Я никого не видел, кроме вас, любовался лишь вами и никого не хочу, кроме вас. Поскорее дайте мне ответ, способный утолить сжигающую меня страсть.
Мария не привыкла к подобного рода любовным откровениям и почувствовала себя оскорбленной. Она никак не могла понять, почему этот человек, совершенно для нее чужой, прислал ей подобного рода записку, а потому решила, что он, возможно, упиваясь своим величием, просто потерял голову. Ведь слава – это всепожирающий огонь, она может сделать человека капризным и уверенным во вседозволенности…
Вскоре от Наполеона пришло новое послание:
Неужели я имел несчастье не понравиться вам, мадам? У меня были, между тем, основания надеяться на обратное. Но, может быть, я был не прав? Мое влечение к вам разгорается с каждым часом, ваше же ко мне – гаснет. Вы разрушили мой покой! Прошу вас, подарите же несколько мгновений радости и счастья бедному сердцу, готовому боготворить вас! Неужели же так трудно дать ответ? За вами их уже целых два.
Сентиментальность не была типична для Наполеона. И слова о влечении, которое разгорается с каждым часом, а также о разрушенном покое и бедном сердце, готовом кого-то боготворить, – это были слова явно не из его повседневного лексикона.
По свидетельству камердинера Констана, то, что молодая графиня не ответила Наполеону, «еще больше распалило его любовь, так как он не привык к подобному».
Он, который никогда с тех пор, как стал императором, не писал женщинам сентиментальных писем, пишет теперь графине Валевской слова, которые если и не содержат в себе выражений безграничной нежности, как в любовных письмах Жозефине, то, во всяком случае, делают честь Наполеону, всесильному императору.
И тогда император пошел на хитрость и нанес удар по самому уязвимому месту. Он пообещал нечто большее, чем любовь. Он намекнул, что ответ Марии может повлиять на его заинтересованность в освобождении Польши…
И кончилось все это свиданием, на котором Наполеон заявил:
– В жизни бывают такие моменты, когда чрезмерная власть тяготит, когда высокое положение мешает быть счастливым, и это я испытываю теперь. Как удовлетворить порывы сердца, которое хотело бы вырваться из груди и кинуться к вашим ногам, но которое удерживает тяжесть высших соображений, парализующая самые горячие желания? О, если бы вы захотели!.. Малейшее желание ваше будет исполнено. Судьба вашего отечества будет мне дороже, если вы сжалитесь над моим бедным сердцем.
Эти слова потрясли Марию, и она почувствовала, что у нее уже нет больше сил сопротивляться…
Поведи себя Наполеон как освободитель Польши, и народ был бы с ним. Прекрасная графиня Мария Валевская принесла себя в жертву (без особого отвращения) и отдалась ему из патриотизма, чтобы он освободил Польшу.
Отметим, что «капитуляция» графини Валевской нисколько не шокировала польское общество. Напротив, едва польские патриоты узнали, что Мария уступила натиску Наполеона, их захлестнула еще большая волна энтузиазма. Для них это согласие, безусловно, означало, что Мария сделала первый шаг к освобождению их родины. Все без исключения считали, что наступил великий момент в истории Польши.
Безусловно, Мария Валевская уступила Наполеону не по любви, а потому, что согласилась с железной логикой политиков и патриотов. Можно сказать, что ее совратила дипломатия.
Любовь пришла позднее…
Мария Валевская
А пока же Мария расположилась в императорском дворце как официальная любовница. Их с Наполеоном свидания становились все более долгими и бурными. Они уже не пытались обманывать себя относительно истинной природы владевшего ими чувства и не страшились самых пламенных порывов.
Чем все это кончилось – хорошо известно. 31 января 1807 года Наполеон присоединился к своей армии, а графиня Валевская отправилась в Вену (так решил сам император), где французский посол принял ее на свое попечение.
Вскоре она получила от Наполеона письмо:
Мой нежный друг, мое сердце – с тобой. Если бы это зависело только от него, ты уже была бы гражданкой свободной страны. Страдаешь ли ты от разлуки, как страдаю я? Я имею право верить в это. Я хочу, чтобы ты вернулась в Варшаву или в свой замок; ты слишком далеко от меня. Люби меня, моя нежная…
А потом, уже после битвы при Прейсиш-Эйлау, были три недели счастья в замке Финкенштейн, что в Западной Пруссии.
