Данные положения, особенно тезисы о необходимости «дальнейшего преобразования системы» и укреплении суверенитета Польши, входили в противоречие с программой новой правящей элиты и, в частности, с высказываниями первого секретаря ЦК В. Гомулки, который еще в 1956 г. заявил, что никакого второго этапа (под которым некоторые «политические комбинаторы» подразумевают «так называемые демократические свободы, политическую независимость и открытие ворот для получения постов») не будет; те же, кто говорит иначе, стремятся к восстановлению в стране капитализма[405]. В мае 1957 г. на IX пленуме Гомулка подробно разобрал взгляды Колаковского и показал их неприемлемость для партии[406].
Уже в октябре 1957 г., ровно через год после судьбоносного пленума ЦК ПОРП, закрепившего антисталинский поворот, цензура отклонила статью историка Б. Бачко о философии Колаковского, хотя ее содержание ни в чем не отклонялось от партийной линии. Несомненно, такое решение было вызвано стремлением не будоражить лишний раз воспоминания о 1956 г., особенно ввиду планировавшегося тогда же закрытия популярного молодежного еженедельника «По просту», ставшего одним из двигателей политического обновления[407]. В начале декабря Колаковский ушел из редакции популярного литературного ежемесячника «Нова Культура», а 2 января 1958 г. направил обращение в исполком первичной парторганизации философского факультета Варшавского университета, где отказывался выступить с самокритикой и требовал ответственности власти перед народом (в качестве органов контроля он видел рабочие советы на предприятиях, Сейм и относительную свободу прессы)[408].
На какое-то время Колаковский ушел в тень. Он никак не проявил себя в популярнейшем месте встреч оппозиционной интеллигенции — варшавском Клубе Кривого колеса, который был закрыт со скандалом в начале 1962 г. Не прослеживается его участие и в знаменитом обращении тридцати четырех деятелей науки и искусства к премьер-министру Ю. Циранкевичу, отправленном 14 марта 1964 г. с требованием изменить политику властей в области культуры. Не играл первых ролей Колаковский и в Союзе писателей, когда там происходили столкновения с представителями партийных органов. Единственным поступком философа, обратившем на себя внимание власть предержащих, была его встреча в 1963 г. с главой польского епископата кардиналом С. Вышиньским. В этой связи он даже вынужден был объясняться со вторым лицом в партии — членом Политбюро З. Клишко, которому отправил заявление, где указывал, что хотел узнать от Вышиньского о II Ватиканском соборе и интеллектуальных течениях в католицизме. Позднее аналогичное заявление он послал и в варшавскую комиссию партийного контроля. «Вышиньский рассказывал обо всем достаточно свободно, — писал Колаковский, — но избегал существенных для нас вопросов, таких как идеологические и политические конфликты на соборе. Зато много рассуждал о вещах малозначительных, вроде литургической реформы и теологических проблем, связанных с экуменизмом»[409].
Такая осторожность, однако, не помешала секретарю Гомулки В. Намёткевичу при составлении информационной записки для шефа в 1964 г. включить философа в число тех, кто задавал тон в Союзе писателей начиная с 1955 г.[410]Более того, по данным Службы безопасности МВД, в литературном сообществе господствовало мнение, что «Письмо 34-х» было «продолжением серьезной, согласованной политической акции так называемых „либералов“ (представленных Слонимским[411], а также несколькими философами и социологами вроде Л. Колаковского) и группы „бешеных“ в парторганизации СП… Часть из них… стремится к тому, чтобы скомпрометировать партийных литераторов из нынешнего руководства СП и не допустить подлинного диалога между творческим сообществом и партийным руководством»[412].
Общественная активность Колаковского резко возрастает в 1965 г. Прежде всего, он пишет сенсационное эссе «Иисус Христос — пророк и реформатор», где защищает христианство от «примитивно понимаемого атеизма». В момент обострения взаимоотношений церкви и государства такой шаг прежнего марксистского догматика явно шел вразрез с официальной идеологией.
В июле того же года, во время суда над диссидентами Я. Куронем и К. Модзелевским, Колаковский выступил доверенным лицом обвиняемых, а в октябре, при рассмотрении апелляции по делу, предъявил суду экспертное заключение, составленное вместе с президентом ПАН Т. Котарбиньским и социологом М. Оссовской, на предмет того, что следует считать взглядами, а что — сведениями (арестованных обвинили в распространении сведений, порочащих Польшу). Прокурор со своей стороны прямо увязал деятельность Куроня и Модзелевского с концепциями Колаковского[413]. В промежутке между этими процессами Колаковский успел поучаствовать еще в одном — рассмотрении дела 75-летнего писателя Я. Н. Миллера, также обвиненного в распространении сведений, порочащих страну (Миллер был уличен в пересылке на Запад статей, бичующих польскую действительность).
Наконец, в декабре 1965 г. на съезде Союза писателей в Кракове философ призвал убрать из творческого процесса запрещенные темы, сказав, что их наличие мешает нормальному развитию культуры.
