[379]. Вообще, в ПНР, по словам Гомулки, профсоюзы уподобились своим западным аналогам; в Польше забастовку организовать было даже легче, так как трудящиеся не имели страха перед рабочей, т. е. своей, властью. Для Гомулки это было ненормально, ибо забастовка — часть капиталистической, а не социалистической системы. Не должно быть такого, говорил Гомулка, чтобы работники социалистической экономики выступали против социалистического же государства[380]. Гомулка напрочь отмел тезис о том, что в период кризиса против него выступали рабочие. Он видел корни возмущения в традиционном анархизме поляков, которому особенно подвержена молодежь[381]. Запросы протестующих он признал чрезмерными, заявив, что при капитализме с такого рода требованиями борются экономическими и полицейскими мерами, а при социализме — путем централизованного определения условий быта рабочих со стороны партии, государства и профсоюзов[382].
Как видим, в концепции Гомулки не было места организациям, защищающим права рабочих. Очевидно, он считал, что если страной руководит «рабочая» партия, то никаких притеснений трудящихся быть не может. Это его мнение оказалось в корне неверным. Оно не учитывало внутреннего расслоения в ПОРП, выделения в ней привилегированного слоя (хотя и состоявшего в немалой степени из бывших рабочих), занятого не производством, а управлением, и имеющего свои, отличные от рабочих, интересы и жизненные устремления. Зато оказалось правильным другое наблюдение Гомулки. Описывая материальное положение рабочих-судостроителей, он сказал, что эта группа трудящихся относилась к одной из самых высокооплачиваемых[383]. И это было правдой. Парадокс заключался в том, что наивысшие запросы и наибольшую требовательность демонстрировали как раз самые обеспеченные группы рабочих в Польше. Как свидетельствовали опросы, проведенные в 1970-х гг., чем более высокую зарплату получал рабочий, тем сильнее он был недоволен советами, которые, по его словам, совершенно пренебрегали интересами трудового коллектива, не имели влияния на дирекцию и лишь агитировали за выполнение плана[384]. В период забастовок именно эти категории рабочих проявляли наибольшую несговорчивость. Вот, например, что написал по этому поводу кинокритик З. Калужиньский: «Недовольство не обязательно проистекает из тяжелого материального положения. В 1980 г. наибольшую ярость и упорство проявляли судостроители Побережья и шахтеры Силезии, зарабатывавшие тогда втрое больше меня. Уже тогда меня поразило, что те, кто получал куда более низкую зарплату, соблюдали умеренность и во время переговоров склонны были к соглашениям. Это явление, замеченное мною дважды, я и по сей день не могу объяснить»[385].
Подытоживая результаты декабрьско-январского кризиса, Гомулка заявил, что партия по сути отказалась от руководящей роли, поскольку подчинилась бунтующим профсоюзам[386]. Новая правящая элита как будто разделяла с ним это беспокойство и сразу же начала предпринимать усилия по возвращению ПОРП прежней роли. Так, профсоюзы не только не получили самостоятельности, но и, напротив, в октябре 1972 г. на VII конгрессе подтвердили свою подчиненность партии (единственным, кто голосовал против этой резолюции, был Э. Балука, вскоре после этого вынужденный эмигрировать из страны[387]). Тогда же была начата реформа местной администрации, согласно которой райкомы партии практически сливались с советами: с этого момента обоими органами руководили одни и те же люди[388]. В феврале 1976 г. в Конституцию было внесено положение о руководящей роли партии.
И в том же году вспыхнули новые беспорядки, вызванные решением об очередном поднятии цен. Информируя общество об этом шаге, правящая верхушка пыталась действовать деликатнее, чем в свое время Гомулка. Во-первых, более удачно был выбран день: не середина декабря, а середина июня. Многие люди были в отпусках, к тому же в ближайшее время не намечалось никаких праздников. В преддверии ценовой подвижки были проведены встречи с первыми секретарями воеводских комитетов партии, прошло расширенное заседание ЦК, во все воеводства были разосланы записки о планируемом изменении цен, прошли закрытые заседания местных парторганизаций. Наконец, решению был придан вид демократичности: окончательную санкцию на него должен был выдать Сейм, а за день до голосования по всей стране запланированы были «общественные консультации», по сути — массовые митинги, в ходе которых представители властей объясняли людям причины повышения цен[389]. Как видим, основным каналом информации власти по-прежнему считали партию, но теперь для соблюдения приличий решено было разделить ответственность с государственными органами.