Совместное пребывание в Финкенштейне придало новый тон отношениям Валевской с императором. Это уже не были тайные, торопливые свидания в королевском замке в Варшаве, прерываемые бурными взрывами Наполеона и орошаемые слезами Марии. В мазурской штаб-квартире, в тиши двух смежных комнат, в отдалении от остального мира, бурный варшавский роман приобретает черты супружеской респектабельности.
Почти все биографы Наполеона подчеркивают, что роман с Марией Валевской в его жизни стал совершенно исключительным явлением. Польская фаворитка очаровала его и привязала к себе не только внешностью, но и – может быть, даже более того – своими внутренними качествами. И в финкенштейнском уединении, за трехнедельное пребывание один на один император мог лишь еще лучше оценить эти ее достоинства.
А потом Мария Валевская родила Наполеону, уже успевшему развестись со своей супругой Жозефиной и жениться на австриячке Марии-Луизе, сына Александра. Впрочем, это уже совсем другая история, и она будет рассказана ниже.
Люди часто становятся заложниками собственных представлений о том, что правильно, а что неправильно. А представления эти сплошь и рядом транслируются от собственной семьи, окружения, то же, на чем вырос, по большей части, воспринимается как само собой разумеющееся и единственно возможное. Естественно, семейные настроения не могли не оказать влияния на формирование юной Марии Валевской.
Ее сердце знало лишь две страсти: религию и родину. Любовь, которую питала она к Богу, уступала по силе лишь любви к отчизне. Это были единственные побудительные начала в ее жизни.
Одним из преподавателей Марии Валевской был господин Николя Шопен, будущий отец великого Фредерика Шопена. Так вот он даже записал как-то в дневнике: «Откуда этот неумеренный энтузиазм? К чему проливать слезы над участью Польши, изучая Пунические войны?»
В ту пору, как мы уже неоднократно говорили, Польша давно прекратила свое существование. В результате, многие польские патриоты предпочли эмиграцию, а остальные смирились. Но наступил 1807 год, и ситуация в расчлененной на три части стране коренным образом изменилась.
Царившее среди поляков безумие великолепно описал поэт Адам Мицкевич:
Идет сраженье… Где? – не знают.
«Где ж битва?» – молодежь кричит
И брать оружие спешит.
А группы женщин простирают
В молитвах руки к небесам,
В надеждах, волю дав слезам;
«За нас, – все хором восклицают, —
Сам бог: с Наполеоном – он,
А с нами – сам Наполеон!»[7]
Сама Мария, рассказывая о дне, круто изменившем всю ее жизнь, употребит потом слова «лихорадка нетерпения».
По сути, Мария Валевская совершила выдающийся поступок во имя любимой Польши. А потом она увлеклась. И Наполеон тоже увлекся.
Что же касается Юзефа Понятовского, то поначалу Наполеон испытывал к нему недоверие. Первой ролью, в которой Понятовский послужил Наполеону, была не вполне благовидная роль сводника (надо же называть вещи своими именами). Но при этом он был еще и одним из руководителей польского освободительного движения, и в увлечении Наполеона он увидел исключительный шанс для своей родины. И его «лояльность», в конце концов, произвела благоприятное впечатление на императора.
Едва до польских патриотов дошло, что графиня Валевская все же уступила натиску Наполеона, их, как уже говорилось, захлестнула еще большая волна энтузиазма. Одна лишь злоязычная Анна Потоцкая придерживалась иного мнения.
Мы были все очень огорчены, что женщина нашего общества проявила столько легкомыслия и защищалась так же слабо, как крепость Ульм[8].
Читая подобные «откровения», невольно соглашаешься с Жаном-Батистом Массильоном, говорившим, что «язык завистника пачкает все, до чего бы он ни прикасался».
А тем временем наступил «апогей любовной идиллии»: Мария забеременела и призналась Наполеону, что скоро станет матерью. Матерью его ребенка!
По желанию императора, это было официально подтверждено первым императорским медиком Жаном-Николя Корвисаром. По словам Мариана Брандыса, «это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее первым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине».
Дело в том, что Наполеон, не имея долгое время своих детей, не мог успокоить себя иллюзией бессмертия через потомство, теперь же его счастью не было границ. Теперь он окружил Марию еще большими заботами и попечениями, всеми, какие только может изобрести истинная любовь. Теперь он любил ее еще больше, еще горячее, чем прежде.
Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность.