[270]. Учитывая поднявшееся недовольство, Гомулка пообещал лично встретиться с главными редакторами обоих ликвидированных изданий и обговорить условия дальнейшего трудоустройства их коллективов[271]. Пока же новый еженедельник подвергся общему бойкоту со стороны интеллигенции, причем не только «фрондирующей», но и вполне лояльной режиму.
В начале 1960-х гг. казалось, что власть сумела раздавить основные очаги «ревизионизма» в науке и культуре. Проводники партийной линии в Союзе польских литераторов бодро рапортовали начальству о замирании оппозиционной деятельности[272]. Окончательным ударом по недовольным в рядах партийных писателей должно было стать дробление первичной парторганизации в СПЛ и перевод некоторых его членов в партячейки больших предприятий. Этот план, позаимствованный у советских коллег, был предметом беседы Э. Охаба с представителем исполкома первичной парторганизации СПЛ в декабре 1961 г. и встретил полное одобрение[273].
Однако на деле ситуация была далека от благополучной. Партии предстояло еще многое сделать, чтобы подавить ростки крамолы. Вот какие наблюдения оставил член советской делегации писателей С. Воронин, посетивший Польшу в конце февраля — начале марта 1963 г.: «Наряду с тем, что в Польше проявляется большой интерес к нашей литературе, всё же следует отметить, что наша литература на польском языке представляется несколько односторонне. В основном она идет по именам тех молодых, о которых за последнее время у нас было больше шума, нежели правильной критики… Я понимаю, польские издательства собирают только лучшее, наиболее интересное, но чтобы они отбирали именно лучшее, нужна точная рекомендация с нашей стороны»[274]. Его товарищ по делегации И. Прут был более прямолинеен. «Искренних доброжелателей, друзей нашей литературы в Польше маловато», — указывал он, и объяснял это следующими причинами: «а) огромное количество литературы американской, французской, английской, итальянской и западногерманской, поступающей в Польшу по адресу Союза писателей и отдельных литераторов; б) явно недостаточное количество книг, посылаемых в те же адреса из Советского Союза. О литературе наших братских союзных республик в Польше почти ничего не знают; в) сцены и экраны Польши наводнены западной продукцией. Наши пьесы и фильмы идут весьма редко; г) периодическая пресса, демонстрационные залы, творческие союзы популяризируют абстрактную живопись и поэзию… Из советских поэтов наиболее популярен здесь Вознесенский — в своих заумных стихах; д) в государственном польском театре гениальное творение Пушкина „Борис Годунов“ выглядит попросту карикатурой. На сцене умирает не царь всея Руси, а скорее купец Егор Булычёв, да и то в далеко не лучшем исполнении; е) руководство Союза польских писателей явно идет на поводу у так называемого „свободомыслящего литератора“. Стены Союза разукрашены абстракционистской бессмыслицей…»[275]
Добавим к этим замечаниям стороннего (хотя и предвзятого) наблюдателя то, что в Варшаве действовало несколько дискуссионных клубов интеллигенции, где слышались весьма неприятные для партии вещи. В отличие от СПЛ, тон в этих клубах задавали люди немарксистской ориентации или деятели, уже давно разошедшиеся с партией в понимании марксизма.
Самым известным среди этих заведений был Клуб Кривого колеса (названный по имени улочки в центре Варшавы). Основанный еще в 1955 г. группой марксистов, он быстро превратился в свободный форум, где тон задавали люди некоммунистической окраски. Наиболее активными среди них были популярнейший исторический публицист П. Ясеница и литературовед Я. Ю. Липский. Время от времени власти наносили точечные удары по Клубу, предотвращая какие-либо нежелательные оппозиционные акции. Наконец, в начале 1962 г. клуб был закрыт.
Тем временем, невзирая на бюрократическое давление и разного рода репрессии, волнение среди литераторов не прекращалось. В конце ноября 1962 г. на заседании первичной парторганизации СПЛ с резкой критикой работы исполкома и правления СПЛ выступила А. Лисецкая. По ее мнению, некие самозванцы (речь шла о Путраменте) взяли на себя роль связных и неправильно информировали руководство партии о ситуации в литературном сообществе. Именно по этой причине сложилась ситуация, когда из-за действий цензуры советская литература якобы пользовалась значительно большей свободой у себя в стране, чем польская в ПНР. Лисецкая потребовала перевыборов исполкома и 90 % правления СПЛ. Ее поддержали В. Ворошильский, К. Брандыс, Л. Пшемский, А. Браун и некоторые другие члены первичной парторганизации[276]. В преддверии очередного съезда СПЛ, который был намечен на декабрь 1962 г., такая критика звучала особенно грозно. Впрочем, обнадеживающим фактом для власти явилось то, что ряд закоренелых «ревизионистов» (Важик, Яструн и др.) решил не баллотироваться в делегаты съезда[277]. И действительно, несмотря на ряд выпадов против цензуры, содержавшихся в некоторых выступлениях, в целом критика в адрес этого ведомства звучала на съезде уже намного умеренней, чем четырьмя годами ранее, и носила характер скорее нареканий, чем требований. Главным же вопросом, обсуждавшимся на съезде, стал острый недостаток бумаги для художественной литературы[278].
