Двон стоял, неподвижный, напряженный, вытянув перед собой руку с револьвером. Затем он повернулся в мою сторону и зашагал прямо на меня, несколько бесцельно, словно сомневаясь, что движется в верном направлении, но твердо намереваясь меня найти.
Я снова вспотел. Десять хороших шагов – и он меня обнаружит. Я сел на корточки, прислушиваясь к его осторожным шагам, сердце колотилось, дыхание вырывалось сквозь стиснутые зубы.
Парень остановился в трех футах от меня. Я видел сквозь кусты его крепкие ноги в брюках. Если бы отнять у него оружие…
Тут он повернулся ко мне спиной, и я бросился на него. Мои руки, мои мысли, мой прыжок – все было нацелено на его револьвер. Обе мои руки сомкнулись на его толстом запястье, плечом я ударил его в грудь, заставив пошатнуться. Он издал изумленный возглас, в котором слились ярость и тревога. Я вывернул ему запястье, стиснул ему пальцы и выхватил револьвер. На какое-то мгновение все складывалось по-моему.
Он был парализован внезапностью моего прыжка и болью, когда я прижал его пальцы к рукояти револьвера. А затем, когда оружие было уже у меня, он перешел к действиям. Кулаком он заехал мне по шее – сокрушительный удар, которым можно вогнать в дубовую доску шестидюймовый гвоздь. Я кинулся в кусты, пока еще сжимая оружие и пытаясь достать пальцем до спускового крючка, но не успел: Двон ботинком выбил револьвер у меня из рук. Оружие улетело куда-то в заросли. Что ж, это не так уж плохо. Пусть безоружен, зато и он тоже.
Он неуклюже ринулся в мою сторону, продираясь через кусты. Однако эти кусты в песчаных дюнах требуют к себе уважительного отношения. Им не нравится, когда через них ломятся, и, не успел Двон сделать и пары рывков, как споткнулся о корень и растянулся на земле.
Эта заминка позволила мне вскочить на ноги и выйти на открытое место. Если уж нам предстоит рукопашная, не хочу, чтобы мне мешали кочки травы, кусты и корни. Этот парень гораздо тяжелее меня, у него удар как у мула копытом, и у меня все еще кружилась голова после того, как он заехал мне по шее. Я не хотел получить еще раз. Единственный приемлемый способ бороться с ним – иметь побольше свободного пространства, чтобы отступать и нападать снова.
Он вскочил и припустил вслед за мной уже через долю секунды, а бегать он умел. Он нагнал меня, когда я прорывался через последнюю кущу кустов. Я увернулся от его первого замаха, двинул его по носу, но он кинулся снова, и я получил удар в висок, от которого у меня клацнули зубы.
Когда он снова пошел в наступление, я отчетливо увидел его лицо в лунном свете: холодное, жестокое выражение лица убийцы, настроенного уничтожать, и ничто или никто не сможет его остановить. Я отскочил в сторону, развернулся и как следует заехал ему по искалеченному уху: от этого удара он пошатнулся, а я ощутил уверенность в своих силах. Может, он и крупнее меня, но его тоже можно ударить, и ему больно. Он крякнул, пригнулся, помотал головой, руки со скрюченными пальцами потянулись вперед. Я не стал ждать, пока он бросится, а сам шагнул к нему, ударив двумя кулаками сразу. Только на этот раз он отстранился, а его руки сомкнулись на лацканах моего пиджака, и он притянул меня к себе.
Я резко замахнулся коленом, однако он знал все о подобных приемах и успел повернуться ко мне боком, приняв сильный удар на бедро. Одной рукой он отпустил мой пиджак и вцепился мне в шею, а я двинул ему по ребрам. Он снова крякнул, однако его пальцы, похожие на стальные крючки, впились мне в горло.
И вот тогда я по-настоящему набросился на него. Я понимал, что, если он обессилит меня, мне конец, а этот парализующий хват за горло способен лишить меня сил за какие-то секунды, если я не заставлю его разжать руки. Я замолотил его по ребрам, затем, поскольку он все еще не выпускал меня, ткнул ему пальцами в глаза.
Он издал пронзительный крик, выпустил мою шею и отшатнулся назад. Я кинулся за ним, навалившись всем телом. Он закрывал руками глаза, и ему некуда было деваться. Он не мог сопротивляться, и я тяжелым тумаком заставил его упасть на колени. Не было смысла и дальше отбивать об него кулаки, поэтому я отступил назад и дождался, пока он откроется для удара. Его дыхание вырывалось короткими всхлипами. Он силился подняться на ноги, но у него не получалось. Застонав, он отнял руки от лица, чтобы упереться в землю и встать, и именно этого момента я ждал. Я прицелился и ударил его снизу в челюсть. Он запрокинулся назад и упал на песок, словно раненая белка, затем начал подниматься на ноги, но снова упал и обмяк.
Я навис над ним. Парень был в полной отключке, и, глядя на струйки крови, сочившейся из уголков его глаз, я посочувствовал ему. Мне вовсе не хотелось его калечить, но борьба шла на смерть, мою или его, а я, по крайней мере, оставил его в живых.
Я снял с него толстый кожаный ремень, перевернул его на живот и стянул руки у него за спиной. Сняв свой ремень, я связал ему лодыжки.
Парень был слишком тяжелый, чтобы его нести, а мне хотелось добраться до телефона и пистолета. Решив, что ничего с ним не сделается, пока я не вернусь, я побежал к дому.
Мне понадобилась пара минут, чтобы снова разбудить Мифлина. На этот раз он был взбешен, как шершень, которого шлепнули мухобойкой.
