.
Молодые супруги часто ждут друг от друга взятия на себя роли родителя, но сделать это ни один, ни другой не может. Может показаться, что мы сгущаем краски, но мы лишь буквально воспроизводим предпосылки распада многих семей.
Было бы наивным призывать сегодня к реанимации традиции «повторяющихся обществ» с их полным растворением жизни детей в жизни взрослых. Все же нельзя не согласиться с тем, что детство — не только прелюдия к взрослости, но и подготовка к ней, а подготовка — не запоздалые декларации о пользе труда, но сам труд. В современных условиях особую, на наш взгляд, остроту обретает вопрос о необходимости перехода от научения детей чему-то для их будущей жизни к научению самой жизни. Оно не может быть успешным, когда в семье не каждый для всех и все для каждого, а все — для ребенка.
Возможности такого обучения навыкам семейной жизни по существу безграничны. Ребенок тянется ко взрослой жизни и нуждается в том, чтобы ему помогали чувствовать себя «большим», а не внушали, что он «еще маленький». Даже маленькие дети могут не только кормить своих кукол, но и накрывать вместе со взрослыми на стол (максимальный риск при этом — разбитые чашки или тарелка и несколько минут дополнительного времени, да и то лишь в первых попытках); не ждать взрослого у входа в магазин и не идти в магазин «за конфету», а совершать все необходимые покупки вместе со взрослым (может быть, и покупку конфет); не просто гордиться починенной папой игрушкой или сшитым мамой платьем, а делать это вместе с ними. Взрослые умиляются тем, как девочка «серьезно» играет в куклы, но не находят времени или не видят нужды показать, как правильно пеленать, купать, кормить куклу-малыша, привлечь к реальной и полноценной помощи в уходе за младшими братом или сестрой. Знают ли дети, готовящие в детском саду подарок маме или папе к празднику (трудовое воспитание!), что делают их родители на работе, каковы их домашние заботы? Часто ли воспитатель предложит детям игры на «домашние сюжеты»: «Ты — дочка. Ты — мама. Ты — папа. И вот папа приходит с работы — он устал…», «Завтра воскресенье, и вся семья поедет в лес. А сегодня суббота. Сегодня в доме уборка…», «Утро. Все просыпаются. Ты — дочка: тебе надо в школу. Ты — сын: тебе надо в детский сад. Ты — папа, а ты — мама: вам надо на работу. И вот вы встаете…». Так ли часто вообще семья занята той же уборкой в доме? Чаще звучит: «Ты пойди погуляй — я буду убираться»— и к приходу ребенка его уголок или комната сияют чистотой. Надо ли удивляться тому, что несколько таких «уроков» приводят к тому, что мать убирает комнату ребенка и скандалит с ним из-за того, что он не делает это сам: потребуется немало времени, чтобы разрушить ассоциации уборки с отрицательными эмоциями.
Широкие, но пока не реализуемые возможности подготовки к семейной жизни открываются с началом школьного обучения. На уроках математики дети делят конфеты, яблоки, мячики, километры, тонны, часы, но практически никогда (мы не нашли таких задач в учебниках для младших классов) не планируют бюджет семьи, средства на летний отдых, покупку необходимых вещей, не рассчитывают необходимых для ремонта квартиры затрат и материалов и т. д. Они пишут сочинения на тему «Как я провел лето», а не «Как моя семья провела лето». Когда в старших классах начинается подготовка к семейной жизни, она уже не может восполнить упущенное и дает много сведений, но не дает навыков. Все это ставит серьезные задачи перед составителями школьных программ.