Однако и на этот раз не удалось избежать массовых выступлений. Пусть они не могли сравняться по масштабу с декабрьско-январским кризисом, но образ действий протестующих был совершенно таким же. Началось всё с забастовок, которые с большим или меньшим успехом пытались унять дирекция и представители заводских организаций. Им не верили, на заводе «Урсус» под Варшавой председателю совета предприятия, уговаривавшему рабочих вернуться на свои места, было прямо заявлено, что «профсоюзы нам не нужны, поскольку и так ничего не делают», и что «профсоюзы не имеют никакого значения»[390]. Наиболее драматичный оборот события приняли в Плоцке и Радоме, где рабочие, выйдя на манифестации, сумели поджечь здания воеводских комитетов партии (характерно, что и в этот раз, как в декабре 1970 г., главными объектами нападений стали именно партийные, а не государственные органы власти).
Этот кризис получился как бы повторением в миниатюре предыдущего. Опять рабочие действовали самостоятельно, вне всякой сцепки с официальными структурами на производстве. Опять деятельность этих официальных структур (рабочего совета, парторганизации, совета предприятия) свелась к призывам возобновить работу, без каких бы то ни было попыток стать посредниками в переговорах между забастовщиками и властями. Опять недовольство в некоторых местах выплеснулось на улицы и закончилось массовыми беспорядками. Единственным существенным отличием было, пожалуй, лишь то, что рабочие не успели создать забастовочные комитеты: власти, насмерть перепуганные новым взрывом недовольства, памятуя о судьбе Гомулки, поспешили вернуть цены на прежний уровень.
Однако теперь правящая элита решила принять крутые меры в отношении забастовщиков. После того как страсти улеглись, рабочих начали увольнять с предприятий, несколько десятков человек предстали перед судом. На защиту рабочих поднялась оппозиционная интеллигенция, начавшая собирать деньги для семей репрессированных и оказывать им юридическую помощь. В конце сентября 1976 г. около двадцати деятелей неформальной оппозиции создали Комитет защиты рабочих — первую открыто оппозиционную организацию. По сути, КОР (как принято его именовать по первым буквам польского названия) стал играть роль независимого профсоюза и одновременно — политической структуры, выступавшей против всевластия ПОРП. Таким образом, рабочий протест стал катализатором организационного оформления политической оппозиции.
Деятели КОР не собирались отсиживаться в подполье: в своем первом обращении к депутатам Сейма они открыто заявили о своих целях и подали адреса и телефоны всех членов организации. Защитой им должен был служить Заключительный акт Хельсинкской конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, согласно которому все страны, подписавшие его, обязывались соблюдать права человека. Собственно, на права человека и ссылались участники КОР, заявляя о своем существовании. В их первом обращении наряду с требованиями прекратить репрессии против рабочих содержалось и напоминание об основных правах граждан (право на труд, на забастовку, на выражение собственных взглядов, свобода собраний и демонстраций)[391]. Как видим, там не было требования независимых профсоюзов (хотя оно могло подразумеваться под свободой собраний), но то, что среди целей КОР была и такая, не подлежит сомнению. Во-первых, один из наиболее авторитетных участников организации, экономист Эдвард Липиньский, еще в апреле 1976 г. в письме первому секретарю ЦК ПОРП Э. Гереку, перечисляя основные гражданские свободы, которые должны присутствовать в Польше, упомянул и независимость профсоюзов[392]. Во-вторых, сам КОР, преобразовавшись в конце сентября 1977 г. в Комитет общественной самозащиты (КСС), выпустил «Декларацию демократического движения», в которой среди прочего указал на необходимость внедрения подлинно независимого рабочего представительства на предприятиях[393]. С сентября 1977 г. КСС-КОР начал издавать журнал «Рабочий» («Robotnik»), стараясь тем самым наладить постоянные и крепкие связи между оппозиционной интеллигенцией и рабочими. Журнал выходил с периодичностью в две недели и распространялся на многих предприятиях.
Однако первый реальный шаг в создании независимых профсоюзов сделал не КОР, а конкурировавшая с ним организация националистического толка Движение в защиту прав человека и гражданина (РОПЧО), созданная в мае 1977 г. В марте 1978 г. в Катовицах деятелями, связанными с РОПЧО, было провозглашено образование Свободных профсоюзов Верхней Силезии. Эта структура не просуществовала долго и распалась под ударами Службы безопасности, однако по ее примеру в конце апреля того же года активисты КОР создали аналогичную организацию в Гданьске (она называлась Свободные профсоюзы Побережья). Детище ко́ровцев оказалось намного жизнеспособнее и сумело продержаться до новой волны забастовок, после чего слилось с «Солидарностью». И хотя образование новых независимых профсоюзов шло с большим трудом (причиной чего являлись репрессии против