– Ладно, ладно, – сказал я. – У меня здесь Двон.
– Двон? – Гневные интонации исчезли. – У тебя?
– Да. Пошевеливайся. Бери своих парней и фургон. Я хочу наконец поспать сегодня ночью.
– Двон! Но Брендон же сказал…
– К черту все, что сказал Брендон! – прорычал я. – Приезжай и забери его отсюда.
– Не кипятись, – мрачно бросил Мифлин. – Я уже еду.
Когда я опустил трубку на рычаг, где-то в дюнах раздался приглушенный выстрел. В два стремительных прыжка я подскочил к шкафу, распахнул дверцу и схватил свой револьвер. Эхо выстрела еще не успело затихнуть, а я уже был у входной двери. Но я не выскочил на лунный свет. Я находился в тени веранды, осматривая местность, но ничего не увидел и ничего не услышал – стоял и боялся.
Затем где-то за деревьями завелся двигатель, и машина рванулась с места, быстро переходя с одной передачи на другую.
Я спустился по ступеням веранды, держа револьвер на уровне пояса, пробежал по садовой дорожке, пересек залитое лунным светом пустое пространство. Шум удалявшейся машины становился все слабее и слабее и наконец затих вдали.
Я подошел к Бенни Двону и остановился рядом. Кто-то выстрелил ему в голову с очень близкого расстояния. Пуля пробила ему череп и оставила пороховой ожог на изуродованном ухе.
Он выглядел совершенно безобидным и одиноким. И еще он выглядел совершенно мертвым.
Я толкнул стеклянную матовую дверь, на которой золотыми буквами было написано: «Юниверсал сервисес», а в правом углу, буквами поменьше, – «Исполнительный директор Виктор Маллой». Маленькая блондинка, сидевшая за коммутатором в приемной, одарила меня жеманной улыбочкой.
– Доброе утро, мистер Маллой, – сказала она, демонстрируя свои белые красивые зубки.
У нее был вздернутый носик и щенячьи манеры. Казалось, стоит лишь погладить ее, и она завиляет хвостиком. Милое дитя. Не больше восемнадцати, и всего два предмета обожания: я и Бинг Кросби[9].
Две малышки, сидевшие за пишущими машинками, тоже блондинки и тоже со щенячьими манерами, улыбнулись мне, как улыбаются полные обожания девочки-подростки, и тоже сказали:
– Доброе утро, мистер Маллой.
Мистер Маллой окинул взглядом свой гарем и сообщил, что утро сегодня отменное.
– А мисс Бенсинджер уехала в администрацию округа. Она, наверное, немного опоздает, – сообщила мне блондинка за коммутатором.
– Спасибо, Трикси. Я сразу к себе в кабинет. Как только она придет, передайте ей, что она мне нужна.
Трикси склонила головку и одарила меня таким взглядом, который кое-что значил бы, будь она на пару лет постарше и не моя сотрудница, затем она развернулась на стуле, чтобы принять входящий звонок.
Я зашел в свой кабинет и закрыл дверь. Часы на моем столе показывали пять минут одиннадцатого: для выпивки рановато, хотя мне хотелось выпить. После недолгого колебания я решил: откуда бутылке знать, что еще слишком рано? – извлек ее из ящика стола и налил себе маленький, даже стыдливый, глоточек. Затем сел, закурил сигарету и перебрал утреннюю почту, не найдя ничего интересного для себя. Я бросил все в ящик для бумаг, чтобы Паула сама потом посмотрела, положил ноги на стол и закрыл глаза. После ночных треволнений я ощущал себя несколько потрепанным.
Зеленая блестящая муха сонно жужжала над головой. Две машинистки стучали по клавишам в приемной. Трикси играла со штекерами коммутатора. Я задремал.
Без двадцати одиннадцать я вздрогнул, услышав в приемной голос Паулы. Мне хватило времени убрать со стола ноги и подтянуть к себе ящик с документами, прежде чем она открыла дверь и вошла.
– Вот и ты наконец, – произнес я как можно бодрее. – Входи же.
– Если уж тебе приходится спать в конторе, может, постараешься не храпеть? – сказала она, пододвигая стул и усаживаясь. – Это деморализует служащих.
– Они уже не первый год деморализованы, – усмехнулся я. – А я прошлой ночью спал часа два. Сегодня утром я усталый старик, и относиться ко мне нужно по-доброму.
Взгляд ее спокойных карих глаз задержался на синяке у меня на скуле, а ее брови приподнялись на полдюйма.
– Проблемы?
– Скорее, волнения. – И я рассказал ей о визите Бенни Двона.
– Так он мертв? – спросила она, встревоженная. – И кто его застрелил?
– Наверняка не знаю, однако одна догадка у меня имеется, – сказал я, закидывая ноги на стол. – Через десять минут после моего звонка Мифлину появились копы, только Мифлина среди них не было. Помнишь тех копов, которых мы видели в управлении полиции, один рыжий, другой такой жилистый? Так вот, появились они. Сержант Макгроу – это рыжий, и сержант Хартселл. Парочка милых, хорошо воспитанных говнюков, встречи с которыми лучше избегать в любой день недели. Они, не стесняясь, выразили свою радость, обнаружив Двона мертвым. Разумеется, это вполне понятно. Его смерть позволяет Зальцеру отмазаться. Ему всего-то и нужно теперь заявить, что Двон больше у него не работает. Для чего Двон угнал машину Зальцера, убил Эвдору и пытался прикончить меня – это предстоит выяснить полиции. Могу поспорить, они никогда этого не выяснят.