Но было бы неверно думать, что существующие программы не дают возможности учителю подготовить детей к семейной жизни. Многое здесь зависит от самого педагога, от его желания и умения говорить об этом, найти материал для разговора в рамках предмета. Вот, например, тема сочинения: «Как ждать ребенка» по роману Л. Н. Толстого «Война и мир», предлагаемая учителем Е. Н. Ильиным, умеющим при обсуждении «Вишневого сада» А. П. Чехова поставить вопрос о любви к матери, а говоря с учениками об «Отцах и детях» И. С. Тургенева — найти возможность поставить вопрос так: «…может, и впрямь до любви надо доживать? Может, та любовь, с которой начинается брачный союз, лишь начало подлинно настоящей, до которой нужно вырасти и которая приходит как награда за терпеливо и умно… прожитые годы?»[58]. Кажется нелишним заметить, что в опыте такого учителя есть многое из того, что полезно было бы почерпнуть и врачу, участвующему в подготовке к семейной жизни; врач, призванный быть консультантом и воспитателем воспитателей, должен и может брать уроки воспитания у воспитателей. Для этого есть самые серьезные основания: медико-психологические аспекты брака вне его нравственного, гуманистического контекста рискуют обернуться самодовлеющей «техникой брака», «инструментом ради инструмента». При всей нужности такого «инструмента» он все же не более чем инструмент, и всегда важно — в какие руки он попадает, какой цели будет служить.
Подготовка к семейной жизни ставит и задачу формирования мотивации брака, и ожиданий к нему. Предлагаемые подрастающему поколению их стереотипы, лейтмотив которых исчерпывается двумя словами — «любовь» и «счастье», поверхностны даже в сравнении с реальными установками молодежи. Выделяя пять основных типов мотивации брака: любовь, духовная близость, материальный расчет, психологическая адекватность и моральные соображения, С. И. Голод справедливо подчеркивает: «В научной литературе, как ни странно, утвердился стереотип, идеализирующий массовую распространенность брака по любви. Не утруждая себя сколько-нибудь серьезной теоретической аргументацией, тщательно не отрабатывая опросный инструментарий, некоторые авторы монографий и статей выдают субъективно желаемое за реальность. Тем самым они вольно или невольно травмируют психику определенного числа людей, способствуя возникновению ятрогенного эффекта…, когда в массовое сознание внедряется (не только публицистической, но и научной литературой) мысль о чуть ли не всеобщем вступлении в брак по любви, то человек (особенно женщина), не испытавший такого чувства, считает себя в лучшем случае неудачником, живя в ожидании прихода большой страсти»[59]. Но даже брак по любви отождествляется с раз и навсегда данным счастьем. Вступление в брак воспринимается как вступление в «семейный рай», хотя удачнее было бы сравнить его со вступлением на строительную площадку, на которой придется создавать семью. В этой идеализации, создающей сверхожидания к браку, косвенно сказывается редукция счастья к исключительно и постоянно положительным эмоциям. В прекрасной фразе: «Человек создан для счастья, как птица для полета» обычно воспринимается и запечатлевается лишь первая половина. Но начинается самостоятельная жизнь, и обнаруживается, что цена счастья — тяжкий труд полета. Далеко не каждый молодой человек может адекватно воспринять это открытие вообще, и в семейной жизни в частности. Оптимизм, воспитываемый через сокрытие противоречивости и сложности жизни, оборачивается мощным стрессом при столкновении с ней. В курсе «Этика и психология семейной жизни» заложены немалые возможности избегания такого «розового оптимизма», чреватого невротическими, психосоматическими, сексуальными расстройствами. Тенденция части воспитателей показывать, как должно быть, а не как есть — дети это и так видят — очень обедняет подготовку к жизни в семье. Как раз анализ (не только вербальный, но и в ролевом тренинге) того, что, как и почему есть (может быть, бывает), и помогает прийти к тому, что и как должно быть.
