самим киевским князем, но также и тем, что в нем подчеркивается существование именно переяславских торков. Ясно, что их расселяли широко по всему южному русскому пограничник помимо переяславских, были и другие' торки, что несомненно следует из сообщения летописи под 1093 г. о существовании на правом берегу Днепра, в Поросье, города Торческа. Наличие городка говорит уже о наметившейся у торков тенденции оседлости, а значит, в Поросье они пришли, во всяком случае, лет за 10—15 до основания собственного укрепленного поселения.
Поросьем в русской летописи именуется участок лесостепи, ограниченный с юга правым притоком Днепра — речкой Росью, с севера — Стугной. В X в. этот район (примерно 80X150 км) был нейтральной полосой между - русскими землями и кочевьями печенегов. Ярослав присоединил Поросье к Руси. Эта река была для кочевников и без укреплений довольно сильным препятствием, но еще большим «заслоном» от степи были для Поросья окружавшие его с юга, юго-запада и севера большие леса, через которые конница могла пробираться только по наезженным дорогам и опушкам. Территория Поросья, изрезанная небольшими речками, представляла собой огромное пастбище с прекрасной травой и великолепными водопоями.
В конце XIX — начале XX в. в Поросье были проведены буквально тотальные раскопки курганов и курганных могильников. Основным их исследователем был генерал Н. Е. Браидепбург. Оказалось, что в подавляющем большинстве курганы принадлежат кочевникам. Обряд погребения дает возможность говорить, что в основном это были захоронения торков (гузов) и печенегов, датирующиеся XII — началом XIII в. При картографировании погребений удалось даже наметить территорию, занимаемую преимущественно печенегами (на Россаве), а данные летописи позволили разместить в Поросье и остальные упомянутые в нем этносы (см. ниже).
На степном пограничье Переяславского и Черниговского княжеств также селились кочевые орды, предавшиеся русским князьям, но пока ни кочевнических могильников (как в Поросье), ни даже отдельных курганов здесь не обнаружено. Однако исследователи древнерусского пограничья в ряде случаев весьма убедительно связывают некоторые районы с местами расположения кочевнических стойбищ. Так, на правом берегу Сулы в среднем ее течении, на территории летописных городков-крепостей Барина, Пирятина, Кснятина, расположены участки пастбищ, покрытых характерной для выпаса копей и овец лугово-солончаковой растительностью. Еще в XVII в. один из таких участков на речке Сулице назывался «земля Чобановская», а в первой половине XIX в. на них располагались известные всей России конные заводы. Вот, очевидно, на этих пастбищах и пасли свой скот переяславские торки. Жили они, как и в Порссье, в близлежащих городках. Где располагались их кладбища — в настоящее время неизвестно. Такие же пастбища со слабозасоленными почвами выявлены и на черниговской границе у городков Всеволож, Уненеж, Бохмач и Белавежа — там, видимо, также обитали кочевые федераты княжеств (Моргунов, 1988).
Итак, судя по первым летописным упоминаниям, основным этническим компонентом кочевых федератов были торки, обитавшие на всем русском пограничье (на правом и левом берегах Днепра). С 1080 до 1146 г.— года первого упоминания поросского кочевого союза черных клобуков — о торках говорится в восьми записях Ипатьевской летописи. О печенегах, которые связываются летописцем только с Поросьем, упомянуто в семи записях. Третьим компонентом, о котором сказано в той же летописи всего 4 раза, были берендеи. Следует сказать, что о происхождении торков и печенегов летописец дает довольно подробную справку, о берендеях же до 1097 г., когда о них только вскользь наряду с двумя другими этносами упоминается в летописи, он не писал ничего. Откуда появляются они в Поросье почти одновременно с печенегами и торками? Поскольку в летописи сохранился рассказ об ослеплении князя Василька, главную роль в котором играл торчин по имени Береньдя, ученые неоднократно, ссылаясь на это, приходили к выводу, что берендеи были торческим родом (куренем). Это вполне возможно, так как в числе гузских родов арабские источники называли и род баяндур. Правда, по другим восточным известиям, баяндур был кипчакским родом. Как бы там ни было, но берендеи распространились по Руси очень широко. Помимо Поросья, они заселяли даже один из районов во Владимиро-Суздальской земле, о чем свидетельствуют сохранившиеся топонимические наименования: Берендеева слобода, станция Берендеево, Берендеево болото. Очевидно, попали они сюда в период войн Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского за стол в Киеве, т. е. уже значительно позже первых десятилетий пребывания их на землях, предоставленных им русскими князьями.
Следует сказать, что в формировании кочевнического заслона большую роль сыграл все тот же деятельный, умный и дальновидный русский князь Владимир Всево-лодич Мономах. Во всяком случае, все первые упоминания об этих кочевниках связаны с его именем. Мы уже говорили, что начало процесса образования заслона относится к концу 70-х годов и что длился он продолжительное время, в течение нескольких десятилетий русское пограничье пополнялось новыми куренями, откочевывавшими сюда из половецкой степи. Еще в 1103 г. после победы русских войск над половцами на реке Сутип (на обратном пути) Владимир, помимо половецкого полона, взял в степи и привел на Русь «печенеги и торки с вежами». То же, очевидно, произошло и в 1117 г. после ухода «беловежцев» с Дона на Русь. Беловежцы, как известно, основали городок-крепостицу на Черниговском пограничье, окружив ее своими прежними союзниками: печенегами и торками, разбитыми половцами у старой Белой Вежи в 1116 г. Очевидно, поселяясь в пограничных землях, кочевники могли не только кочевать круглый год по небольшой отведенной им территории, но и переходить по маршрутам с зимников на летники, т. е. как бы кочуя второй формой кочевания. Однако в основном они вели уже оседлый образ жизни и пастушеское хозяйство с преимущественным развитием коневодства и овцеводства. При этом вряд ли они были склонны заниматься земледелием в той конкретной сложившейся на пограничье обстановке. Дело в том, что они жили там вперемешку с русским земледельческим населением. Так, хорошо известно, что еще Владимир Святославич, сооружая укрепления по Устрье, Трубежу, Суле и С тугие, населял их «лучшими мужами» из словен, кривичей, вятичей и даже чуди. То же делал и Ярослав, ставя крепости по Роси. Н. Е. Бранденбург и другие археологи, помимо кочевнических курганов, обнаружили и раскопали там несколько курганных могильников, принадлежавших славянскому населению. Экономический симбиоз этого населения, занимавшегося, конечно, земледелием вокруг заселенных ими городков, с недавними кочевниками, достаточно искусными скотоводами, составлял характерную особенность хозяйства южных пограничных районов.