XIII пленум ЦК ПОРП, где первый секретарь громил ревизионистов, казалось бы, должен был окончательно задушить любое недовольство в творческой среде, однако произошло иное. 17–18 января 1964 г. в Варшаве было созвано расширенное заседание Главного правления СПЛ. По данным Службы безопасности, о его созыве ходатайствовала «группа „Европы“», хотя официальная инициатива исходила от Я. Ивашкевича. Судя по всему, оппозиция воспринимала это собрание как решительную схватку и тщательно готовилась к нему: в конце декабря и в первой половине января участники писательской «фронды» провели две неформальные встречи, где обговорили тактику действий[279]. На расширенном пленуме главного правления СПЛ они подвергли разносу его членов и обрушились с гневными речами на цензуру. На заседании присутствовало до 200 человек, съехавшихся со всей Польши. Многие выступавшие остро критиковали работу правления, действия цензуры и всю культурную политику партии. В этой связи не раз вспоминалось упразднение «Новы культуры» и «Пшеглёнда культурального» и создание на их базе «Культуры» — этого «худшего из всех возможных журналов», по выражению Слонимского, поскольку он «действует под охраной цензуры… и с ним нельзя полемизировать»[280]. Несмотря на то, что такие взгляды получили отпор со стороны лояльных партии писателей, в целом, как подытожили авторы информационной записки для СБ, «нынешний пленум… не сильно отличался от съезда писателей во Вроцлаве»[281]. По окончании собрания оппозиция продолжала проводить неофициальные встречи, где среди прочего обсуждалась возможность создания «блока самообороны» для защиты польской культуры[282]. 5 февраля 1964 г. прошло общее собрание варшавского отделения СПЛ, где снова поднимался вопрос о недостатке бумаги и бесцеремонном вмешательстве цензуры в творческий процесс. 24 февраля в Варшаве без согласия большинства правления прошла встреча «писательского актива» для выработки общей позиции по вопросу создания взамен распущенных еженедельников нового журнала и обращения с этим требованием к власти (причем с такой инициативой выходили также писатели, стоявшие далеко от оппозиции)[283].
Наконец, 14 марта 1964 г. грянул гром. Тридцать четыре заслуженных представителя польской науки и культуры направили письмо на имя премьер-министра Ю. Циранкевича, в котором заявляли: «Ограничение количества бумаги на издание книг и журналов, а также ужесточение цензуры создают угрожающую ситуацию для развития национальной культуры. Мы, нижеподписавшиеся, признавая наличие общественного мнения, права на критику, свободную дискуссию и правдивую информацию необходимым элементом прогресса, двигаемые гражданской заботой, требуем изменения культурной политики в духе прав, гарантированных конституцией польского государства и сообразных с благом нации»[284]. Текст «Письма 34-х», по данным Службы безопасности, был составлен Слонимским и Липским. Они же собирали подписи под ним[285]. 17 марта органы госбезопасности установили наблюдение за Слонимским, Липским, Анджеевским, Ясеницей и бывшим эмигрантским писателем М. Ваньковичем[286]. После того, как Липский был задержан на 48 часов, а в его квартире был произведен обыск, Ясеница немедленно снесся с правлением СПЛ, требуя вмешаться в ситуацию[287].
Две недели власть делала вид, что не знает ни о каком письме. Между тем сведения о нем просочились за рубеж, и вскоре его содержание огласило радио «Свободная Европа». В литературном сообществе начали шириться комментарии относительно такого шага писателей и ученых. Поняв, что шила в мешке не утаишь, власть перешла к действиям. На всех подписантов обрушились репрессии, им запретили печататься, выступать в СМИ и выезжать за границу. В начале апреля М. Ванькович разослал своим знакомым послания с описанием репрессий, кото