В тесной связи с психологией индивидуальности находится вопрос о том, что такое любовь? Смысл этого понятия очень различается у разных людей. Но, с точки зрения психогигиены и медицинской психологии, заслуживает внимания выделение Л. Я. Гозманом (1981) двух моделей любви. «Пессимистическая» модель подчеркивает момент зависимости от любимого человека и связь любви с отрицательными эмоциями (страх утраты любимого или его любви). Эта любовь тревожна и зависима, она тормозит личностное развитие, а в крайних случаях может быть симптомом личностной патологии; она может придавать браку тревожно-невротическую окраску. Супружеское сотрудничество переводится тогда в псевдосотрудничество, соперничество или изоляцию [Мишина Т. М., 1978]. «Оптимистическая» модель исходит из независимости от любимого человека при положительной на него установке. Эта модель характеризуется снятием тревожности, психологическим комфортом и создает условия для личностного прогресса супругов. «Выбор» той или иной модели не полностью произволен (многое задается типом характера, предшествующим воспитанием и т. д.), но очевидно, что это не лишает воспитателей всех возможностей оптимизации модели любви. Видимо, особо в этом нуждаются подростки и молодые люди с отчетливыми чертами тревожности в структуре характера.
Ожидания в отношении любимого человека более управляемы. Вызывают настороженность ожидания, формулируемые как в известной песне: «Если я тебя придумала — стань таким, как я хочу». Это опоэтизированное неуважение к другой личности, ее индивидуальности отражает одну из граней «пессимистической» модели, порождает множество конфликтов и драм, вынуждает исследователей и публицистов разделять мучительные думы неудачливых супругов, так и не могущих понять — почему так изменился любимый человек сразу после вступления в брак? Конечно, любовь открывает в человеке качества, скрытые от глаз нелюбящего человека, а когда страстная любовь входит в более размеренный ритм семейной жизни, это открытие может быть и не столь ярким, и не постоянным. Однако тактичное и убедительное привитие молодежи уважения к личности любимого человека, принятия ее, а не перекройка «на свой вкус» имеет важное психогигиеническое и воспитательное значение. В этой связи старые философы точно замечали, что любить — это значит принимать другого как себя, таким, каков он есть, и всячески способствовать его личностному развитию как своему собственному.
Особый раздел подготовки к семейной жизни — воспитание чадолюбия. В работах В. В. Бойко (1980, 1985) показано, что оно является индикатором стратегии репродуктивного поведения и определяется во многом неосознаваемыми установками, которые при расхождении с декларируемыми мнениями могут приводить к расхождению желаемого и реального числа детей. Этим же автором предпринята одна из немногих известных нам в отечественной литературе попыток рассмотрения не только содержания, но и мотивационной основы, психологической тактики и стратегии демографической пропаганды. Им сформулированы также принципы поведения демографической пропаганды, которые могут быть использованы при построении соответствующих разделов школьного курса подготовки к семейной жизни: поэтапность, подкрепление стимулируемого образца, избирательное воздействие, мотивация, комплексность, чадолюбие, престиж среднедетной семьи, взаимопомощь поколений, поддержка молодой семьи, повышение культуры семейных отношений и др. Формулируя эти принципы, В. В. Бойко справедливо замечает, что только выявлять их — мало: надо создавать условия для воздействия на семью и личность, а в этом плане многое еще предстоит сделать. Особое значение обретает воспитание у девочек адекватных установок материнства, ибо «… самой важной для судеб страны и социализма формой творческого труда женщин является труд материнства»[60]. Мы пытались показать, что, наряду с созданием условий, целесообразно полнее использовать те условия, которые создаются детством, для подготовки к семейной жизни — ответственному супружеству и родительству. Одно из психогигиенических требований к такой подготовке состоит в целесообразности избегания потенциально травмирующих установок, например, оценки бездетного брака как явления «патологического», «ненормального», на что, последовательно и убедительно аргументируя свое мнение, указывает С. И. Голод (1984).
Магистральная задача подготовки к семейной жизни заключается в поэтапной помощи подрастающему поколению в формировании супружеских и родительских ролей/идентичностей, в научении выявлять, ставить и ответственно решать совместно с другими членами семьи связанные с семейной жизнью задачи и проблемы так, чтобы нравственно-этическое содержание принимаемых решений реализовалось психогигиенически оптимальными, т. е. адаптивными и обогащающими себя и других путями.
Глава 8