Все эти шаги побудили Секретариат ЦК поручить Центральной комиссии партийного контроля (ЦКПК) провести с Колаковским беседу.
28 января 1966 г. члены ЦКПК обсудили в своем кругу характер беседы. На заседании присутствовало пять человек. Председательствовал Роман Новак — человек богатейшей судьбы и необычных для партийного деятеля увлечений. Выходец из рабочей семьи, он был на 27 лет старше Колаковского, с коммунизмом связался в 1921 г. (философ тогда еще даже не родился), участвовал в силезских восстаниях против немцев, зарабатывал на жизнь слесарем в шахте и на электростанции. Между прочим, писал картины и профессионально занимался рыбалкой. В 1939 г. попал в далекую Боливию, где обретался до 1946 г. Вернувшись в Польшу, сделал быструю карьеру в партии, в 1950 г. возглавил воеводский комитет ПОРП в Ополе, в 1956 г. на несколько месяцев вошел в состав Политбюро (его вывели оттуда вместе с будущим первым секретарем Э. Гереком, чтобы освободить место для людей Гомулки). В том же году был назначен председателем ЦКПК, а в 1957 г. стал членом Государственного совета (коллективного органа взамен поста президента). В общем, Новаку не за что было жаловаться на судьбу, хотя он и мог чувствовать себя немного обиженным Гомулкой. По уровню образования, разумеется, он не мог сравниться с Колаковским, зато превосходил его на порядок жизненным опытом. Было у обоих и нечто общее в судьбе: и тот, и другой сполна воспользовались общественным авансом послевоенных лет и были накрепко связаны с социалистическим строем.
Следующим членом ЦКПК был яркий представитель берутовской элиты Марьян Нашковский. Будучи на 12 лет младше Новака (но на 15 лет старше Колаковского), он являл собой нередко встречающийся в партийных кругах тип довоенного коммуниста с высшим образованием. Начинал как член молодежной католической организации, но уже в 1934 г. (одновременно с окончанием филологического факультета Львовского университета) вступил в Коммунистический союз польской молодежи. Подвизался на ниве защиты репрессируемых, работал в Международной организации помощи борцам революции (МОПР), получил 8 лет заключения. После начала Второй мировой войны работал в советских СМИ, сражался в рядах Красной армии и в Войске Польском. После окончания войны работал военным атташе в Париже и послом в Москве. В 1950 г. возглавил Главное политическое управление польской армии, а в 1952 г. был назначен на должность заместителя министра иностранных дел, в каковой и пребывал на момент обсуждения дела Колаковского, одновременно являясь членом ЦК.
Еще одним членом ЦКПК с высшим образованием и с многолетним партийным стажем был Юзеф Ковальский. Выходец из семьи еврейских служащих (подлинное имя — Соломон Натансон), он был всего лишь на четыре года младше Новака, изучал медицину в Кар-ловом университете Праги и в университете им. Стефана Батория в Вильно (Вильнюсе). Вся его довоенная деятельность была связана с Компартией Западной Белоруссии: как представитель этой организации по вопросам «белорусского освободительного движения» он ездил по местам компактного проживания еврейского населения, курсируя между Белостоком, Минском и Пинском, а в качестве специалиста по истории рабочего движения сотрудничал также с Белорусской Академией наук в СССР, дважды арестовывался польскими властями. Второй арест закончился приговором к заключению на 8 лет. Из тюрьмы его освободила война. Ковальский принял участие в обороне Варшавы, затем ушел на советскую территорию, где работал в редакциях нескольких газет, стал заместителем начальника польского издательского концерна «Польпресс». В Польшу вернулся лишь в 1951 г. и вскоре возглавил кафедру истории ПОРП в Институте научных кадров при ЦК ПОРП. С тех пор бдительно выслеживал всяческую крамолу на «историческом фронте», превратившись в одного из проводников сталинской линии в области истории. В период оттепели пережил несколько тяжелых моментов, оказавшись объектом атаки со стороны более либеральных коллег по цеху, однако сохранил за собой все должности и продолжал издавать труды, выдержанные строго в духе официальной идеологии (хотя и должен был скорректировать свою позицию с учетом нового взгляда на сталинские репрессии).
Компанию вышеуказанным личностям составлял экономист берутовского призыва Максимиллиан Погорилле. Рожденный в 1915 г. (т. е. на 12 лет раньше Колаковского), он не относился к плеяде довоенных коммунистов и начал карьеру лишь во время войны. До этого учился во Львовском политехническом институте (прервал учебу в 1936 г.), а после присоединения Львова к СССР работал учителем в средней школе и заочно учился в Львовском педагогическом институте. Когда в Советский Союз вторглись нацисты, эвакуировался в Киргизию, где возглавил районное управление Союза польских патриотов (организацию, составленную из польских коммунистов как зародыш просоветского правительства). С установлением нового строя резко пошел в гору: был назначен директором партийной школы в Щецине, в 1950 г. встал во главе кафедры экономики партийной школы при ЦК ПОРП в Варшаве (пригодилось незаконченное политехническо