С князьями, выделившими земли торкам, печенегам и берендеям, в первые десятилетия заселения этих земель отношения были очень неровные. Кочевники стремились, естественно, к федеративности, дающей им самостоятельность и фактическое равноправие с русскими княжествами. Этого ни в коей мере не желали допустить князья, и прежде всего Владимир Мономах. Мы уже говорили, что, будучи еще молодым княжичем, он по поручению отца приводил к повиновению взбунтовавшихся торков, это повторилось и в 1121 г., когда он вновь прогнал кочевников из Руси: «прогна... берендичи... а торци и печен с зи сами бежаша» (ПСРЛ, II, с. 286). Очевидно, действия Владимира были весьма суровыми, если кочевники сами — без нажима — ушли от разгневанного князя.
Единственной формой взаимоотношений, которых добивались и требовали русские князья, были вассальные, бчевидно, во всяком случае, часть кочевников принимала эти условия: за пожалованную землю они становились вассалами сюзеренов — Киевского, Переяславского и Черниговского княжеств. В 1126 г., когда умер Владимир, половцы пошли в поход на Переяславскую землю со специальной целью захватить торческие вежи. Отсюда следует, что в 1121 г. не все торки «убежали» от Владимира. Сообщение это интересно еще и тем, что в нем указано точное местоположение торческих веж — у городка Бару-ча, стоявшего севернее Переяславля примерно на 20 км, а также тем, что во время набега торки вместе с русскими укрылись за стенами этого городка.
Далее в течение четверти столетия эти оседавшие кочевнические соединения почти не фигурируют на страницах основных русских летописных сводов. Исключением является краткое упоминание о печенегах, когда в 1142 г. во время распри Всеволода Ольговича с братьями этот князь использовал их в качестве дополнительной силы.
Только с 1146 г. начались почти ежегодные записи о действиях поросских вассалов киевских князей, объединенных, судя по записи этого года, в новое образование, названное летописцем «черные клобуки». Запись особенно интересна потому, что в ней черные клобуки уже явно выступают в качестве вассалов Изяслава, княя^ившего тогда на киевском столе:
«...и ту прислашася к нему чер-нии клобуци и все Поросье и рекоша ему: ты наш князь, а Ольгович не хочем; а поеди в борзе, а мы с тобою» (ПСРЛ, II, с. 328).
Особенно выразительно подчеркивается роль киевского князя в качестве черноклобукского сюзерена в лаконичном сообщении летописца о смерти князя Изяслава Мстиславича в 1154 г.:
«...и плакася по нем вся Руская земля и вси чернии клобуци и яко по цари и господине своем, наипаче же яко по отци...» (ПСРЛ, II, с. 469).
Итак, за предоставленные в Поросье земли черные клобуки обязаны были киевскому князю военной службой. Годы последующего полустолетия они верой и правдой служили ему. Войны киевский князь вел с наседающими на южные границы княжества половцами и со всеми князьями, посягавшими на Киев и на «великий стол». Причем следует сказать, что они присягали не отвлеченному «киевскому князю», а вполне конкретным лицам, сидевшим на киевском столе. Особенной популярностью пользовался Изяслав. В борьбе с Юрием Долгоруким он не раз терял Киев, но черные клобуки оставались ему, как правило, верными вассалами. Правда, Ростислав Юрьевич, приехав в Суздаль к Юрию в 1149 г., уговаривал последнего скорее выступить против Изяслава, мотивируя это тем, что «слышал есмь, оже хощеть тебя вся Рус-кая земля и чернии клобукъ» (ПСРЛ, II, с. 373). Но это были только слухи, усиленные интригами Ростислава. На деле же в 1050 г. к Изяславу «приехаша ... вен чернии клобукы с радостью великою всеми своими полкы» (ПСРЛ, II, с. 396). В течение всей этой напряженной борьбы черные клобуки только один раз действительно изменили Изяславу; испугавшись Юрия, они предложили своему сюзерену: «Княже! сила его велика, а у тебя мало дружины ... не погуби нас, ни сам не погибни, но ты наш князь, коли силен будеши, а мы с тобою, а ныне не твое время, поеди прочь ...» (ПСРЛ, II, с. 401). Изяслав отступил, но уже в том же году сделал попытку вновь захватить Киев. В результате именно с их поддержкой и, конечно, с помощью самих киевлян Изяславу удалось победить тогда (в 1151 г.) Юрия и сесть на киевский стол. После смерти Изяслава на освободившийся, стол сел князь Ростислав, и летописец специально отмечает: «...быша ему ради все, и вся Руская земля и вси чернии клобуци обрадовашася» (ПСРЛ, II, с. 470). Видимо, это означало, что они присягнули на этот